да он готов
к смерти,  потом  ему  становится  худо,  и тогда  он  боится.  Не знаю, как
получится  дальше, когда ему будет становиться все  хуже и хуже. Это покажет
время. Римские доктора не дают ему и года. Завтра, по-моему, должен приехать
кто-то из Лондона, от него мы узнаем больше.
     -- Но что с ним?
     --  Сердце. Какое-то  ученое слово  у него  на  сердце.  Он  умирает от
ученого слова.
     Вечером  лорд  Марчмейн  был  в  отличном  расположении  духа;  комната
приобрела хогартовский вид  -- у гротескного "китайского" камина стоял стол,
накрытый на  четыре персоны,  а на кровати,  утопая  в  подушках,  полулежал
хозяин,   попивая   шампанское,    отведывая,    расхваливая   и   отставляя
многочисленные  кушанья, приготовленные  по случаю его возвращения  домой. В
честь такого события Уилкокс выставил  на стол  золотой  сервиз,  который на
моей  памяти  никогда  не употреблялся; и это золото, и  зеркала в золоченых
рамах,  и  резьба  по  дереву,  и  пышные  драпировки  огромной  кровати,  и
богдыханский  халат   Джулии  вместе  создавали  впечатление  рождественской
пантомимы, какой-то пещеры Аладдина.
     Только  под  самый  конец,  когда мы  уже  собрались  уходить, бодрость
оставила его.
     -- Я не  усну,-- ворчливо сказал он. -- Кто будет сидеть со мной? Кара,
carissima, ты совсем без сил. Ты, Корделия, не останешься ли  пободрствовать
часок в этой Гефсимании?
     Наутро я справился у нее, как прошла ночь.
     -- Он заснул почти сразу же. В два  я зашла к нему развести огонь; свет
горел, но  он опять спал. Очевидно,  он просыпался и зажег лампу;  для этого
ему надо было встать с постели. Я думаю, что он боится темноты.
     Естественно получилось,  что Корделия с ее лазаретным  опытом взяла  на
себя  уход за отцом.  Доктора, осматривавшие в тот день  лорда Марчмейна, по
собственному почину обращались со своими указаниями к ней.
     -- Пока ему не станет хуже,--  об®явила она,-- я и камердинер управимся
сами. Без нужды не будем приглашать в дом сиделок.
     На этой стадии болезни докторам нечего  было рекомендовать, кроме покоя
и болеутоляющих на случай приступа.
     -- Сколько это продлится?
     --  Леди Корделия,  я  знаю  людей,  благополучно  доживших  до  весьма
преклонного возраста, которым доктора тридцать  лет назад отводили не больше
недели. Медицина научила меня одному: никогда не пророчествовать.
     Чтобы сказать ей  это, оба эскулапа проделали  долгий путь из Лондона в
Брайдсхед;  здесь их  ждал  местный врач,  получивший  те  же указания, но в
терминах сугубо профессиональных.
     Вечером  лорд Марчмейн  вернулся  к разговору  о  своей новой невестке;
собственно, он держал  ее в уме весь  день, нет-нет да и  роняя какой-нибудь
язвительный намек; но теперь, откинувшись на подушки, он  разговорился о ней
прямо.
     --     Я     не     был     прежде     особенно    заражен     домашним
идолопоклонством,--рассуждал  он,--однако   признаюсь,   мысль,  что  место,
некогда принадлежавшее  в этом доме  моей  матери, должна занять... э-э-э...
Берил,  вызывает  у меня  содрогание.  Почему  эта  гротескная  чета  должна
доживать здесь свой век в бездетности, на  погибель роду и дому? Не скрою от
вас, Берил мне решительно антипатична.
     Может  быть, причина  в  том, что наше  знакомство состоялось  именно в
Риме. Кто знает, не было бы все  иначе в каком-нибудь другом месте?  Хотя не
представляю себе, где бы я мог с ней встретиться и не испытать неприязни? Мы
обедали у Раньери -- это тихий, маленький ресторанчик, где я бываю уже много
лет,-- вы, без сомнения, знаете его. Берил заняла  собою  всю залу.  Угощал,
разумеется, я, хотя послушать, как  Берил пичкала моего  сына, и  можно было
подумать  как раз  наоборот. Брайдсхед  с  детства  страдает  склонностью  к
обжорству; жена, которая заботится о его благе, должна  была бы ограничивать
его. Впрочем, это неважно.
