и  сыром  и выпили  пива в затененной
комнате, где  в  полумраке тикали старинные часы,  а  в нерастопленном очаге
спала кошка.
     Поев, мы продолжили  путь  и задолго  до  вечера прибыли к месту нашего
назначения: витая чугунная  решетка ворот на  краю  деревенской  улицы,  две
классически одинаковые башенки,  аллея, еще  одни  ворота, просторный  парк,
поворот на под®ездную аллею  --  и вдруг перед  нами  развернулся совершенно
новый,  скрытый   от   посторонних  взглядов   ландшафт.  Отсюда  начиналась
восхитительная  зеленая долина,  и в глубине  ее, в полумиле от нас, залитые
предвечерним солнцем,  серо-золотые  в зеленой  сени, сияли колонны и купола
старинного загородного дома.
     --  Ну? -- спросил Себастьян,  остановив автомобиль. Еще дальше, позади
дома, виднелись нисходящие ступени водной глади, и со всех сторон, охраняя и
пряча, его обступали плавные холмы.-- Ну как?
     -- Вот бы где жить! -- вырвалось у меня.
     -- Вам надо посмотреть  цветники  у  фасада и фонтан.-- Он наклонился и
включил скорость.-- Здесь живет наша семья.
     Даже  тогда,  захваченный чудесным  зрелищем,  я  ощутил  на мгновение,
словно ветер шелохнул  тяжелые занавеси, зловещий холодок от  этих его слов:
не "это мой дом", а "здесь живет наша семья".
     -- Не беспокойтесь,-- продолжал он,--  их никого нет. Вам не придется с
ними знакомиться.
     -- Но мне бы этого хотелось.
     --  Ну,  как  бы то ни было, их все  равно  нет. Они  в  Лондоне.--  Мы
об®ехали дом и  очутились в боковом дворике.-- Все заперто, войдем отсюда.--
Мы поднялись по каменным ступеням заднего крыльца и прошли  под  крепостными
сводами коридоров людской  части  дома.--  Я хочу  познакомить вас  с  няней
Хокинс. Мы для  этого и  приехали.-- И  мы пошли вверх по тщательно  вымытой
деревянной  лестнице,  потом по  каким-то  коридорам,  вдоль  которых строго
посредине   тянулась  узкая  шерстяная  дорожка,   и  по  другим  коридорам,
застланным  линолеумом, минуя  несколько  лестничных клеток  поменьше и ряды
желто-красных пожарных ведер, поднялись еще по  одной лестнице, запирающейся
вверху решетчатыми створками,  и очутились  наконец в детской, расположенной
под самой крышей, в центре главного здания.
     Няня Себастьяна сидела  у раскрытого окна; перед нею был фонтан, пруды,
беседка  и, перечеркнув  дальний  склон, сверкал обелиск;  разжатые руки  ее
покоились на коленях, между ладонями лежали  четки;  она спала. Утомительная
работа  в  молодости,  непререкаемый  авторитет  в  зрелые  годы,  покой   и
довольство  в  старости -- все запечатлелось на  ее  морщинистом безмятежном
лице.
     -- Вот так сюрприз,-- сказала она, просыпаясь. Себастьян поцеловал ее.
     -- А это кто? -- спросила она, глядя на меня.-- Что-то я его не помню.
     Себастьян представил нас друг другу.
     --  Вот кстати приехали. Как раз Джулия здесь. В городе  у  них столько
хлопот! А без них здесь скучно.  Одна только миссис Чэндлер да две девушки и
старый  Берт.  А потом они уезжают на  курорт, да еще в августе здесь  котел
менять будут, вы собираетесь в  Италию к его светлости, остальные по гостям,
глядишь,  раньше октября  здесь никого  и не жди. Да ведь должна же и Джулия
получить все удовольствия, что и остальные барышни, хотя зачем это придумали
уезжать в Лондон в самую летнюю  пору,  когда сады в цвету, никогда не могла
понять. Прошлый вторник был  здесь отец Фиппс, я  так ему прямо и сказала,--
заключила   она,  словно  тем  самым  ее  суждение  оказалось  освящено  его
авторитетом.
     -- Ты говоришь, Джулия здесь?
     -- Да,  голубчик, вы,  верно, с  ней разминулись. Она  у Консервативных
женщин.  Должна была  с ними заняться  ее светлость, но ей что-то неможется.
Джулия долго там не пробудет, только произнесет приветствие и уедет, еще  до
чая.
     -- Боюсь, мы с ней опять разминемся.
