ска праздновали победу, всюду происходили торжественные
похороны падших красногвардейцев. В Ялте их хоронили в городском саду.
   Спеша воспользоваться плодами победы, советы почти еженедельно
производили повальные обыски, отбирая драгоценности, белье, верхнее
платье. Объявлена была денежная контрибуция, разложенная на наиболее
состоятельных лиц. Надо заметить, что все обыски, контрибуции и прочие
меры принудительного характера первое время проводились весьма
беспорядочно, и легко обходились. Так, в списке капиталистов, подлежащих
обложению, третьим номером стояла моя теща (первым номером был известный
крымский ростовщик, вторым - графиня Мордвинова). Моя теща отказалась что
либо внести и, несмотря на ряд угроз и предупреждений, арестована не была.
   Проживавшая же в Ялте графиня Толстая, наоборот, поспешила все внести,
показала полностью свое имущество, укрыв лишь некоторые драгоценности.
Последние она зашила в платье. Об этом донесла ее горничная, и старуха
была арестована, последние драгоценности ее были отобраны, и она с дочерью
заключена в тюрьму.
   На текущие счета был наложен арест и по ним можно было получать лишь
сто рублей в неделю. Между тем вследствие разрушения транспорта и боязни
постоянных реквизиций подвоз в город совершенно прекратился, и цены на
продукты страшно возросли. На сто рублей в неделю, имея большую семью,
существовать было совершенно невозможно. Мы прибегали ко всевозможным
уловкам, дабы спасти деньги и наиболее ценные вещи. Большинство нашей
прислуги были давно служащие у нас и вполне нам преданные. Мы им были
отчасти обязаны нашим спасением, ибо они, присоединив некоторых бедняков
нашего квартала, которым помогала жена, пришли в день нашего ареста
требовать нашего освобождения, и голос их был принят вероятно во внимание,
как голос "революционного народа". С помощью наших служащих мы надежно
запрятали вещи и деньги. Обыски в эти дни производились людьми неопытными
и укрыть вещи не представляло большого затруднения. Деньги мы держали в
металлических кронштейнах для портьер. Драгоценности жена зашила в детские
куклы; меха, кружева и белье в диванные тюфяки и подушки; оружие свое я
закопал в саду. Несмотря на частые обыски, у нас ни разу не были
обнаружены эти вещи.
   Мы почти не выходили из дому. Вид улицы с толкающимся "революционным
пролетариатом" был настолько противен, что без особой нужды не хотелось
выходить. Жили все время под угрозой какого либо нового несчастья.
Особенно тревожные дни переживал город во время наездов севастопольских
матросов.
   Последние несколько раз приходили на миноносце. В городской думе в эти
дни происходили ночные собрания и неизменно, в связи с этими приездами,
производились новые аресты. Дважды приходилось нам не ночевать дома.
   Предупрежденные через нашу прислугу о готовящихся ночью в наших
кварталах арестах, мы, с наступлением темноты, уходили из дома, ночуя на
дальней окраине города у наших знакомых. Их квартал, населенный татарами,
был наиболее спокойный.
   С приходом большевиков Крым оказался как бы отрезанным от всего мира.
Газеты приходили чрезвычайно неаккуратно. Контрреволюционная печать еще не
была в России совершенно задушена, и из разрозненных номеров разных газет
мы изредка получали сведения о том, что делается в остальной России. Все
эти события - позорный Брест-Литовский мир, падение атаманской власти на
Дону и Украинской рады в Киеве на Крыме совсем не отражались и казались
известиями из другого мира. Эти случайные известия чередовались с самыми
нелепыми слухами, неожиданно возникавшими и столь же быстро заменявшимися
другими. То союзническая эскадра, форсировав Дарданеллы, ожидалась со дня
на день в Крыму, то немцы присылали какой то корпус для захвата южных
плодородных губерний. Все эти слухи еще более раздражали нервы.
