ю генерала Корнилова, корректура которой была ему прислана
для просмотра. Биография эта вскоре появилась в армии. Мы условились о
дальнейшей связи. С тех пор я несколько раз видел Завойко во время его
приездов в Петербург. Как-то раз, зайдя к нему, я увидел сложенные в углу
какие-то разноцветные флаги. На мой вопрос, что это такое, он сообщил мне,
что армии готовятся к наступлению, что армия генерала Корнилова должна
вторгнуться в пределы Галиции. Надписи на замеченных мною флагах - призыв
славянским народам Карпато-России к восстанию против австрийского ига, в
борьбе за свободу, которую несет им армия русского генерала Корнилова.
Надписи были на языках местных - галицийских народностей. В этом заказе
знамен, в этих надписях сказался весь Завойко...
   Предстоящий переход в наступление скоро перестал быть секретом и для
широкой публики, да, конечно, и для врага. Новый министр "революционной
армии" Керенский беспрерывно метался на фронте, произносил истерические
речи и призывал "революционные войска спасать завоевания революции".
Маршевые пополнения шли на фронт, неся плакаты с призывами: "Война до
победного конца", "Вес на фронт", "Лучше смерть, чем рабство" и т. д.
Несмотря на "революционный порыв", эти маршевые пополнения, большей
частью, разбегались по дороге.
   В середине июня я получил телеграмму за подписью дежурного генерала
8-ой армии полковника графа Гейдена, коей испрашивалось согласие мое на
назначение меня "впредь до освобождения дивизии" командиром бригады 7-ой
кавалерийской дивизии.
   Я ответил согласием. Однако проходили дни, все более и более
приближался час перехода армии в наступление, а приказа о назначении не
было.
   18-го июня армии Юго-Западного фронта атаковали противника, 8-ая армия
генерала Корнилова вторглась в Галицию, фронт противника был прорван, наши
войска овладели Галичем и Станиславовым. Казалось, после долгах месяцев
победа вновь озаряла русские знамена.
   Наконец, 30-го июня, я получил телеграмму о назначении меня
командующим, но не бригадой, а 7-ой кавалерийской дивизией. Через день я
выехал в Каменец-Подольск.
 
   Наступление революционной армии 6-го июля я прибыл в Каменец-Подольск.
Здесь узнал я последние новости. "Прорыв революционной армии", о котором
доносил председателю правительства князю Львову "военный министр",
закончился изменой гвардейских гренадер, предательски уведенных с фронта
капитаном Дзевалтовским. За ними, бросая позиции, стихийно побежала в тыл
вся 11-ая армия. Противник занял Тарнополь, угрожая флангу и тылу соседней
8-ой армии генерала Корнилова.
   Геройская гибель ударных батальонов, составленных, большей частью, из
офицеров, оказалась напрасной. "Демократизированная армия", не желая
проливать кровь свою для "спасения завоеваний революции", бежала, как
стадо баранов. Лишенные власти начальники бессильны были остановить эту
толпу. Перед лицом грозной опасности безвольное и бездарное правительство
как-будто прозрело, оно поняло, казалось, необходимость для армии иной
дисциплины, кроме "революционной". Назначение генерала Корнилова
главнокомандующим Юго-Западного фронта, вместо генерала Брусилова,
назначенного незадолго верховным главнокомандующим, казалось, подтверждало
это.
   Я спешил застать генерала Корнилова еще в армии и, не теряя ни минуты,
получил в штабе фронта автомобиль и выехал через Черновицы на Коломыю. Со
мной ехал поручик граф Шувалов, который должен был остаться при генерале
Корнилове для связи его с организацией графа Палена в Петербурге. Я
приехал в Коломыю уже к вечеру.
   Генерал Корнилов был на фронте и его ожидали лишь поздно ночью. Я зашел
к и. д.
   дежурного генерала полковнику графу Гейдену с целью получить
необходимые мне сведения о моей новой дивизии. По словам полковника графа
Гейдена порядок в дивизии был, в общем, на должной высоте. Правда,
кое-какие недоразумения с командным составом уже имели место; начальник
дивизии, начальник штаба и один из командиров полков уже должны были уйти,
но в общем, части были в полном порядке, офицерский состав отличный, и
новому начальнику дивизии, по словам графа Гейдена, взять в руки дивизию
будет нетрудно.
   В дивизию входили: Ольвиопольский уланский, Кинбурнский драгунский.
Белорусский гусарский и 11-ый Донской казачий полки. Дивизией временно
командовал командир 1-ой бригады генерал Зыков, а должность начальника
штаба исполнял, впредь до назначения нового начальника штаба, генерального
штаба полковник фон Дрейер.
   Во время разговора моего с графом Гейденом в кабинет вошел среднего
роста молодой человек в модном френче и английской кепке. Полковник граф
Гейден нас познакомил. Вошедший оказался комиссаром 8-ой армии Филоненко.