     -- А вы покуда еще не уезжайте, голубчик, то-то она удивится, когда вас
увидит, хотя к чаю ей все-таки  лучше бы остаться,  я ей так и сказала, ведь
Консервативные женщины  ради этого и собираются. Ну а  какие у вас  новости?
Прилежно ли вы занимаетесь?
     -- Боюсь, что не очень, няня.
     -- Ну конечно, целые  дни играете в крикет, как ваш брат. Но он  все же
выбирал и для занятий время. С  самого  Рождества его здесь не было, теперь,
надо полагать, скоро приедет на аграрную выставку. Видели  вы, что в газетах
про Джулию напечатано?  Это она сама мне привезла. Конечно, она-то и не того
еще заслуживает, но  написано очень даже хорошо:  "Прелестная  дочь, которую
леди  Марчмейн вывозит в этом сезоне... столь же остроумна, сколь  и  хороша
собой... пользуется самым большим успехом". Ну что ж, все это чистая правда,
хотя ужасно жаль,  что она  отрезала волосы;  такие  были  чудесные  волосы,
совсем  как у  ее  светлости. Я сказала  отцу  Фиппсу,  что,  по-моему,  это
противоестественно. А он говорит "Монахини стригутся". А я говорю: "Надеюсь,
вы не хотите сделать монахиню из нашей леди Джулии? Подумать только!"
     Они с Себастьяном  продолжали разговор. Уютная  комната имела необычную
форму, отвечающую изгибам центрального купола. Узор на обоях состоял из лент
и  роз.  В углу  дремала  лошадка-качалка,  над  камином  висела  олеография
Иисусова сердца, пустой очаг скрывали связки сухого камыша, а на комоде была
аккуратно  разложена целая коллекция  подарков, привезенных  няне  в  разное
время ее  детьми:  раковины  и куски  лавы, тисненая кожа,  крашеное дерево,
фарфор,  мореный дуб,  кованое серебро, синий флюорит,  алебастр, кораллы --
сувениры многочисленных каникулярных поездок.
     Спустя какое-то время няня сказала:
     -- Позвоните,  голубчик,  мы выпьем вместе  чаю.  Обычно я  спускаюсь к
миссис Чэндлер,  но  сегодня мы  будем пить чай  здесь.  Моя прежняя девушка
уехала в Лондон  вместе со всеми. А новая только что  из деревни. Ничего  не
знала и не умела поначалу, но делает успехи. Позвоните.
     Но Себастьян сказал, что нам пора уезжать.
     -- А как же мисс Джулия? Она, когда узнает,  ужасно расстроится. Вот бы
для нее был сюрприз!
     -- Бедная няня,--  сказал Себастьян,  когда мы вышли.-- Ей очень скучно
живется. Я всерьез подумываю взять ее жить  к себе в Оксфорд, только она все
время будет требовать, чтобы я ходил в церковь. Нам надо торопиться, пока не
возвратилась моя сестра.
     -- Кого вы стыдитесь, ее или меня?
     --  Самого себя,--  серьезно ответил Себастьян.-- Я не хочу,  чтобы  вы
знакомились  с моими  родными. Они все такие немыслимо обаятельные. Всю  мою
жизнь они у меня  все отбирали. Из-за  этого  их  обаяния.  Стоит только вам
попасть к  ним в лапы, и они сделают вас своим другом, а не моим. А я  этого
не хочу.
     --  Ну хорошо,-- сказал я.-- Я удовлетворен.  Но может быть,  мне будет
позволено осмотреть дом?
     --  Я  же  сказал,   все   заперто.  Мы   приехали  навестить  няню.  В
тезоименитство  королевы Александры  доступ открыт, цена  один  шиллинг.  Ну
ладно, пойдемте, если вам так хочется.
     Через обитую сукном  дверь он провел меня по темному коридору  с лепным
сводчатым потолком  и  золотым карнизом, почти неразличимым во мраке; затем,
распахнув  тяжелые  резные  двери  красного  дерева,  ввел  меня  в  высокий
полутемный зал. Свет просачивался только  сквозь щели  ставен.  Одну из  них
Себастьян, подняв щеколду,  отодвинул,  и  мягкий предвечерний  свет  хлынул
внутрь,  заливая  голый пол, два одинаковых мраморных  скульптурных  камина,
высокий купол потолка,  покрытый фресками, изображающими  античных  богов  и
героев, зеркала в золотых фигурных рамах, пилястры из искусственного мрамора
и островки зачехленной мебели. Это был не более как мимолетный взгляд, какой
удается иногда бросить из проезжающего  автобуса в окно освещенного бального
зала,-- в следующее мгновение Себастьян закрыл ставню.