   Мы решили переехать куда-либо в окрестности Ялты, дабы быть дальше от
города, где особенно остро чувствовалась пята хама. Жене удалось устроить
мне гражданский паспорт, где я значился горным инженером, и мы в конце
февраля перебрались в Мисхор. Хотя в ближайшей татарской деревушке Кореиз
был также введен советский строй и имелся свой совдеп, но татарское
население, глубоко враждебное коммунизму, приняв внешние формы новой
власти, по существу осталось прежним. Единственная разница была введенная
для покупки продуктов карточная система, весьма стеснительная. Продуктов
вообще, с прекращением подвоза из северной Таврии, в Крыму стало очень
мало. Мы отпустили большую часть своей прислуги, оставив лишь совершенно
верных нам людей, и поселились в маленькой дачке, ведя замкнутую жизнь и
почти никого не видя, хотя кругом жило много знакомых.
   Императрица Мария Федоровна и прочие Члены Императорской Фамилии были
все поселены в имении Великого Князя Петра Николаевича "Дюльбер", где жили
под охраной матросов. К ним, конечно, никого не допускали, хотя в марте
молодой княгине Юсуповой удалось добиться разрешения видеть мать свою
Великую Княгиню Ксению Александровну и бабушку свою Императрицу Марию
Федоровну. Юсуповы жили вблизи от нас, и мы часто с ними виделись. От них
мы узнали, что команда, охраняющая Императрицу и Великих Князей,
относилась к ним с полным уважением и большой внимательностью. Начальник
команды, матрос Черноморского флота, проявлял подчас совершенно
трогательное отношение к заключенным. По приходу в Крым немцев тоже самое
подтвердили мне Великий Князь Александр Михайлович и Великая Княгиня
Ксения Александровна.
   В Мисхоре, Алупке и Симеизе большевистская пята ощущалась несравненно
менее, нежели в Ялте. За два месяца, которые мы прожили в Мисхоре, было
всего два-три обыска у некоторых лиц и то произведенные приехавшими из
Ялты красногвардейцами.
   Мы совершенно избегли обысков.
   На страстной неделе распространился слух, что на Украину двинуты
немецкие войска, что Киев и Одесса заняты немцами и что в районе Перекопа
идет бой. Слуху этому сперва мало кто поверил, однако в последние дни
стали появляться все новые и новые сведения; среди красноармейцев стало
заметно беспокойство, многие уезжали. Кажется в среду или в четверг,
выходя из церкви, я встретил только что прибывшего из Ялты графа Ферзена.
Он сообщил мне, что в Ялте в прошлую ночь был произведен вновь ряд
обысков, между прочим искали и меня, пришли на нашу дачу и едва не
растерзали жившего там князя Гагарина, допытываясь, где нахожусь я.
   Когда граф Ферзен уезжал из Ялты, к молу подошло какое-то судно, и он
видел, как шла погрузка. Говорили, что грузятся семьи комиссаров. Утром
татары из Кореиза пришли сказать нам, что из Бахчесарая на Ялту идут
немецкие войска. Вечером я отправился с женой в церковь. Подходя к шоссе,
мы увидели спешащих к шоссе людей, и узнали от них, что через Кореиз
проходит немецкая пехота и артиллерия.
   Действительно, колонна артиллерии, под прикрытием пехоты, и длинная
колонна обозов тянулась по шоссе. Трудно было принять за действительность
это движение немецких войск на южном побережье Крыма.
   Я испытывал странное, какое-то смешанное чувство. Радость освобождения
от унизительной власти хама и больное чувство обиды национальной гордости.
   На Украине и в Белоруссии Надо отдать справедливость немцам, они вели
себя чрезвычайно корректно, стараясь, видимо, сделать присутствие свое для
обывателей наименее ощутимым. С их приходом были отменены все
стеснительные ограничения, введенные большевиками, - карточная система,
закрытие текущих счетов и проч., но обязательное получение пропусков для
выезда и въезда в Крым осталось в силе.
