.
   15-го декабря был дан наказ Особому Совещанию, а 17-го само Совещание
было упразднено. Оно заменялось "Правительством при Главнокомандующем", в
составе председателя и семи членов - начальников управлений:
военно-морского, внутренних дел, финансов, торговли и промышленности,
юстиции и главных начальников сообщений и снабжении. Начальники управлений
земледелия, народного просвещения и исповеданий, не входя в состав
правительства, подчинялись последнему.
   Наконец, при правительстве учреждалось "Совещание по законодательным
предположениям".
   Из новых людей в правительство вошел статс-секретарь А.В. Кривошеий,
назначенный начальником управления снабжения; Н.В. Савич прошел к нему в
помощники.
   Создание Особого Совещания по законодательным предложениям доказывало,
что, невзирая на тяжелое военное положение и утерю почти всей захваченной
территории, готовились расширить государственное строительство. Особенно
злободневным был "земельный вопрос". Целый ряд земельных проектов
разрабатывался в правительстве и обсуждался в близких к нему политических
группах...
   Я написал армии прощальный приказ. В нем, дабы разъяснить нелепые
толкования оставления мною командования армией, я упоминал о том, что
Главнокомандующий возложил на меня задачу собрать на помощь истекающим
кровью войскам старых моих соратников - казаков. Я говорил о том что я
стал во главе армии в грозные дни измены нам боевого счастья: "С тех пор",
- писал я, - "вы шли по колено в грязи, в холод, вьюгу и в непогоду,
отбивая удары во много раз сильнейшего врага". В заключение я благодарил
начальников и войска за проявленную стойкость и мужество.
   Я решил до объявления приказа войскам показать его Главнокомандующему и
21-го декабря проехал к нему на станцию Нахичевань, где стоял его поезд.
Генерал Деникин приказ одобрил, ему лишь не понравилась фраза: "с тех пор
вы шли..."
   - "Вот, только это неладно, как будто до вас они ничего не сделали,
это может им показаться обидным".
   Я тут же вычеркнул из приказа слова: "с тех пор..."
   Перед отъездом я зашел в вагон к генералу Романовскому. Он был не
совсем здоров, простужен. Казался усталым и угрюмым. В разговоре я между
прочим спросил его:
   - "Отдает ли себе Главнокомандующий ясный отчет в том, насколько наше
положение грозно".
   - "Что же вы хотите, не может же Главнокомандующий признаваться в том,
что дело потеряно", - уклончиво ответил он.
   Среди паники, охватившей город, общего неудовольствия, беспорядка и
растерянности, я выехал в Екатеринодар.
   Последние дни в армии На вокзале в Екатеринодаре я был встречен
генералом Науменко и чинами войскового штаба. Отпустив последних, я
пригласил генерала Науменко к себе в вагон. О возложенной на меня
Главнокомандующим задаче было в Екатеринодаре уже известно.
   Военные круги моему назначению весьма сочувствовали, что же касается
кубанских политиков, то, по словам генерала Науменко, самостийные круги
уже начали враждебную мне агитацию. В связи с общим развалом, демагоги
вновь подняли голову. Борьба между самостийниками и главным командованием
снова разгоралась.
   2-го января ожидалось открытие в Екатеринодаре Верховного казачьего
круга - казачьей думы, как его называли казаки. В круг входили около 150
представителей от Дона, Кубани и Терека. Намечалось выработать конституцию
"союзного казачьего государства".
   Новый атаман, генерал Успенский, тяжело заболел тифом (через несколько
дней он умер) и отсутствие атамана особенно способствовало борьбе
политических страстей.
   Вместе с тем, чрезвычайно неприятно поразили меня сведения о работе на
Кубани генерала Шкуро. Последний, прибыв из ставки, объявил по приказанию
Главнокомандующего "сполох", объезжал станицы, собирал станичные сборы.
При генерале Шкуро состояли, командированный в его распоряжение
начальником военного управления генералом Вязьмитиновым, генерального
штаба полковник Гонтарев, несколько адъютантов и ординарцев. В составе его
штаба находились также два кубанских офицера - братья Карташевы.