     -- Ну вот,-- сказал он.-- В таком роде.
     У него заметно испортилось настроение  с тех пор, как мы  пили вино под
нашими вязами, а потом резко свернули по аллее, и он спросил: "Ну как?"
     --Сами  видите,  смотреть совершенно  нечего. Когда-нибудь я покажу вам
две-три хорошенькие вещички. Но только не  сейчас. Впрочем, есть еще часовня
-- надо вам на нее взглянуть. Она в стиле модерн.
     Последний архитектор, приложивший руку к Брайдсхеду, построил колоннаду
и  два  боковых флигеля.  Один из них  и был  часовней. Мы вошли в нее через
публичный  притвор,  другая дверь вела прямо  в дом; Себастьян окунул  концы
пальцев  в  чашу  со  святой  водой,  перекрестился  и  встал на  колени;  я
последовал его примеру.
     -- Зачем вы это сделали? -- раздраженно спросил он:
     -- Из вежливости.
     --  Если ради  меня, то  совершенно напрасно. Вы хотели смотреть, вот и
смотрите.
     Весь  старый  интерьер  был распотрошен  и  наново  декорирован в  духе
последнего  десятилетия  девятнадцатого  века. Ангелы  в  длинных  цветастых
мантиях, вьющиеся розы, усеянные цветами луга, резвящиеся ягнята, библейские
тексты, выведенные кельтской вязью, святые в рыцарских латах покрывали стены
замысловатыми узорами ярких холодных тонов. У стены  стоял резной триптих из
светлого дуба, которому нарочно был придан вид лепнины. Светильник  в алтаре
и  все  металлические  детали были  из бронзы, покрытой ручной  чеканкой так
густо,  что ее поверхность  напоминала старую  сморщенную  кожу; на ступенях
алтаря лежал ковер цвета луговой травы с белыми и золотыми ромашками.
     -- Ух ты! -- сказал я.
     --  Это  папин свадебный подарок  маме. А теперь, если вы насмотрелись,
идемте.
     По  аллее навстречу  нам проехал закрытый  "роллс-ройс", за рулем сидел
шофер в  ливрее, а сзади  мелькнула девическая фигурка, и  кто-то  посмотрел
через окно автомобиля нам вслед.
     -- Джулия, -- сказал Себастьян.-- Чуть было не попались.
     Потом мы остановились поболтать с каким-то велосипедистом ("Это старина
Бэт",-- об®яснил Себастьян), а  затем  выехали из  ворот, обогнули башенку и
пустились по шоссе в обратный путь к Оксфорду.
     -- Простите меня,--  сказал Себастьян через некоторое время.-- Боюсь, я
был  нелюбезен с  вами сегодня.  Брайдсхед  часто  оказывает  на меня  такое
действие. Но я должен был познакомить вас с няней.
     "Зачем?"  --  подумал  я,  но  ничего не  сказал. Жизнь Себастьяна была
подчинена целому кодексу подобных необходимостей:
     "Мне непременно нужна оранжевая пижама", "Я  не могу встать с  кровати,
пока солнце  не дойдет до моего окна", "Я обязательно должен  сегодня выпить
шампанского!"
     -- А на меня он оказал действие прямо противоположное,-- только заметил
я.
     Себастьян довольно долго хранил молчание, потом обиженно сказал:
     -- Я же не расспрашиваю о вашей семье.
     -- И я не расспрашиваю.
     -- Но у вас вид заинтригованный.
     -- Естественно. Вы так загадочно молчите о ней.
     -- Я думал, что обо всем молчу загадочно.
     -- Пожалуй, меня действительно занимают чужие семьи -- видите ли, сам я
плохо знаю, что такое семья. Мы только двое с отцом. Какое-то  время за мной
приглядывала тетка, но отец прогнал ее за границу. А мама погибла на войне.
     -- О... как необыкновенно.
     -- Она была  в Сербии с  Красным  Крестом.  Отец с тех пор не  совсем в
себе. Живет в Лондоне один как сыч и коллекционирует какую-то дребедень.
     Себастьян сказал:
     -- Вы  и  не подозреваете, от  чего вы избавлены.  А  нас уйма.  Можете
посмотреть в Дебретте.
     Он снова  повеселел. Чем дальше от®езжали мы от Брайдсхе-да, тем полнее
освобождался он от своей подавленности  -- от какой-то  тайной нервозности и
раздражительности, которые им там владели. Солнце светило на шоссе прямо нам
в спину, мы ехали, словно догоняя собственную тень.