   Немецкая комендатура оказывала всяческое содействие к восстановлению в
правах тех владельцев имуществ или квартир, кои были захвачены
большевиками. Некоторые из местных большевиков, не успевшие
эвакуироваться, были по жалобам потерпевших арестованы и заключены в
тюрьму немецкими властями. С другой стороны, замешкавшимся в Крыму более
видным большевистским деятелям немцы, несомненно, сами дали возможность
беспрепятственно убраться во-свояси.
   На следующий день по занятии Кореиза представители немецкого
командования посетили Великого Князя Николая Николаевича в имении
"Дюльбер", где находились все Члены Императорской Семьи. Великий Князь
Николай Николаевич через состоящего при Нем генерала барона Сталя передал
прибывшим, что, если они желают видеть Его, как военнопленного, то Он,
конечно, готов этому подчиниться; если же их приезд есть простой визит, то
Он не находит возможным их принять.
   Приехавшие держали себя чрезвычайно вежливо, заявили, что вполне
понимают то чувство, которое руководит Великим Князем и просили указать
им, не могут ли быть чем-нибудь полезны. Они заявили, что Великий Князь
будет в полной безопасности и что немецкое командование примет меры к
надежной Его охране. Барон Сталь, по поручению Великого Князя, передал,
что Великий Князь ни в чем не нуждается и просит немецкую охрану не
ставить, предпочитая охрану русскую, которую немцы и разрешили
сформировать.
   Понемногу улеглись треволнения последних дней и на пасхальной неделе
заметно было давно не виданное в Крыму оживление. Все прятавшиеся по своим
дачам, воспользовавшись хорошими весенними днями, повысыпали на пляж,
ездили в город и стали собираться друг у друга. Престарелая Императрица
Мария Федоровна почти ежедневно приезжала в Мисхор к своему старому другу
княгине Долгорукой и подолгу просиживала на берегу моря. Один Великий
Князь Николай Николаевич упорно отказывался оставить свой дворец, нигде не
бывал и никого не принимал.
   С приходом немцев снова стали появляться газеты, главным образом
киевские.
   Переворот на Украине и образование гетманства были для нас полной
неожиданностью.
   Генерала Скоропадского я знал исключительно близко. Мы провели службу в
одной бригаде - я в Конной Гвардии, он - в Кавалергардском полку, где
долго был полковым адъютантом. Во время японской войны мы служили вместе
во 2-ой Забайкальской казачьей дивизии. В 1911 году, прокомандовав недолго
Финляндским драгунским полком, он был назначен командиром Конной гвардии и
с полком вместе вышел на войну. Последовательно он командовал нашей
бригадой, а затем 1-ой гвардейской кавалерийской дивизией. Во время
Августовских боев, осенью 1914 года, я в течение месяца исполнял должность
начальника штаба Сводной дивизии, которой командовал генерал Скоропадский.
   Среднего роста, пропорционально сложенный, блондин, с правильными
чертами лица, всегда тщательно, точно соблюдая форму, одетый, Скоропадский
внешним видом своим совершенно не выделялся из общей среды гвардейского
кавалерийского офицерства.
   Он прекрасно служил, отличался большой исполнительностью, редкой
добросовестностью и большим трудолюбием. Чрезвычайно осторожный, умевший
молчать, отлично воспитанный, он молодым офицером был назначен полковым
адъютантом и долгое время занимал эту должность.
   Начальники были им очень довольны и охотно выдвигали его по службе, но
многие из товарищей не любили. Ему ставились в вину сухость и замкнутость.
Впоследствие в роли начальника, он проявил те же основные черты своего
характера: большую добросовестность, работоспособность и настойчивость в
достижении намеченной цели.
   Порыв, размах и быстрота решений были ему чужды.
   Трудно верилось, что, стоя во главе края в это, исключительное по
трудности время, Скоропадский мог бы справиться с выпавшей на его долю
непомерно трудной задачей. Вместе с тем, среди моря анархии на всем
огромном пространстве России как будто образовался первый крепкий
островок. Он мог бы, может быть, явиться первой точкой приложения
созидательных сил страны и в этом мне хотелось убедиться. Я решил проехать
в Киев. Одновременно я хотел побывать в нашем минском имении,
оккупированном польскими войсками, управляющий которого писал нам, прося
прибыть для решения целого ряда дел.