Последние, как мне хорошо было известно, были секретными агентами штаба
Главнокомандующего. Об этом говорил мне в октябре генерал Романовский,
предлагая воспользоваться услугами Карташевых при выполнении возложенной
на меня Главнокомандующим задачи, по обузданию самостийной Рады, однако я
тогда не счел нужным этим предложением воспользоваться. Впоследствии один
из Карташевых пытался весьма недвусмысленно уговорить состоящего при мне
генералом поручений полковника Артифексова быть через него, Карташева,
осведомителем ставки.
   Как я имел уже случай упомянуть, слежка за старшими командными лицами,
включительно до ближайших помощников Главнокомандующего, велась ставкой
систематически. Получив от полковника Артифексова должный отпор, Карташев
попытался объяснить свои слова недоразумением и попыток своих не
возобновлял.
   Теперь оба брата Карташевы, объезжая с генералом Шкуро станицы, вели
против меня самую ярую агитацию, распространяя слухи о том, что я готовлю
"переворот" с целью "провозгласить в России монархию" и "призвать немцев"
(генерал Науменко ознакомил меня с рядом донесений контрразведывательного
отделения кубанского войскового штаба, не оставлявших сомнений в
вышеизложенном). В основу этих бессмысленных инсинуаций ложился явно
подлый расчет - произвести соответствующее впечатление с одной стороны на
"демократическую" общественность, а с другой на англичан. Начальник штаба
Английской миссии, ведающий дипломатической частью, генерал Кийз находился
как раз на Кубани и, надо думать, не без указаний из Лондона, ловил рыбу в
мутной воде, усиленно за последнее время заигрывая с кубанскими
самостийниками. О данном Главнокомандующим генералу Шкуро поручении, мне
ничего известно не было. Отношение мое к генералу Шкуро было известно
генералу Деникину и не могло не быть известным и самому генералу Шкуро.
   При создавшейся политической обстановке, выполнение возложенной на меня
Главнокомандующим задачи, при отсутствии со стороны ставки должной
поддержки, становилось, конечно, невозможным. Вместе с тем, я не считал
возможным уклониться вовсе от работы. Я решил подробно ознакомиться с
разработанными войсковыми штабами планами мобилизации и формирования
кубанских и терских частей, дать соответствующие указания и необходимые
инструкции командирам корпусов для дальнейшей работы их на местах, после
чего, наладив дело, от него отойти. Я предупредил генерала Науменко, что
на следующий день буду в войсковом штабе, где прошу начальника штаба
сделать доклад по намеченным штабом мобилизации и формированиям, и что
прошу к этому времени прибыть в штаб его, генерала Науменко, генерала
Улагая и генерала Шкуро. Оказалось, что генерал Улагай также лежит в тифу.
На другой день утром прибыл ко мне генерал Шкуро. Он с напускным
добродушием и нарочитой простоватостью начал жаловаться на "строгое"
   мое к нему отношение:
   - "Сам знаю, что виноват, грешный человек, люблю погулять и выпить.
Каждому из нас палка нужна. Треснули бы меня по голове, я бы и гулять
бросил, а то гляжу, командующий армией, наш Май, первый гуляет, ну нам,
людям маленьким, и сам Бог велел..."
   Мне стало мерзко и я поспешил закончить разговор.
   В то же утро был у меня генерал Кийз. Он произвел на меня весьма
неприятное впечатление, недоброжелательного и неискреннего человека. В
разговор он весьма осторожно пытался критиковать действия главного
командования, надеясь, вероятно, встретить во мне поддержку. Он обвинял
генерала Деникина в недостаточной твердости, с одной стороны, и
политической гибкости, с другой, указывая на то, что непримиримостью своей
политики Главнокомандующий отталкивает готовых оказать нам всяческое
содействие поляков, что будто бы Балканские славяне готовы были бы, при
известных шагах с нашей стороны, нас поддержать. Вскользь затронул он
вопрос о взаимоотношениях главного командования с казачеством,
"справедливо желающим осуществить свои национальные чаяния".