     Она,  без сомнении, слышала обо  мне как о человеке, ведущем  беспутную
жизнь. Ее обращение  со  мною я  не могу назвать  иначе, как игривым. Старый
греховодник --  вот кем я  был  в  ее глазах. Вероятно, ей приходилось иметь
дело со старыми  гуляками-адмиралами,  и  она  знает,  как  с ними ладить...
Никогда бы не  смог воспроизвести ее  манеру разговора.  Приведу только один
пример.
     Утром  они  были на аудиенции в Ватикане, получали благословение своему
браку--я не очень-то  прислушивался,  нечто  в этом духе,  как  я понял, уже
когда-то  происходило --  с предыдущим супругом, при  предыдущем  папе.  Она
довольно  живо описала,  как в  тот раз  она  была  допущена  вместе с целой
процессией молодоженов, главным  образом итальянцев, самых  разных сословий,
кое-кто из совсем простых девушек был прямо в подвенечных платьях, и как все
разглядывали друг друга, молодые  мужья  сравнивали достоинства своих жен  и
так далее. И в конце она сказала: "На этот раз мы, естественно, были одни, и
знаете ли, лорд Марчмейн, какое у меня было чувство? Будто это я привела под
благословение свою невесту".
     Это прозвучало неприлично. Я еще не вполне понял, что именно она хотела
сказать. Не было ли здесь намека  на  несомненную девственность  моего сына,
как  вы  думаете? По-моему,  это вполне  правдоподобно. И вот в  любезностях
подобного рода мы и провели вечер.
     По-моему,  здесь  она будет не на месте, как вам  кажется? Кому же  мне
оставить  Брайдсхед? Ведь  ограничения на порядок наследования кончились  на
мне.  Себастьян, увы, исключается. Кто хочет этот дом? Quis? Может быть, ты,
Кара?  Да  нет, что  я, конечно, нет. Корделия? По-моему, лучше всего будет,
если я оставлю его Джулии и Чарльзу.
     -- Что ты, папа? Он принадлежит Брайди.
     -- И... Берил? В ближайший день приглашу Грегсона, и мы  посмотрим, как
обстоят  дела.   Давно   пора  подновить   мое  завещание   --  в  нем  уйма
несообразностей  и анахронизмов... Право, мне  нравится мысль поселить здесь
Джулию; ты  так красива сегодня,  моя дорогая, так красива  всегда; гораздо,
гораздо уместнее.
     Вскоре после этого он действительно послал в город за своим поверенным,
но в день его приезда лорд  Марчмейн лежал в припадке и  видеть его не смог.
"Времени  еще много,--  произнес больной,  мучительно  ловя  ртом  воздух.--
Как-нибудь в другой раз. Когда  я буду чувствовать  себя лучше".  Но мысль о
выборе наследника  не  покидала его,  и он  часто заговаривал о том времени,
когда мы с Джулией будем мужем и женой и станем владельцами Брайдсхеда.
     -- Как ты думаешь, он в самом деле хочет оставить его нам? -- спросил я
Джулию.
     -- Думаю, что да.
     -- Но это было бы чудовищно по отношению к Брайди.
     --  Ты так считаешь? А по-моему, он не очень дорожит этим  домом. Я вот
дорожу, как ты знаешь. Им с Берил было бы гораздо уютнее в каком-нибудь доме
поменьше.
     -- Значит, ты собираешься согласиться?
     --  Конечно.  Папино  право  завещать Брайдсхед  кому  он захочет.  Мне
кажется, нам с тобою было бы здесь очень хорошо.
     Это  открывало  неожиданные виды --  подобно тому как  когда-то, в  мой
первый приезд  с  Себастьяном, поворот  аллеи вдруг открыл вид на уединенную
долину с цепочкой прудов, уходящих вниз и вдаль, а на переднем плане высился
старинный дом,  и весь остальной мир был отринут и забыт; здесь был свой мир
--  мир  тишины, любви  и очарования, греза  воина на дальнем бивуаке;  так,
наверное, вдруг открываются в пустыне высокие колокольни  храма после многих
дней голода и ночей шакальего лая. Должен ли я был упрекать  себя, если. это
видение порою захватывало меня?