С большим апломбом Филоненко стал высказывать свое мнение о последних
операциях, о необходимости немедленного принятия ряда мер, дабы помешать
противнику использовать опасное выдвинутое положение 8-ой армии.
Обратившись ко мне, Филоненко стал говорить, что он, как бывший офицер,
признает необходимость проведения немедленных мер для укрепления
подорванной дисциплины; что он всячески поддерживал генерала Корнилова в
его усилиях поднять дисциплину в 8-ой армии и что он, Филоненко, все время
настаивал на назначении генерала Корнилова главнокомандующим Юго-Западного
фронта. Мы вместе вышли и направились в штабную столовую. За обедом
Филоненко продолжал с прежним апломбом говорить о военном и политическом
нашем положении. Он очень любезно предложил мне помочь удалению из
войсковых комитетов моей дивизии тех офицеров и солдат, которые, по моему
мнению, оказались бы нежелательными.
   Я с трудом нашел в переполненном городе комнату, в которой поместился
вместе с графом Шуваловым. Рано утром мне дали знать, что генерал Корнилов
вернулся и просит меня к себе.
   Генерал Корнилов помещался в верхнем этаже маленького двухэтажного дома
поблизости от штаба. Там же, наверху, жил Завойко. Я зашел к последнему в
ожидании приема меня генералом. Я застал Завойко за писанием. Занося
что-то на бумагу, он прихлебывал из стакана чай. Не желая ему мешать, я,
взяв переданный мне стакан чая, сел в стороне и взял для чтения какую-то
книгу. Однако Завойко, не прерывая писания, стал задавать мне ряд
вопросов: "Я могу одновременно делать несколько вещей", - заявил он, -
"наш разговор не мешает мне писать". И действительно, продолжая
расспрашивать меня и подавая реплики, Завойко, не останавливаясь, быстро
набрасывал что-то на бумаге. Кончив, он, видимо, довольный своей работой,
посмотрел на меня:
   "Вы, конечно, знаете, что генерал назначен главнокомандующим фронтом.
Он поручил мне написать прощальный приказ армии. Желаете прослушать?"
   Завойко прочел мне известный приказ генерала Корнилова. Я был
чрезвычайно поражен этой способностью так легко, почти не
сосредотачиваясь, излагать на бумаге мысли. Мне дали знать, что генерал
Корнилов меня ждет.
   Я знал генерала Корнилова очень мало, познакомившись с ним год тому
назад за Царским столом в Могилеве, куда он прибыл представиться государю
после своего побега из плена. В одном вагоне мы тогда доехали от Могилева
до Петербурга. Он нисколько не изменился с той поры: маленький, сухой,
смуглый и загорелый, с небольшой бородкой и жесткими черными усами, с
лицом заметно выраженного монгольского типа, он говорил выразительными
отрывистыми фразами. В нем чувствовался особый порыв, какая-то скрытая,
ежеминутно готовая к устремлению сила. Он очень спешил, уезжая через
несколько часов в штаб фронта. Я вкратце сообщил ему о том, что известно
мне было о положении в Петербурге, дал сведения о моей там работе и
предложил использовать графа Шувалова для связи со столицей.
   Генерал Корнилов тут же приказал зачислить графа Шувалова ординарцем.
Генерал пригласил меня обедать и мы вместе пошли в столовую.
   Во время обеда прибыл вновь назначенный командующим армией, герой
Галича, генерал Черемисов. Маленький, худенький, с бегающими черными
глазками и приятным, несколько вкрадчивым голосом генерал Черемисов
произвел на меня впечатление живого, неглупого человека. Разговор за
обедом велся на общие темы.
   Генерал Корнилов вспоминал о своей службе в Туркестане, генерал
Черемисов рассказывал о последних боях своего корпуса. Вопросы
политические совсем не затрагивались.
   После обеда генерал Корнилов в сопровождении нескольких лиц выехал на
автомобиле в Каменец, я же, также на автомобиле, отправился в Станиславов,
откуда на следующее утро выехал в дивизию, расположенную в 20-30 верстах
от города в направлении на Галич.
   Дивизия занимала значительный фронт, неся охранение. В резерве
находился Белорусский гусарский полк, расположенный в небольшой деревушке,
недавно оставленной австрийцами. Тут же помещался штаб дивизии. Я просидел
с временно командующим дивизией и начальником штаба до поздней ночи,
знакомясь с делами.
