семья. Леди Марчмейн спросила:
     -- Куда запропастился Себастьян?
     -- Он пошел к себе и лег. У него разыгралась простуда.
     -- Ах господи, надеюсь, это не инфлуэнца. Последние дни я замечала, что
его как будто бы лихорадит. Ему ничего не нужно?
     -- Нет. Он просил, чтобы его ни в коем случае не беспокоили.
     У  меня мелькнула  мысль поговорить  с  Брайдсхедом,  но  его  суровая,
гранитная маска исключала всякую откровенность. С горя я сказал перед ужином
Джулии:
     -- Себастьян пьет.
     -- Что вы! Он даже не спускался за коктейлем.
     -- Он пьет у себя в комнате с самого обеда.
     -- Вот скука. Какое странное занятие. Он сможет выйти к ужину?
     -- Нет.
     -- Ну, придется вам о нем позаботиться.  Это не мое дело. Часто он этим
занимается?
     -- В последнее время часто.
     -- Как это скучно.
     Я попробовал толкнуть дверь Себастьяна, убедился, что она заперта, и от
души понадеялся, что он  спит, но, вернувшись  к себе  в комнату  из ванной,
застал  его сидящим у моего  камина. Он  был  совсем одет к ужину, не считая
ботинок, но галстук его был повязан криво, а волосы торчали  дыбом; лицо его
пылало, глаза чуть заметно косили. Речь его звучала невнятно.
     -- Чарльз, вы  были правы. Не  у  няни.  Пил виски здесь. В  библиотеке
теперь  нет, раз  гости  уехали. Все уехали, одна мама.  Я, кажется,  сильно
пьян. Думаю, пусть мне лучше принесут чего-нибудь сюда поесть. Чем ужинать с
мамой.
     --  Ложитесь в постель,-- сказал я ему.-- Я об®ясню,  что вы чувствуете
себя хуже.
     -- Гораздо хуже.
     Я отвел его  к нему в  комнату, которая была рядом  с моей, и попытался
уложить  в   постель,  но  он  остался   сидеть  перед  туалетным  столиком,
разглядывая  свое отражение и  стараясь  перевязать  галстук.  На письменном
столе  у камина  стоял графин,  до  половины наполненный виски.  Я взял его,
думая, что Себастьян не увидит, но он рывком обернулся от зеркала и сказал:
     -- Поставьте на место.
     -- Не будьте ослом, Себастьян. Вы уже достаточно выпили.
     --  А вам-то какое дело? Вы здесь  только гость, мой гость. И я пью что
хочу в моем собственном доме. Он готов был полезть в драку.
     -- Ну хорошо,-- сказал я, ставя графин  на место,-- только бога ради не
показывайтесь никому на глаза.
     -- Не ваша забота. Вы приехали сюда как мой друг,  а теперь шпионите за
мною по маминому поручению, я знаю. Так вот, можете убираться и передайте ей
от  меня, что  впредь я  сам буду  выбирать  себе друзей,  а она пусть  сама
выбирает себе шпионов, мне они не нужны.
     Так я его оставил и спустился к ужину.
     --  Я был у Себастьяна,--  об®явил я.--  Его простуда разыгралась не на
шутку. Он лег в постель и сказал, что ему ничего не нужно.
     -- Бедняжка Себастьян,--  сказала  леди  Марчмейн.--  Надо  ему  выпить
стакан горячего виски. Я схожу погляжу, как он.
     -- Не ходи, мама, я пойду,-- сказала Джулия, поднимаясь.
     -- Пойду я,-- сказала Корделия, которая ужинала сегодня со взрослыми по
случаю от®езда гостей. И прежде чем кто-либо мог ее остановить, она уже была
на пороге и скрылась за дверью.
     Джулия  встретилась  со мною взглядом и чуть  заметно  печально  пожала
плечами.
     Через  несколько  минут  Корделия  вернулась,  и  лицо  ее  было  очень
серьезно.
     -- Нет, ему ничего не надо,-- сказала она.
     -- Ну а как он?
     -- Не знаю, конечно, но по-моему, он очень пьян,-- ответила она.
     -- Корделия!
     И тут девочку разобрал смех.
     -- "Сын маркиза не привык к вину",-- бормотала она, хихикая.-- "Карьера
образцового студента под угрозой".
     Чарльз, это правда?
     Да.
     Тут об®явили, что ужинать подано, и  все пошли в столовую; там эта тема
не затрагивалась.
     Когда мы с Брайдсхедом остались одни, он спросил:
     -- Вы, кажется, сказали, что Себастьян пьян?
     -- Да.