   Не встретив с моей стороны поддержки, он искусно перевел разговор на
другую тему и стал сетовать на отсутствие единения между русской
эмиграцией и на неудачный подбор наших дипломатических представителей, на
которых, по его словам, в значительной мере падала вина за безразличное
или враждебное отношение к белому движению за границей. Он, видимо, хотел
переложить на нас самих ответственность за новый, открыто враждебный
белому движению, курс английской политики.
   Разработанный войсковым штабом мобилизационный план я полностью
одобрил, внеся лишь несущественные поправки. По расчетам штаба, Кубань
могла в течение шести недель выставить до 20 000 конницы, намечалось
формирование трех корпусов.
   Казаками Ейского и Таманского отделов должны были быть укомплектованы
полки корпуса генерала Топоркова. Генерал Науменко должен был собирать
казаков линейцев и лабинцев. Генерал Шкуро - казаков Баталпашинского
отдела. Мы наметили и обсудили совместно главнейшие вопросы, дальнейшая
работа должна была вестись на местах.
   Вечером я выехал в Пятигорск, где, совместно с генералом Эрдели,
войсковым атаманом генералом Вдовенко и начальником терской дивизии
генералом Агоевым, также разработал меры по укомплектованию терских частей.
   Из разговоров с казачьими правителями Терека и Кубани я вынес
убеждение, что и здесь не верили в возможность восстановления генералом
Деникиным нашего положения. Но если и я, и другие помощники
Главнокомандующего в тревоге за участь нашего дела предлагали те или иные
стратегические решения, указывали на желательность тех или иных
мероприятий, на необходимость замены оказавшихся не на месте лиц, то среди
казачьих верхов возможность спасти положение видели в реорганизации самой
власти. С отходом армий в казачьи пределы выдвигались предложения о
создании общеказачьей власти, самостоятельной в вопросах политики
внутренней и внешней. За Главнокомандующим предполагалось оставить лишь
оперативное руководство войсками.
   Вечером 24-го декабря я выехал в Кисловодск с тем, чтобы на следующий
день ехать в Батайск, где в поезде находился Главнокомандующий.
   Мы собирались в вагоне встречать сочельник, когда к дебаркадеру
Кисловодского вокзала подошел ярко освещенный поезд. В Кисловодск прибыл
навестить проживавшую там свою семью генерал Шкуро. Гремели трубачи, на
площадках и окнах вагонов мелькали волчьи папахи. Генерал Шкуро зашел ко
мне, чтобы просить меня с женою отобедать у него 25-го. Мы пытались
отказываться, однако он настаивал, что сочтет себя обиженным в случае
нашего отказа. Пришлось согласиться. Отобедав у генерала Шкуро, я вечером
выехал в Батайск.
   На станции Тихорецкая располагался в поезде штаб командующего
Кавказской армией.
   Армия отходила вдоль железной дороги Царицын - Великокняжеская, ведя
все время тяжелые бои. В одном из последних боев жестоко пострадали
гренадеры, причем убит был начальник гренадерской дивизии полковник
Чичинадзе, бывший командир стрелкового полка 1-ой конной дивизии, в
бытность мою ее командующим. Генерал Покровский ехал к Главнокомандующему
и просил меня прицепить его вагон к моему поезду.
   На станции Тихорецкая мне вручили телеграмму генерала Романовского,
адресованную старшим начальникам. В ней сообщалось о том, что "начальник
штаба Добровольческой армии генерал Шатилов, самовольно оставив фронт,
выехал в тыл с генералом Врангелем" и что Главнокомандующий приказал "о
действиях генерала Шатилова произвести расследование". Телеграмма эта
передавалась мне в поезд на всех последующих станциях по пути следования.
   Разрешение генералу Шатилову выехать со мною на Кавказ было мною
испрошено у Главнокомандующего, причем присутствовал и генерал
Романовский. Генерал Деникин тогда же на мою просьбу ответил
утвердительно, согласившись на мое предложение заместителем начальника
штаба оставить генерала Вильчевского. Упомянутая телеграмма могла иметь
лишь одну цель - опорочить генерала Шатилова в глазах армии. Удар был
косвенно направлен на меня.