     Недели недуга тянулись своим чередом,  и  вся жизнь  в доме зависела от
колеблющегося состояния  больного. Были  дни, когда  лорд Марчмейн,  одетый,
стоял у окна или, тяжело опираясь  на  руку слуги, бродил от камина к камину
по комнатам нижнего этажа;  когда приходили и  уходили посетители, соседи, и
служащие в имении, и какие-то  люди  с делами из Лондона; когда  вскрывались
бандероли  с  новыми  книгами и о них велись  оживленные  разговоры; когда в
Китайскую гостиную  вкатывали рояль; однажды на исходе февраля, в неожиданно
солнечный,  единственный  погожий день, он даже распорядился подать  машину,
вышел в холл,  был облачен в шубу и уже дошел  до входной  двери.  Но  потом
вдруг  раздумал,  как-то обмяк, пробормотал: "Не  сегодня. Позже. Как-нибудь
летом", оперся на руку слуги  и был препровожден к своему  креслу. В  другой
раз  ему   вдруг  вздумалось  совсем   перебраться  из  Китайской  гостиной,
потому-де,  что chinoiserie1  мешает  ему спать  --  он по  ночам  не  гасил
света,--успел отдать подробные распоряжения о переносе всего, что  ему может
быть нужно, в Расписную гостиную, однако снова в последнюю минуту пал духом,
все распоряжения отменил и остался на прежнем месте.
     Но были дни, когда весь дом, притихнув, слушал, как лорд Марчмейн, сидя
высоко  в  подушках, с трудом,  мучительно дышит. Правда, и тогда  он хотел,
чтобы  мы  непременно  были  рядом;  одиночество и днем  и  ночью  было  ему
невыносимо; когда  он не  мог  говорить,  его  взгляд следовал  за  нами  по
комнате, и, если кто-нибудь выходил,  вид его выражал беспокойство,  и Кара,
часами сидевшая с ним об руку прямо на кровати,

     Китайщина (франц.). 476

     успокаивала его, говоря: "Ничего, ничего, Алекс, она сейчас придет".
     Возвратился из свадебного путешествия Брайдсхед с женой и провел с нами
несколько  дней;  лорду Марчмейну в это время  опять  сделалось  хуже, и  он
отказался допустить их к себе. Берил была  здесь впервые, и  никого не могло
удивить,  что она выказывала естественный интерес к тому,  что чуть было уже
не  стало,  а теперь  вновь  обещало  вскоре  стать  ее домом.  Берил  этого
естественного  интереса  не  скрывала,  за  время  пребывания  в  Брайдсхеде
осмотрела все довольно тщательно. Среди беспорядка,  воцарившегося  вокруг в
связи  с  болезнью  лорда  Марчмейна,  ей,  очевидно,  многое  представилось
запущенным  и  требующим  хозяйского  вмешательства,  и  она  несколько  раз
ссылалась в  разговоре  на то,  как  ведутся столь  же обширные хозяйства  в
других местах, где ей случалось бывать. Днем Брайдсхед возил ее с визитами к
арендаторам,  по вечерам же она  бодрым  и самоуверенным  тоном толковала со
мною  о  живописи,  с Корделией  о госпиталях и  с  Джулией о туалетах. Тень
предательства, угроза краха  их справедливых  ожиданий  -- все это ощущалось
мною, но не ими. Я испытывал смущение в их  обществе,  но для Брайдсхеда это
было не ново;  в маленьком поле неловкости, всегда  образовывавшемся  вокруг
него, моя виноватость осталась незамеченной.
     Постепенно  становилось  очевидно,  что  лорд  Марчмейн  их  видеть  не
намерен. Брайдсхед без супруги был допущен для краткого прощания, после чего
они  отбыли.  "От  нашего  пребывания здесь нет никакой пользы,  --  пояснил
Брайдсхед.-- И оно болезненно для Берил. Если станет хуже, мы приедем".
     Приступы  делались длительнее  и  наступали все  чаще;  была приглашена
сиделка. "В жизни  не видела такой  комнаты,-- возмутилась она.-- Ни в одном
доме  нет ничего подобного.  Подумать только, никаких  удобств". Она сделала
попытку переместить больного наверх, где  в  кранах -- как  она привыкла  --
была вода,  где можно было оборудовать комнатку и для нее самой и где стояли
"нормальные" кровати, которые можно обойти и дотянуться до пациента; но лорд
Марчмейн не пожелал об этом и слышать. Еще через некоторое время, когда ночи
и дни стали  для него неразличимы,  появилась и  вторая сиделка;  из Лондона
опять  приехали   специалисты;  был  прописан  еще   один  сильнодействующий
препарат,  но,  видно, тело  больного  уже устало  от  лекарств  и никак  не
отзывалось на новое лечение. А вскоре хороших полос вообще больше  не стало,
а были только короткие колебания в скорости, с какой шло ухудшение.
     Вызвали  Брайдсхеда.  Были  пасхальные  каникулы,  и  Берил осталась со
своими детьми. Он приехал один и, молча постояв несколько минут перед отцом,
который  молча сидел и смотрел  на него, вышел из комнаты  и,  возвратясь  в
библиотеку, где мы все сидели, сказал: "Папе нужен священник".