     --  Какое  неподходящее  время  он выбрал. Вы не  могли его удержать от
этого?
     -- Нет.
     --  Да,  --  согласился  Брайдсхед,-- вероятно, это  было невозможно. Я
однажды  видел  пьяным отца  в этой самой комнате.  Мне тогда было не больше
десяти. Невозможно удержать человека, если он  хочет напиться.  Наша мать не
могла удержать отца.
     Он  говорил  в  своей всегдашней странно-безличной манере. Чем ближе  я
знакомился с этой семьей, тем непостижимее они мне казались.
     -- Сегодня вечером я попрошу маму почитать нам вслух.
     В доме был обычай,  как  я узнал позднее, слушать чтение леди Марчмейн,
всякий раз  как  в  семье оказывалось  что-нибудь неблагополучно. У  нее был
красивый голос и большая живость выражения. В тот вечер она читала "Мудрость
патера  Брауна". Джулия  разложила  перед  собой  на табуреточке  маникюрные
принадлежности и старательно перекрывала лаком ногти;
     Корделия гладила ее болонку; Брайдсхед раскладывал пасьянс; я сидел без
дела, рассматривая живописную группу, которую они  составляли, и  сокрушаясь
по своем отсутствующем друге.
     Но ужасы этого дня еще не кончились.
     Леди  Марчмейн  Имела  обыкновение,  когда  в  доме  были  только свои,
заходить перед сном в часовню.  Она как раз закрыла книгу и предложила пойти
туда, когда распахнулась дверь и вошел Себастьян. Он был одет точно так, как
при  нашем  последнем разговоре,  только  вместо  румянца его  лицо заливала
смертельная
     -- Пришел извиниться,-- пробормотал он.
     -- Себастьян, дорогой, будь добр, вернись  к себе в комнату, -- сказала
леди Марчмейн.-- Мы успеем поговорить утром.
     -- Не перед вами.  Пришел извиниться перед Чарльзом. Я по-свински с ним
обошелся, а он мой гость. Мой гость и мой единственный друг,  а я обошелся с
ним по-свински.
     Холодок  пробежал  по столовой. Я  отвел Себастьяна в  его комнату; его
родные пошли к молитве. Наверху я заметил, что графин уже пуст.
     -- Вам пора лечь спать,-- сказал я. Тогда Себастьян заплакал.
     -- Почему, почему вы принимаете их сторону против меня? Я знал, что так
будет, если я вас познакомлю. Почему вы шпионите за мной?
     Он говорил еще много такого, что мне мучительно вспоминать даже теперь,
через двадцать лет. Наконец  мне удалось его уложить, он уснул, и я печально
отправился к себе.
     На  следующее утро он вошел ко  мне чуть свет, когда весь дом еще спал;
он раздернул шторы,  и, проснувшись от этого звука, я увидел его -- он стоял
ко мне спиной,  одетый, курил и глядел в окно  туда, где  длинные рассветные
тени лежали на  росе  и  первые птицы пробовали голоса среди  распускающейся
листвы.  Я заговорил, он обернулся, и на  лице  его я  не нашел  ни малейших
следов вчерашнего опустошения -- это  было  свежее,  хмурое  лицо обиженного
ребенка.
     -- Ну,-- сказал я,-- как вы себя чувствуете?
     --  Довольно странно. Наверно, я еще  немного  пьян. Я сейчас  ходил на
конюшню, думал взять автомобиль, но там все заперто. Мы уезжаем.
     Он выпел воды из графина у моего изголовья, выбросил  в окно сигарету и
закурил новую; руки его дрожали, как у старика.
     -- Куда же вы собираетесь?
     -- Не знаю. Видимо, в Лондон. Можно мне поехать к вам?
     -- Разумеется.
     -- Ну хорошо. Одевайтесь. Вещи пусть пришлют поездом.
     -- Мы не можем так уехать.
     --  Мы  не  можем  здесь   оставаться.  Он  сидел  на   подоконнике  и,
отвернувшись, смотрел в окно. Потом вдруг сказал:
     -- Вон из труб кое-где идет дым. Наверно, уже отперли конюшни. Пойдем.
     -- Я не могу  так уехать,-- сказал  я.--  Я  должен попрощаться с вашей
матерью.
     -- Верный пудель.
     -- Просто я не люблю удирать.
     -- А  мне нет дела. И  я все равно  удеру как можно  дальше и как можно
скорее. Можете сговариваться с моей матерью о чем хотите, я не вернусь.
     -- Так вы говорили вчера.