   С утра, приняв доклады и отдав ряд нужных распоряжений, я после обеда
намеревался объехать полки, а к восьми часам вечера назначил у себя в
штабе совещание командиров частей. Однако и то и другое я не успел
сделать. Я осмотрел только гусар и доехал до казаков, как мне дали знать,
что генерал Черемисов требует меня немедленно в штаб армии в Станиславов,
куда только что штаб перешел. Я вернулся в штаб дивизии и здесь нашел
приказание: ввиду общего отхода фронта моей дивизии отходить немедленно на
Станиславов, прикрывая фланги 8-ой армии. Приказав командиру бригады,
вступив в командование дивизией, снимать охранение и двигаться ночным
переходом на Станиславов, я на автомобиле выехал в город.
   Я прибыл в Станиславов уже в темноте и застал штаб готовившимся к
отъезду.
   Спешно грузились штабные грузовики, снимались телефоны, выносилось
канцелярское имущество. Поезд для штаба уже стоял на станции. По всем
улицам города уже тянулись бесконечные обозы, направляясь в тыл.
   Генерал Черемисов привез с собой нового начальника штаба и нового
генералквартирмейстера. Оба были совсем молодые, но обнаружившие большую
политическую гибкость офицеры генерального штаба (тогда это качество
признавалось имеющим первостепенное значение). Начальником штаба был
назначен генерального штаба полковник Меньшов, а генерал-квартирмейстером
- полковник Левитский. Генерал Черемисов вкратце ознакомил меня с
обстановкой: наши армии по всему фронту отходили, не оказывая
сопротивления. Противник шел по пятам.
   Ближайший рубеж, где можно было надеяться задержаться, была река
Збручь. Мне приказывалось, объединив командование моей 7-ой кавалерийской
и 3-ей кавказской казачьей дивизией, действовать со сводным конным
корпусом в стык 7-ой и 8-ой армий, прикрывая их отход и обеспечивая
фланги. Тут же генерал Черемисов лично продиктовал мне задание и
соответствующее предписание, которое подписал. Я решил, обождав подхода
головы моей дивизии к городу и лично отдав дивизии необходимые приказания,
самому ехать к 3-ей кавказской дивизии, оперировавшей в районе
Монастержиска, куда я наметил сосредоточить корпус. Пройдя в отведенный
мне в гостинице номер, я лег спать.
   Среди ночи я был разбужен страшными криками. Через окно было видно
небо, объятое заревом пожара. С улицы неслись крики, слышался какой-то
треск и шум, звон стекол, изредка раздавались выстрелы. Наскоро одевшись,
я вышел в коридор.
   Навсречу мне шел мой офицер-ординарец: "Ваше превосходительство, в
городе погром, отступающие войска разбивают магазины", - доложил он. Я
спустился в вестибюль гостиницы. Прислонившись к стене стоял бледный, как
смерть, старик, кровь текла по длинной седой бороде. Рядом с ним
растерзанная и простоволосая молодая женщина громко всхлипывала, ломая
руки. Увидев меня, она бросилась ко мне и, говоря что-то непонятное, стала
ловить мои руки и целовать. Я подозвал швейцара и спросил, в чем дело;
оказалось, что старик - еврей, владелец часового магазина, а женщина -
его дочь. Солдаты магазин разграбили, и владелец его, жестоко избитый,
едва смог спастись. В моем распоряжении никакой воинской силы не было, со
мной был лишь один офицер и два гусара-ординарца. Взяв их с собой, я вышел
на улицу.
   Город горел в нескольких местах, толпа солдат, разбив железные шторы,
громила магазины. Из окон домов неслись вопли, слышался плач. На тротуаре
валялись разбитые ящики, сломанные картонки, куски материи, ленты и
кружева вперемешку с битой посудой, пустыми бутылками из-под коньяка.
Войсковые обозы сплошь запрудили улицы. На площади застряли артиллерийские
парки. Огонь охватывал соседние дома, грозя ежеминутно взрывом снарядов. Я
с трудом разыскал командира парка и, взяв у него несколько солдат, лично
стал наводить порядок. В каком-то магазине мы застали грабителей, занятых
опоражниванием ящиков с чайной посудой.
   Схватив первого попавшегося, я ударом кулака сбил его с ног, громко
крича:
   "Казаки, сюда, в нагайки всю эту сволочь". В одну минуту магазин был
пуст...
   Через два часа удалось очистить улицу. Обозы тронулись и артиллерия
получила возможность двинуться вперед. На соседних улицах грабеж
продолжался. От беспрерывного крика я совсем потерял голос.
   К шести часам утра на улице показался разъезд, подходил полк польских
улан. Я приказал командиру полка, не стесняясь мерами, восстановить
порядок. Тут же было поймано и расстреляно на месте несколько грабителей и
к утру в городе было совсем спокойно.
   К восьми часам подошла голова моей дивизии. Отдав необходимые
распоряжения для дальнейшего следования к пункту сосредоточения корпуса, я
с полковником Дрейером и двумя офицерами выехал к 3-ей казачьей дивизии.