     Тема эта затрагивалась не впервые. Еще раньше, вскоре по приезде  лорда
Марчмейна домой, ему нанес визит священник местного прихода (после того, как
закрыли  Брайдсхедскую  часовню,  в  Мелстеде  появилась  новая   приходская
церковь). Тогда Корделия выпроводила его с вежливыми  извинениями,  но после
его ухода сказала: "Еще не время. Он еще папе не нужен".
     При  этом  присутствовали Джулия,  Кара  и я; каждому из  нас было  что
сказать по  этому поводу;  каждый из нас начал  было что-то говорить,  потом
раздумал, и сказано  ничего  не  было.  В разговорах  вчетвером к этой  теме
больше не возвращались, но с глазу на глаз со мной Джулия сказала:
     -- Чарльз, я предвижу серьезные церковные затруднения.
     -- Неужели они не дадут ему умереть спокойно?
     -- Для них "спокойно" -- это нечто совсем другое.
     --  Это  было бы надругательством. Никто не мог бы яснее  доказать всей
своей  жизнью собственного  отношения к религии. И вот теперь, когда  ум его
слабеет и сил бороться становится все меньше, они сбегутся и об®явят, что он
раскаялся  на  одре  смерти. Раньше  я все же  питал  какое-то уважение к их
церкви.  Но если  они это сделают,  я буду знать:  все,  что  говорят о  них
глупые,  тупые  люди,   правда!  Это   действительно  сплошное   суеверие  и
мошенничество.-- Джулия  молчала.--  Ты  не согласна? --Джулия  все  так  же
хранила молчание.-- Ты разве не согласна?
     -- Не знаю, Чарльз. Просто не знаю.
     С тех пор, хотя  вслух  ничего не произносилось, я чувствовал, что  эта
проблема постоянно  присутствует  и растет с  каждой  неделей болезни  лорда
Марчмейна, я сознавал это,  когда Корделия уезжала по утрам к ранней обедне,
и потом, когда вместе с ней стала ездить Кара: я видел маленькое облачко, не
более  человеческой  ладони величиной,  которое  должно  было  разрастись  и
разразиться штормом.
     И вот теперь Брайдсхед на свой неуклюжий, беспощадный лад высказал  все
прямо.
     -- Ах, Брайди, ты думаешь, он согласится? -- вздохнула Корделия.
     --  Об  этом  я  позабочусь,-- ответил Брайдсхед.-- Завтра же приведу к
нему отца Маккея.
     Облака сгущались, но гроза  еще не разразилась: никто из нас  не сказал
ни  слова. Кара и Корделия  вернулись  к  больному;  Брайдсхед поискал  себе
книгу, нашел и оставил нас.
     -- Джулия,-- сказал я,-- как нам остановить этот балаган?
     Она сначала не ответила, потом, помолчав, спросила:
     -- Зачем?
     -- Ты знаешь не хуже меня. Это... это просто недостойная затея.
     -- Кто я такая,  чтобы возражать против  недостойных затей?  -- грустно
сказала она.-- Да и какой вред от этого может быть? Давай спросим доктора.
     Мы спросили доктора, он ответил:
     -- Трудно  сказать.  Конечно,  это  может  его  встревожить;  с  другой
стороны,  я  знал  случаи,  когда  это  оказывало  на  больного  удивительно
успокаивающее   действие,   а   в  одном   случае  даже  имело   несомненный
стимулирующий  эффект.  И,  как  правило, это служит большим  утешением  для
близких. Так что, мне кажется, решение здесь за лордом Брайдсхедом. Имейте в
виду, что  оснований  торопиться нет никаких.  Сегодня  лорд  Марчмейн очень
слаб;  завтра он может опять почувствовать себя вполне сносно. Разве в таких
случаях не принято немного повременить?
     -- От него не очень-то много помощи,-- сказал я Джулии, когда мы ушли.
     -- Помощи? Право, я не  вполне  понимаю, почему ты так хлопочешь о том,
чтобы мой отец не получил последнего причастия.
     -- Потому что это сплошное шаманство и лицемерие.
     --  Да?  Во  всяком  случае,  оно  существует  уже  две  тысячи лет.  И
непонятно, какой смысл вдруг  теперь негодовать по  этому поводу.-- Голос ее
зазвенел; последние месяцы она легко приходила в ярость.-- Бога ради, напиши
в "Тайме",  выйди и произнеси речь  в Гайд-парке, устрой  уличные беспорядки
под лозунгом "Долой папизм!". Только меня, пожалуйста, оставь в покое. Какое
дело тебе или мне -- повидается ли мой отец со священником здешнего прихода?