     -- Знаю. Простите, Чарльз. Я же сказал, что еще  немного пьян. Если для
вас это хоть какое-то  утешение, могу вам сказать, что я  омерзителен самому
себе.
     -- Для меня это совсем не утешение.
     -- Немного все-таки должно вас утешить, по-моему. Ну хорошо, если вы не
едете, передайте от меня привет няне.
     -- Вы. в самом деле уезжаете?
     -- Конечно.
     -- Мы увидимся в Лондоне?
     -- Да, я остановлюсь у вас.
     Он  ушел, но я больше  заснуть  не смог. Часа  через  два пришел слуга,
принес чай, хлеб и масло и приготовил мою одежду для нового дня.
     Позже я  пошел  к  леди Марчмейн; на дворе поднялся сильный ветер, и мы
остались дома; я сидел у камина в ее комнате, она склонилась над рукоделием,
и побег плюща с распустившимися почками бился о стекло.
     -- Если  б только я не видела его,-- говорила она.-- Это  было жестоко.
Мне не так страшно думать о том, что он был  пьян.  Это случается  со  всеми
мужчинами, когда они молоды. Я знаю и привыкла, что так бывает. Мои братья в
его  возрасте  были  настоящие буяны. Мне было больно  вчера,  потому что  я
видела, что ему плохо.
     -- Я понимаю,-- сказал я.--Я еще никогда не видел его таким.
     --И как  раз  вчера... когда все раз®ехались и  остались только свои --
видите, Чарльз, я  отношусь  к вам  совершенно как к  родному, Себастьян вас
любит, --  когда ему не было нужды изображать веселье. И он не  был весел. Я
почти не спала сегодня, и все время меня терзала одна мысль: ему плохо.
     Мне  невозможно  было  ей об®яснить то, что я сам  понимал  еще  только
наполовину, но уже тогда у меня мелькала мысль:
     "Она скоро сама узнает. А может быть, знает и теперь".
     -- Да, это было ужасно,-- сказал я.-- Но пожалуйста, не думайте, что он
всегда такой.
     -- Мистер  Самграсс говорит,  что  в минувшем семестре он слишком много
пил.
     -- Да, но не так, как вчера. Так еще не было никогда.
     -- Но почему же тогда вчера?  Здесь?  С  нами? Я  всю  ночь  думала,  и
молилась, и ломала голову, как мне с ним говорить, а утром оказалось, что он
уехал.  Это  было жестоко  -- уехать, не сказав ни слова.  Не хочу, чтобы он
стыдился; из-за того, что ему стыдно, и получается все так нехорошо.
     -- Он стыдится, что ему плохо,-- сказал я.
     -- Мистер  Самграсс говорит, что он очень оживлен и шумлив. Насколько я
понимаю,--  добавила  она,  и  легкий  отсвет  улыбки  мелькнул среди туч,--
насколько  я  понимаю,  вы  и  он  занимаетесь  тем,  что  дразните  мистера
Самграсса. Это дурно. Я очень ценю  мистера Самграсса. И вы тоже  должны его
ценить после всего, что он для  вас сделал. Впрочем, может  быть бы мне было
столько  лет, сколько  вам,  и я была юношей, мне бы и самой хотелось иногда
подразнить  мистера  Самграсса.  Нет,  такие  шалости  меня  не  пугают,  но
вчерашний вечер и сегодняшнее утро -- это  уже совсем другое. Видите ли, все
это уже было.
     --  Могу  только  сказать, что часто  видел его пьяным и сам часто  пил
вместе с ним, но то, что было вчера, для меня совершенно внове.
     -- О, я имею в виду не Себастьяна. Это было много лет назад. Я один раз
уже прошла через это с человеком, который был  мне  дорог.  Ну, да вы должны
знать,  о  ком идет  речь  -- это  "был его отец. Он  напивался вот таким же
образом. Мне говорили, что теперь он переменился. Молю бога, чтобы это  было
правдой,  и, если это действительно так, благодарю его от  всего сердца.  Но
нынешнее  бегство  -- тот ведь  тоже убежал, вы знаете.  Он,  как  вы  верно
сказали, стыдился того, что ему плохо. Обоим им плохо, обоим стыдно -- и оба
обращаются в  бегство. Какая  прискорбная слабость.  Мужчины,  с которыми  я
росла --  ее большие глаза оторвались  от  вышивания  и  устремились  к трем
миниатюрным портретам в складной кожаной рамке, - были  не  такими. Я просто
не понимаю этого. А вы, Чарльз?
     - Тоже не очень.
     - А ведь  Себастьян привязан к  вам больше, чем к  кому-либо из нас. Вы
должны ему помочь. Я бессильна.