   Я прибыл в Батайск 26-го утром и, в сопровождении генералов Покровского
и Шатилова, прошел к Главнокомандующему. В вагоне последнего мы застали
генералов Романовского и Драгомирова. В районе Ростова с утра шел жестокий
бой. Конница "товарища" Думенко, потеснив 10-ую донскую бригаду, обнажила
фланг наших частей, занимавших Новочеркасско-Ростовскую позицию.
Новочеркасск был оставлен донцами.
   Противник продвигался в тыл добровольцам к Нахичевани и Ростову.
Генерал Романовский настаивал на том, чтобы поезд Главнокомандующего
перешел в Тихорецкую. Генерал Деникин не соглашался.
   Я сделал доклад Главнокомандующему о том, что сделано было мною во
исполнение данного мне поручения в Екатеринодаре и Пятигорске и вручил
рапорт, в коем описывал общую политическую обстановку в казачьих областях,
в связи с которой рассчитывать на продолжение казаками борьбы, по моему
мнению, было бы трудно. В настоящих условиях мы могли рассчитывать для
продолжения борьбы исключительно на коренные русские силы. Удерживание в
наших руках при этих условиях юга Новороссии приобретало, по моему мнению,
ныне особое значение:
   "Состоящий в распоряжении Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга
России.
   Генерал-Лейтенант Барон П. Н. Врангель.
   25-го декабря 1919 г. ј8.
   Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России.
   Г. Кисловодск.
   РАПОРТ.
   В связи с последними нашими неудачами на фронте и приближением врага к
пределам казачьих земель, среди казачества, ярко обозначилось, с одной
стороны, недоверие к Высшему Командованию, с другой - стремление к
обособленности. Вновь выдвинуты предположения о создании общеказачьей
власти, опирающейся на казачью армию. За Главным Командованием проектом
признается право лишь общего руководства военными операциями, во всех же
вопросах, как внутренней, так и внешней политики, общеказачья власть
должна быть вполне самостоятельной. Собирающаяся 2-го января в
Екатеринодаре казачья дума, должна окончательно решить этот вопрос, пока
рассмотренный лишь особой комиссией из представителей Дона, Кубани и
Терека.
   Работы комиссии уже закончены и соглашение по всем подробностям
достигнуто.
   Каково будет решение думы, покажет будущее. Терек, в связи с горским
вопросом, надо думать, займет положение обособленное от прочих войск.
Отношение Дона мне известно, но есть основание думать, что он будет
единодушен с Кубанью. Последняя же, учитывая свое настоящее значение, как
последнего резерва Вооруженных Сил Юга России, при условии, что все
донские и терские силы на фронте, а кубанские части полностью в тылу -
стала на непримиримую точку зрения. Желая использовать в партийных и
личных интересах создавшееся выгодное для себя положение, объединились все
партии и большая часть старших начальников, руководимые мелким честолюбием.
   Большевистски настроенные и малодушные поговаривают о возможности для
новой власти достигнуть соглашения с врагом, прочие мечтают стать у
кормила правления.
   Есть основания думать, что англичане сочувствуют созданию общеказацкой
власти, видя в этом возможность разрешения грузинского и азербайджанского
вопросов, в которых мы до сего времени занимали непримиримую позицию.
   На почве вопроса новой власти агитация в тылу наших вооруженных сил
чрезвычайно усилилась.
   Необходимо опередить события и учесть создавшееся положение, дабы
принять незамедлительно определенное решение.
   Со своей стороны, зная хорошо настроение казаков, считаю, что в
настоящее время продолжение борьбы для нас возможно, лишь опираясь на
коренные русские силы.
   Рассчитывать на продолжение казаками борьбы и участие их в продвижении
вторично вглубь России нельзя. Бороться под знаменем "Великая, Единая и
Неделимая Россия"
   они больше не будут и единственное знамя, которое, быть может, еще
соберет их вокруг себя, может быть лишь борьба за "Права и вольности
казачества" и эта борьба ограничится, в лучшем случае, очищением от врага
казачьих земель...
   При этих условиях на главный очаг борьбы должен быть перенесен на
Запад, куда должны быть сосредоточены все наши главные силы.