     Мне были  знакомы эти приступы озлобления у Джулии, как тогда, при луне
у  фонтана,  и я  смутно  различал даже  их истоки; я  знал, что  слова  тут
бессильны. Да я и не мог произнести никаких слов, ибо ответ на ее вопрос еще
не  созрел, еще  покоился  в  моей душе  туманным предчувствием,  что  здесь
решается судьба не одной души, что на высоких склонах уже пришли в  движение
пласты снега.
     На  следующее  утро  к  завтраку  спустились  Брайдсхед  и  я;  с  нами
завтракала ночная сиделка, только что освободившаяся с дежурства.
     -- Он сегодня гораздо бодрее,--сообщила она.--Прекрасно спал почти  три
часа. Когда пришел Гастон с бритвенным прибором, он был очень разговорчив.
     -- Превосходно,-- сказал  Брайдсхед.-- Корделия поехала  к  обедне. Она
привезет отца Маккея еще к завтраку.
     С  отцом  Маккеем  я  встречался  несколько   раз;  это  был  немолодой
коренастый и добродушный ирландец из Шотландии, и он имел обыкновение каждый
раз, когда мы встречались, задавать мне  такие  вопросы: "Как  вы  находите,
мистер  Райдер, художник Тициан  более артистичен, чем.художник Рафаэль, или
нет?"; более того, он запоминал мои ответы,  приводя меня этим в еще большее
смущение: "Если вернуться, мистер Райдер,  к тому, что  вы сказали в прошлый
раз, когда я имел удовольствие вас видеть, и беседовать с вами, правильно ли
будет заключить, что  художник Тициан..." И под конец обычно делал замечание
наподобие нижеследующего: "Да, это великое благо для человека -- иметь такие
таланты, как  у  вас, мистер Райдер,  и время, чтобы развивать их". Корделия
прекрасно ему подражала.
     В  это утро он  плотно  позавтракал,  проглядел заголовки  в  газете  и
наконец профессионально бодрым голосом произнес:
     -- А  теперь,  лорд  Брайдсхед,  наш  страдалец  уже,  наверное,  готов
повидаться со мной, как вы думаете?
     Брайдсхед повел его  к больному; Корделия пошла следом, и я остался  за
столом один. Не прошло и минуты, как за дверью опять послышались голоса всех
троих:
     -- ...могу только извиниться.
     --  ...бедный страдалец. Поверьте мне, все  потому, что он увидел новое
лицо, в этом все дело -- в неожиданности. Это так понятно.
     -- .,.отец, простите... привезти вас так издалека, и вот...
     -- Не думайте об этом, леди Корделия. Да в меня  бутылки швыряли. Дайте
ему время. Я  знаю  случаи, когда и  хуже бывало,  а как  прекрасно умирали.
Молитесь за  него...  Я  приеду еще...  а теперь, если  позволите, я  нанесу
краткий визит миссис Хокинс. Да, конечно, я прекрасно знаю к ней дорогу.
     Корделия и Брайдсхед вошли в столовую.
     -- Как я понимаю, визит к больному не увенчался успехом?
     --  Не  увенчался. Корделия,  ты отвезешь отца Маккея домой,  когда  он
спустится от няни? Я должен позвонить Берил и узнать, когда я ей буду нужен.
     -- Брайди, это было ужасно. Что нам теперь делать?
     -- Мы сделали все возможное на сегодняшний день.-- И Брайдсхед вышел из
комнаты.
     Лицо  Корделии было серьезно;  она  взяла  с  тарелки кусочек  ветчины,
обмакнула в горчицу и с®ела.
     -- Все Брайди,-- сказала она.-- Я знала, что ничего не выйдет.
     -- Что произошло?
     --  Хотите знать?  Мы вошли  к нему гуськом,  Кара  читала папе газету.
Брайди сказал: "Я привел к тебе отца  Маккея", а папа сказал: "Отец  Маккей,
боюсь, вас привели сюда по недоразумению. Я  не при смерти, и я уже двадцать
пять лет не являюсь практикующим членом вашей церкви. Брайдсхед, покажи отцу
Маккею, как отсюда выйти". И тогда мы трое сделали поворот кругом и вышли, и
я слышала, как Кара возобновила чтение газеты, вот, дорогой Чарльз, и все.
     Я принес это известие Джулии, которая  еще  лежала  в постели; здесь же
стоял поднос из-под завт