     Я сжал до нескольких фраз то, что  было высказано в многих фразах. Леди
Марчмейн  не  была многоречива,  но  она  обращалась  с предметом  разговора
по-женски  жеманно,  кружа   поблизости,   подступая  и  вновь   отступая  и
прикидываясь незаинтересованной; она  порхала над ним, точно бабочка; играла
в "тише едешь -- дальше будешь", украдкой от собеседника подвигаясь к цели и
останавливаясь как  вкопанная  под  наблюдающим взглядом. Им  плохо,  и  они
обращаются в бегство -- вот что было  ее горем, и это все, что я понял из ее
слов.  Чтобы  выговориться, ей понадобился целый час.  В заключение, когда я
уже встал, чтобы раскланяться, она сказала, словно только что вспомнила:
     -- Кстати, вы видели книгу моего брата? Она только что вышла.
     Я сказал, что пролистал ее у Себастьяна в комнате.
     -- Мне хотелось бы,  чтобы она у вас была. Можно, я подарю вам? Они все
трое были блестящие мужчины.  Нед был из них лучшим. Его убили последним, и,
когда пришла телеграмма -- а я знала, что она придет,-- я подумала:  "Теперь
черед моего сына осуществить то, что никогда уже не  сделает Нед".  Я была в
те дни одна. Себастьян только что уехал в Итон. Если вы прочтете книгу Неда,
вы поймете.
     Экземпляр книги  лежал наготове у нее на бюро. И мне подумалось: "Такое
прощание  у нее было запланировано еще до того, как я вошел. Может быть, она
весь  разговор  отрепетировала  заранее? А  если  бы все пошло  иначе,  она,
наверное, положила бы книжку обратно в стол?"
     Она написала на форзаце мое и свое имя, число и место.
     -- Сегодня ночью я молилась  и за вас,-- сказала она. Я закрыл за собой
дверь, оставив позади bondieuserie1, и  низкие  потолки, и ситцевую обивку в
цветочек, и кожаные переплеты, и виды Флоренции, и вазы с гиацинтами, и чаши
с цветочными лепестками,  и petit-point2 -- укромный женский современный мир
-- и очутился снова под сводчатыми ячеистыми

     1 Ханжество (франц.).
     2 Вид вышивки (франц.).

     потолками, среди колонн и карнизов главного холла в возвышенной мужской
атмосфере лучшего века Я не был дураком, и я был достаточно  взрослым, чтобы
понимать, что меня пытались подкупить,  но  я  был настолько еще молод,  что
испытал от  этого чувство удовлетворения, я  Джулию  я в то  утро  так  и не
видел, но, когда я уже от®езжал к дверце машины подбежала Корделия и сказала
     -- Вы увидите Себастьяна? Передайте ему от меня самый сердечный привет.
Не забудете? Самый сердечный.
     В  лондонском  поезде  я  читал  подаренную  леди  Марчмейн  книгу.  На
фронтисписе была помещена фотография молодого человека в гренадерской форме,
и  я отчетливо  увидел,  откуда происходит  та  каменная  маска,  которая  у
Брайдсхеда легла на тонкие и  живые черты его отца; то был обитатель лесов и
пещер,  охотник, старейшина  племенного совета,  хранитель  суровых преданий
народа,  ведущего постоянную войну со  своей  средой. В книге были и  другие
иллюстрации -- снимки трех братьев на отдыхе, и  в каждом лице я различил те
же первобытные черты; вспоминая леди Марчмейн, нежную и томную, я не находил
в ней сходства с этими сумрачными мужчинами.
     Она почти не фигурировала  в  книге;  она  была  девятью  годами старше
старшего из  братьев и вышла замуж  и покинула дом, когда они еще  учились в
школе; между  нею и братьями  шли  еще  две сестры;  после рождения  третьей
дочери были  совершены  паломничества и  акты  благотворительности  с  целью
вымолить рождение  сына,  ибо семья имела обширные владения и старинное имя;
наследники мужского пола появились поздно, но зато в избытке, который  тогда
казался  гарантией продолжения  рода,  столь внезапно  и  трагически на  них
оборвавшегося.
     История их семьи была типична для католической земельной аристократии в
Англии; со  времен  Елизаветы и  до  конца царствования  Виктории  они  вели
замкнутую жизнь  в окружении родичей и арендаторов, сыновей отсылали учиться
за  границу,  откуда они нередко  привозили  себе жен,  а  если  нет,  тогда
роднились  браками с еще несколькими семействами в  таком  же положении, как
они, и жили, лишенные возможностей карьеры, усваивая  уже  в  тех потерянных
поколениях уроки, содержащиеся и в жизни трех последних мужчин в роду.