   В Киев я прибыл вечером.
   На следующее утро я позвонил во дворец гетмана справиться, когда
Скоропадский сможет меня принять. Мне ответили, что гетман просит меня к
завтраку.
   Скоропадский помещался в бывшем доме генерал-губернатора на
Институтской улице.
   Вход охранялся караулом офицерской роты. Первый этаж был занят
канцелярией, верхний занимался гетманом. В приемной мне бросился в глаза
какойто полковник с бритой головой и клоком волос на макушке,
отрекомендовавшийся полковым писарем "Остраница-Полтавец". Он говорил
исключительно на "украинской мове", хотя и был кадровым русским офицером.
Дежурным адъютантом оказался штабс-ротмистр Кочубей, бывший кавалергард.
Мы разговорились. Он рассказал мне о перевороте, о той, будто бы
бескорыстной, помощи, которую оказывают Украине немцы, о популярности
Скоропадского. По его словам, в самом непродолжительном времени будет
сформирована большая армия, средства на которую обещали немцы. Во главе
армии должен был стать военный министр генерал Рагоза, бывший командующий
IV-ой армией. Начальником генерального штаба состоял полковник Сливинский,
способный офицер, которого я знал по Румынскому фронту. Другие области
управления находились в руках лиц, мне большей частью совершенно
неизвестных, главным образом связанных с Украиной. Я был чрезвычайно
поражен, услышав среди имен членов правительства имя товарища министра
иностранных дел Палтова, по словам Кочубея, имевшего на гетмана
исключительное влияние. Палтов был личностью с весьма темным прошлым,
замешанный в чрезвычайно грязных денежных делах, за что своевременно лишен
был камергерского мундира.
   Я не успел закончить разговора, как вошел Скоропадский. Мы
расцеловались и отправились завтракать. За завтраком разговор имел
исключительно частный характер. Скоропадский рассказал о себе, я передал
ему о том, что пережила моя семья, вспомнили общих знакомых.
   После завтрака мы перешли в кабинет. Скоропадский стал рассказывать о
последних событиях на Украине, о работе его по устройству края, о
намечанных формированиях армии. "Я очень рассчитываю на тебя, - сказал
он, - согласился ли бы ты идти ко мне начальником штаба?"
   Я ответил, что, не успев еще ознакомиться с положением дела, не могу
дать какого либо ответа, но что во всяком случае мог бы работать
исключительно как военный техник.
   "Не будучи ничем связанным с Украиной, совершенно не зная местных
условий, я для должности начальника штаба, конечно, не гожусь".
   Я поспешил повидать всех тех, кто мог мне дать интересующие меня
сведения. Все эти сведения только подтвердили мои сомнения. У Сливинского
я подробно ознакомился с вопросом формирования армии. Немцы, все обещая,
фактически никаких формирований не допускали. Сформированы были лишь одни
войсковые штабы и, кажется, одна "хлеборобская" дивизия. Никакой
правильной мобилизации произведено не было, да и самый мобилизационный
план не был еще разработан. Ни материальной части, ни оружия для
намеченных формирований в распоряжении правительства не было.
   Я считал, что выступление Америки с огромным запасом живой силы и
средств должно было склонить весы победы в сторону наших бывших союзников.
Несомненные военные преимущества немцев - блестящая организация,
стратегические таланты военачальников и боевые качества войск, в конце
концов не могли возместить численного и материального превосходства
противника. Единственный шанс немцев мог быть еще лишь в учете элемента
времени - ежели бы немцы успели до окончания переброски американских
войск сосредоточить на Западном фронте достаточную массу сил и нанести
решительный удар прежде, чем противник окажется в силе захватить в свои
руки военную инициативу. Это сосредоточение сил могло быть сделано
исключительно за счет войск, снятых с Восточного фронта. Перед этой
самодавлеющей необходимостью немцы должны были бы, казалось, отказаться от
условий Брест-Литовского мира, предоставив русским возможность
собственными силами восстановить на родине порядок, обеспечив тем самым
базу снабжения в тылу Германии.