     -- Сейчас  половина  шестого. К обеду  мы как раз доберемся до Годстоу,
потом завернем и выпьем в  "Форели", оставим Хардкаслу его машину и вернемся
пешком по берегу. Ведь верно, так будет лучше всего?
     Вот мой подробнейший отчет  о первом  кратком посещении Брайдсхеда; мог
ли  я  знать  тогда,  что память  о  нем  вызовет  слезы на  глазах пожилого
пехотного капитана?


        Глава вторая

     На исходе  летнего  семестра  кузен  Джаспер  удостоил  меня  последним
визитом и  великой ремонстрацией. Накануне  я сдал последнюю экзаменационную
работу по новейшей истории и был свободен от занятий; темный костюм Джаспера
в сочетании с  белым галстуком  красноречиво свидетельствовал  о том,  что у
моего кузена, напротив,  сейчас самые жаркие денечки, и  на лице у него было
усталое, но  не умиротворенное выражение человека, сомневающегося в том, что
он сумел  показать себя наилучшим  образом в вопросе о  дифирамбике Пиндара.
Долг  и только долг привел его в тот день  ко мне, хотя  лично ему это  было
крайне неудобно -- и мне, надо сказать, тоже, ибо он застал меня в дверях, я
торопился сделать последние распоряжения в  связи со званым  ужином, который
давал  в  тот  вечер.  Это  должен  был  быть  ужин  из  серии  мероприятий,
предназначенных  умилостивить Хардкасла, чей  автомобиль  мы  с  Себастьяном
оставили  на  улице  и  тем  навлекли   на  него  серьезные  неприятности  с
прокторами.
     Джаспер отказался сесть: он пришел не для  дружеской  беседы; он  встал
спиной к камину  и начал говорить  со  мной, по его собственному  выражению,
"как дядя с племянником".
     -- За  последнюю  неделю  или  две  я несколько  раз  пытался  с  тобой
увидеться. Признаться, у меня даже возникло ощущение, что ты меня избегаешь.
И если это так, Чарльз, то ничего удивительного я в этом не нахожу.
     Ты,  вероятно,  считаешь, что я  лезу не в свое  дело, но я в  каком-то
смысле  за тебя  отвечаю. Ты не хуже моего  знаешь, что после... после войны
твой отец несколько утратил  связь с  жизнью и  живет как  бы в  собственном
мире. Не могу же я сидеть сложа руки  и смотреть, как ты  совершаешь ошибки,
от которых тебя могло бы оградить вовремя сказанное слово предостережения.
     На  первом  курсе  все делают ошибки. Это неизбежно. Я сам чуть было не
связался с  совершенно  невозможными людьми из  Миссионерской  лиги,  они  в
летние каникулы организовали  миссию для сборщиков хмеля, но ты, мой дорогой
Чарльз, сознательно или по неведению, не знаю,  угодил со всеми  потрохами в
самое дурное общество,  какое есть в университете. Ты,  может быть, думаешь,
что, живя на частной  квартире,  я не вижу, что делается в колледже,  зато я
слышу. И слышу, пожалуй, даже слишком много. В  "Обеденном клубе" я по твоей
вине  вдруг сделался  предметом насмешек.  К  примеру,  этот тип,  Себастьян
Флайт, с которым ты так неразлучен. Может  быть, он и  неплох, не знаю.  Его
брат Брайдсхед  был человек  положительный.  Хотя этот твой приятель, на мой
взгляд, держится престранно,  и  он вызывает толки. Правда, у них  вся семья
странная.  Ведь  Марчмейны  с  начала войны  живут врозь.  Это  всех страшно
поразило, их считали такой любящей четой, но он вдруг в один прекрасный день
уехал со своим полком во Францию и так с тех пор и не вернулся. Словно погиб
на  войне. А  она католичка,  поэтому не может получить  развода, вернее, не
хочет,  я так понимаю. В Риме  за  деньги можно получить  что угодно, а  они
феноменально богаты. Флайт, может быть, и неплох, допускаю, но  Антони Бланш
-- для этого человека нет и не может быть абсолютно никаких оправданий.
     -- Мне и самому он не особенно нравится,-- сказал я.
     -- Но он постоянно  вертится здесь, и в колледже этого не одобряют. Его
здесь терпеть не могут. Вчера его опять окунали. Ни один из твоих теперешних
приятелей не пользуется у себя  в колледже ни малейшим  весом,  а это  самый
верный  показатель.  Они  воображают,  что, раз  они могут  сорить деньгами,
значит, им все дозволено.