     Умелый редактор,  мистер Самграсс собрал удивительно  однородный  томик
--. стихи, письма,  отрывки из дневников, несколько неопубликованных эссе, и
все  это дышало суровыми вдохновенным подвижничеством и рыцарственностью  не
от мира сего; были там и  письма кое-кого  из сверстников,  написанные после
смерти ее братьев, и  каждое, ясней или глуше, излагало все ту же  повесть о
замечательных мужчинах, которые в пору великолепного духовного и физического
расцвета, пользуясь всеобщей любовью и столь много обещая в  будущем, стояли
в  каком-то  смысле особняком  среди товарищей, были  мучениками  в  венцах,
предназначенными  к жертвоприношению.  Этим  людям  было  суждено умереть  и
очистить мир для  грядущего  Хупера; это были аборигены,  жалкая  нечисть  в
глазах  закона,  которую  следовало  перестрелять,  чтобы   мог,  ничего  не
опасаясь,  появиться   коммивояжер  в   квадратном  пенсне,  с  его   потным
рукопожатием и обнаженными в  улыбке  вставными челюстями.  И под стук колес
поезда, увозившего меня все дальше от  леди  Марчмейн,  я  думал, что, может
быть, на ней тоже лежит этот гибельный отсвет, помечая ее самое и присных ее
на уничтожение средствами иными, чем война. Кто знает, может быть, в красном
пламени уютного камина ее  глаза различали зловещий знак, а слух улавливал в
шелесте плюща по стеклу неумолимый шепот рока?
     Потом  был Паддингтонский вокзал, а когда я добрался домой,  меня  ждал
Себастьян, и ощущение трагедии тут  же  исчезло,  потому что  он был весел и
беззаботен, как в дни нашего первого знакомства.
     -- Корделия просила передать вам самый сердечный привет.
     -- У вас был "разговор по душам" с мамой?
     -- Да.
     -- И как, вы перешли на ее сторону?  Накануне я ответил бы: "Никакой ее
стороны не существует". Теперь я сказал:
     -- Нет. Я с вами, Себастьян, "contra mundum"1. И больше мы ни тогда, ни
потом не обмолвились об этом ни словом.
     Но тени вокруг Себастьяна все сгущались.  Мы возвратились  в Оксфорд, и
под моими окнами опять цвели левкои, каштановые свечи  освещали улицы, роняя
на теплый булыжник  белые хлопья; но все было  не так, как  прежде; в сердце
Себастьяна царила зима.

     1 Против мира (лат.).

     Проходили  недели; мы решили подыскать квартиру на  будущий  семестр  и
нашли на Мертон-стрит,  в уединенном богатом доме  поблизости  от теннисного
корта.
     Встретившись с мистером Самграссом, которого мы  последнее время видели
уже не так часто, я рассказал ему  о нашем выборе. Он  стоял над прилавком у
Блэквелла,  где  были   разложены   недавно  полученные  немецкие  книги,  и
откладывал в стопку те, что собирался приобрести.
     -- Вы  снимаете квартиру вместе с Себастьяном? -- спросил он.-- Значит,
он будет в Оксфорде следующий семестр?
     -- Надеюсь. Почему бы ему не быть?
     --  Не  знаю.  Просто я  так  подумал.  Но я  в таких  делах  постоянно
ошибаюсь. Мертон-стрит мне нравится.
     Он показал мне купленные книги, которые ввиду моего  незнания немецкого
языка не представляли для меня интереса. Когда мы прощались, он сказал:
     --  Извините,  если  я  вмешиваюсь не  в  свое дело, но я бы повременил
окончательно договариваться на Мертон-стрит впредь до полной ясности.
     Я передал этот разговор Себастьяну, и он сказал:
     -- Да, у них там заговор. Мама хочет, чтобы я жил у монсеньера Белла.
     -- Почему вы не рассказали мне об этом?
     -- Потому что я не буду жить у монсеньера Белла.
     -- Все равно вы могли бы сказать мне. Когда это началось?
     --  О, давно уже. Мама, знаете ли, очень проницательна. Она поняла, что
потерпела  с  вами  неудачу. Вероятнее  всего,  по  письму,  которое  вы  ей
прислали, прочитав книгу дяди Неда.
     -- Но я ничего там не написал.
     --  Вот именно. Если бы вы готовы были ей помочь, вы написали  бы много
всего. Понимаете, дядя Нед -- это проверка.
     Но  она, видимо, еще  не вполне