   С нашей русской точки зрения это могло быть только выгодным. Тяжелое
положение Германии давало нам право надеяться на заключение выгодного для
нас договора.
   Что касается моральных обязательств по отношению, наших союзников, то
от таковых, по моему мнению, Россия была уже давно свободна. За минувший
период борьбы она принесла неисчислимые жертвы на общее дело, а участие
союзных правительств в "русской бескровной революции" перекладывало
ответственность за выход России из общей борьбы, в значительной мере, на
иностранных вдохновителей этой революции.
   Таким образом, с государственной точки зрения я допускал возможность
"немецкой ориентации". Однако, я не видел в немецко-украинском союзе
необходимых двусторонних преимуществ. Германия, казалось, не могла
отрешиться от столь легко давшихся ей только что богатых русских областей
и не сознавала, что, желая быть всюду сильной, она может оказаться всюду
слабой. Украинские же сторонники этого союза не понимали, что они являются
лишь слепым орудием германского правительства. Большинство этих
сторонников были чужды идеи самостийной Украины и видели в создании
Украины лишь частичное возрождение Великой России. Но некоторые даже среди
ближайших советников гетмана были ярыми сторонниками "щираго Украинства".
Германцы усиленно поддерживали украинское самостийничество и сам
Скоропадский, в угоду ли могучим покровителям, или в силу "политических
соображений", явно играл в "щирую Украину".
   Через день после первого моего посещения я обедал у гетмана. После кофе
мы просидели беседуя до позднего часа. Как и в первый наш разговор
Скоропадский заговорил о том, что надеется на согласие мое ему помочь. Я
вновь подтвердил сказанное в первый раз - возможность моей работы в
настоящей обстановке лишь как техника:
   "Я думаю, что мог бы быть наиболее полезным в качестве
военноначальника, хотя бы при создании крупной конницы. К сожалению,
поскольку я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы немцы
дали тебе эту возможность. Но это другой вопрос. Я готов взять любую
посильную работу, быть хотя бы околоточным, если это может быть полезно
России. Я знаю, что в твоем положении истинные намерения приходится, может
быть, скрывать, но не скрою от тебя, что многое из того, что делается
здесь, для меня непонятно и меня смущает. Веришь ли ты сам в возможность
создать самостоятельную Украину, или мыслишь ты Украину лишь как первый
слог слова "Россия"?
   Скоропадский горячо стал доказывать мне, что Украина имеет все данные
для образования самостоятельного и независимого государства, что
стремление к самостоятельности давно жило в украинском народе, а за
последние много лет усиленно работала в этом направлении Австрия, и плоды
этой работы значительны. В конце концов он стал доказывать, что
объединение славянских земель Австрии и Украины и образование
самостоятельной и независимой Украины, пожалуй, единственная жизненная
задача.
   "Для меня еще большой вопрос, куда мне ориентироваться: на Восток или
на Запад..."
   Этот вечер окончательно укрепил меня в моем решении и на другой же день
я начал хлопотать о билетах на Бобруйск, и поспешил закончить все мои дела
в Киеве.
   За эти последние несколько дней, проведенные здесь, я перевидал массу
лиц, старых знакомых по прежней моей службе.
   Как табунок разбитых охотником куропаток, собиралось сюда со всех
сторон России развеянное, большей частью скрывавшееся после развала
фронта, русское офицерство. Я не пережил в рядах армии полного развала
войсковых частей и только здесь я отдал себе в полной мере отчет о тех
страданиях, лишениях и унижениях, которые пережили за последние месяцы
русские офицеры. Бестрепетно выполняя свой долг до конца, большинство
офицеров, сплотившись вокруг родных знамен, видело смерть родных частей,
предательство и трусость тех самых солдат, которых они еще недавно водили
к победам, злобу и оскорбление со стороны недавних своих подчиненных, с
которыми вместе переживали радости и невзгоды боевых дней.
   Как-то доложили мне о