     Кстати,  и об этом.  Мне  не известно, какое  содержание  назначил тебе
дядюшка, но держу пари, ты  расходуешь в два раза больше. Вот  это все,-- он
обвел  рукой  обступившие его  признаки  расточительности. Он был прав:  моя
комната  сбросила свое строгое зимнее одеяние и, пренебрегая постепенностью,
сменила его на более пышные одежды.--  Оплачено ли это? (Сотня португальских
сигар в богатой  коробке на столике.)  Или вот это? (Кипа новых книг легкого
содержания.)  Или это? (Хрустальный  графин  с бокалами.) Или  этот вопиющий
предмет?  (Человеческий  череп, приобретенный совсем недавно на  медицинском
факультете,  а  теперь  лежащий  в  широкой вазе  с  позами и  являющийся  в
настоящее  время главным украшением моего стола; на лобной кости был выписан
девиз: "Et in Arcadia ego").
     - О да, - сказал я, радуясь возможности  отвести хоть одно обвинение.--
За череп потребовали наличными.
     - Науками ты, конечно, не  занимаешься. Это, правда, не так уж и важно,
особенно  если ты предпринимаешь в интересах своей карьеры что-то другое, но
предпринимаешь  ли  ты  что-нибудь? Выступал  ли ты  хоть раз в Студенческом
союзе или в каком-нибудь клубе? Связан ли  с каким-нибудь журналом? Приобрел
ли по крайней мере положение в Университетском  театральном обществе? А твоя
одежда! -- продолжал мой кузен.-- Когда ты приехал, я, помнится, посоветовал
тебе одеваться,  как в  загородном доме. Сейчас на тебе такой костюм, словно
ты собрался  то  ли  в  театр смотреть утренний  спектакль, то ли  за  город
выступать в самодеятельном хоре.
     И потом  вино.  Никто  не  скажет  худого слова,  если  студент  слегка
напьется раз  или  два  в  семестр.  Более  того, в  некоторых  случаях  это
необходимо. Но  тебя, как я  слышал,  постоянно встречают  пьяным среди бела
дня.
     Он выполнил свой тяжкий  долг и перевел дух. Предэкзаменационные заботы
сразу же снова легли ему на сердце.
     -- Мне очень жаль, Джаспер,-- сказал я.-- Я понимаю, что тебе это может
причинять затруднения,  но мне, к несчастью, нравится мое дурное общество. И
мне  нравится напиваться среди бела  дня, и  хотя  я  еще не  истратил Денег
вдвойне против моего содержания, до конца семестра, безусловно, истрачу. А в
это время  дня я  обычно выпиваю  бокал  шампанского. Не  составишь  ли  мне
компанию?
     Кузен  Джаспер признал себя  побежденным и, как  я узнал  впоследствии,
написал о моих излишествах своему отцу, который в свою очередь написал моему
отцу,  а он не придал этому значения и  не  предпринял никаких  мер, отчасти
потому, что уже без малого шестьдесят лет питал к брату неприязнь, а отчасти
потому, что, как сказал Джаспер, после смерти  моей матери жил теперь как бы
в собственном мире.
     Так Джаспер описал в общих чертах мое житье  в первый год студенчества.
К этому можно прибавить еще кое-какие подробности в том же духе.
     Я  еще раньше  сговорился  провести пасхальные каникулы с Коллинзом,  и
хотя без колебаний нарушил  бы слово при первом же  знаке Себастьяна, однако
от него знака не последовало, и, соответственно, мы с Коллинзом провели  две
недели в Равенне  -- поездка, весьма полезная  в познавательном  отношении и
отнюдь не обременительная для кармана. Пронизывающий ветер с Адриатики гулял
среди величественных  гробниц.  В  номере гостиницы, рассчитанном  на  более
теплую погоду,  я  писал длинные письма Себастьяну и  ежедневно  заходил  на
почту за  ответами. Он  прислал  мне два, с разными обратными адресами и без
каких-либо   определенных   сведений  о  себе,   поскольку  писал   в  стиле
остраненно-фантастическом  (ч....У  мамы  и  двух пажей-поэтов три насморка,
поэтому  я приехал  сюда.  Завтра  праздник  святого  Никодима  Тиатирского,
который принял мученическую смерть от гвоздей, каковыми ему прибили к темени
кусок овчины, и  потому почитается патроном плешивцев. Скажите это Коллинзу,
который, я уверен,  облысеет раньше нас.  Здесь чересчур много людей,  но  у
одного --  хвала небу  -- в ухе слуховая  трубка, и от этого у  меня хорошее
настроение. А теперь бегу --  я должен  поймать  рыбу. Слать ее  вам слишком
далеко,  потому я сохраню хребет..."),  и от  этих писем я только еще больше
мрачнел.