   По сведениям, полученным мною от генерала английской службы Кийза, есть
полное основание думать, что соглашение с поляками может быть достигнуто.
Польская армия, в настоящее время, представляет собой третью по
численности в Европе (большевики, англичане, поляки). Есть основание
рассчитывать на помощь живой силой дружественных народов (болгары, сербы).
   Имея на флангах русские армии (Северо-Западную и Новороссийскую) и в
центре поляков, противобольшевитские силы займут фронт от Балтийского до
Черного моря, имея прочный тыл и обеспеченные снабжением.
   В связи с изложенным, казалось бы необходимым принять меры к удержанию
юга Новороссии, перенесению главной базы из Новороссийска в Одессу,
постепенной переброске на запад регулярных частей, с выделением ныне же
офицеров для укомплектования Северо-Западной армии (об интернировании
Северо-Западной армии еще известно не было), где в них огромный недостаток.
   Генерал-лейтенант Барон Врангель".
   Закончив доклад, я сказал, что "при создавшейся на Кубани обстановке и
ведущейся против меня с разных сторон агитации, я не считаю возможным
объединить командование кубанских частей".
   За весь мой доклад генерал Деникин не проронил ни слова. Прочтя рапорт,
он отложил его в сторону и продолжал молча слушать.
   - "Так, что вы, Петр Николаевич, решительно отказываетесь командовать
кубанцами", - спросил генерал Романовский.
   - "Да, при настоящей обстановке, я не в состоянии буду что-либо
сделать". Затем я вновь подтвердил, что не считаю возможным в настоящие
трудные дни сидеть сложа руки, готов приложить свои силы для любой работы;
если в армии, мне этой работы не найдется, то готов выполнять любую задачу
в тылу, в частности считаю своим долгом вновь обратить внимание
Главнокомандующего на необходимость немедленного укрепления
Новороссийского района, который ныне является нашей главной базой.
   - "Ну нет", - прервал меня Главнокомандующий, - "начав теперь
укреплять Новороссийск, мы тем самым признаем возможность поражения;
морально это недопустимо".
   Я счел излишним возражать.
   Генерал Шатилов вынул из кармана телеграмму генерала Романовского и
вслух прочел ее:
   - "Разрешите узнать, что это значит?" - видимо с трудом сдерживаясь,
обратился он к начальнику штаба Главнокомандующего. Генерал Романовский
молчал. Меня взорвало:
   - "Что это значит? По моему, это значит одно, что интриги, благодаря
которым мы оказались здесь, и ныне продолжаются..."
   Наступило неловкое молчание. Наконец генерал Романовский что-то
пробормотал о недоразумении:
   - "Позвольте мне эту телеграмму, я разберусь", - сказал он, кладя
бумагу в карман.
   Главнокомандующий стал прощаться.
   - "Ваше превосходительство, разрешите мне просить генерала барона
Врангеля остаться", - обратился к генералу Деникину генерал Романовский.
Мы остались втроем.
   - "Я хотел спросить вас, Петр Николаевич, к кому относите вы ваши
слова об интригах. Если ко мне, то не откажите подтвердить это в
присутствии Главнокомандующего", - сказал генерал Романовский.
   - "Удивляюсь, что зная меня, вы могли сомневаться, что ежели бы я
хотел назвать вас, то не сделал бы этого прямо. Я не знаю и знать не хочу,
кто занимается' этими интригами, одно определенно мне известно: что эти
интриги плетутся уже давно. Примеров недалеко искать. Возьмите ходя бы
вашу телеграмму командующим армиями, с указанием Главнокомандующего о
недопустимости моей телеграммы Сидорину и Покровскому, когда я просил их
прибыть в Ростов".
   - "Положим, что, послав такую телеграмму, вы тоже были не правы", -
угрюмо заметил генерал Деникин. Он встал и протянул мне руку. Я откланялся
и вышел.
   После отъезда я зашел к генералу Покровскому, где застал Донского
атамана А. П.
   Богаевского и председателя Донского круга В. А. Харламова.
   - "Я оч