Дивизией командовал генерал Одинцов, бывший командир Приморского
драгунского полка. Мы одновременно командовали полками одной бригады более
года и я отлично знал генерала Одинцова.
   Это был храбрый и толковый начальник, но нравственности низкой - сухой
и беспринципный, эгоист, не брезговавший ничем ради карьеры.
   В состав дивизии входили: 1-ый Екатеринодарский полк,
Кизляро-Гребенской, Дагестанский и Осетинский. Наилучшими были первые два,
состоящие из кубанских и терских казаков.
   Отъехав верст 30, мы разыскали штаб дивизии. Полки дивизии, ведя
разведку, были разбросаны на широком фронте. Ознакомившись с обстановкой,
я отдал генералу Одинцову необходимые распоряжения и занялся организацией
своего штаба.
   Формировать штаб приходилось за счет обоих дивизий, заимствуя оттуда и
личный состав штаба, и средства связи, и канцелярское имущество...
   За ужином я познакомился с А.И. Гучковым. Оставив пост военного
министра и окончательно разойдясь с правительством, он прапорщиком
зачислился в армию и был прикомандирован к штабу 3-ей казачьей дивизии. Он
поразил меня своим сумрачным, подавленным видом.
   Наша конница постепенно отходила, теснимая на всем фронте противником.
   Одновременно с подходом частей 7-ой дивизии было получено донесение о
наступлении значительной колонны германцев на Монастержиско, занятое
Осетинским конным полком.
   В городе находились огромные склады артиллерийского имущества, и штабом
армии было приказано при отходе склады эти взорвать. Из штаба армии прибыл
с этой задачей в город офицер с подрывной командой. Я кончил обедать,
когда пришло донесение о завязавшейся у занимавших Монастержиско осетин
перестрелке. Я приказал подать мотор и, в сопровождении начальника штаба,
поехал в город. Мы были от города в 4-5 верстах, когда неожиданно огромный
столб пламени и дыма поднялся над Монастержиско. Раздался оглушительный
взрыв, затем второй и третий.
   Огромные столбы пламени взвивались над городом. Было видно, как летят
какие-то обломки. В поле бежали вперемешку люди и скот. Оказалось, что,
видя приближение противника, офицер саперной команды, присланной из штаба
армии, думая лишь о выполнении своей задачи, преступно поджег склады, не
предупредив осетин, продолжавших драться на окраинах города. Несколько
десятков всадников и сам командир полка пали жертвой этой возмутительной
небрежности.
   В сумерках противник вошел в город. Я занял позицию в нескольких
верстах восточнее. С рассветом наступление возобновилось, скоро бой велся
на всем фронте. Весь день корпус удерживал свои позиции. Около 2-х часов
дня немцам удалось оттеснить Кинбурнцев и захватить занятую ими деревню,
угрожая разбить фронт корпуса. Я приказал дивизиону Кинбурнцев остановить
противника в конном строю. Драгуны под начальством ротмистра Стаценко
блестящей атакой выбили противника, захватив несколько десятков пленных и
пулемет. Положение было восстановлено. С наступлением темноты, оставив на
фронте для наблюдения разъезды, я оттянул корпус верст на пятнадцать и,
заняв намеченный рубеж, заночевал.
   Пехота наша на всем фронте продолжала отходить, не оказывая врагу
никакого сопротивления. В день фронт наш откатывался на 20-30 верст.
Дисциплина в отходящих частях была совсем утеряна. Войска оставляли массу
отставших и грабили беспощадно на пути своего следования. Маневрируя в
стыке флангов 7-ой и 8-ой армий, мой корпус держался в переходе впереди,
беспрерывно ведя арьергардный бой. Я старался все время держаться в
непосредственной близости частей, дабы ознакомиться с работой полков,
начальниками и солдатами. Переправившись через Збручь, войска задержались
и стали устраиваться на занятых позициях, удерживая в районе города
Барщова плацдарм на правом берегу реки. Корпус ночевал в полупереходе к
западу от линии реки Збручь. Я находился при 7-ой дивизии.
   На рассвете я получил донесение, что ночевавшая севернее кавказская
дивизия оттеснена противником и, ведя бой, медленно отходит к востоку. Я
имел приказание удерживаться на занимаемой линии в течение дня, дабы дать
время устроиться пехоте, а с наступлением темноты мне было приказано
отойти за реку и стать в резерве командующего армией. Подняв по тревоге
дивизию, я вывел ее из деревни и, заняв одним спешенным полком опушку
небольшого леса и выставив вперед артиллерию, остальные три полка держал в
резервном порядке.
   Вскоре пришло донесение о движении в охват правого фланга дивизии,
вразрез между нами и кавказцами, бригады неприятельской конницы. Взяв
несколько человек из моего конвоя, я выехал вперед и, поднявшись на
небольшой холмик, ясно увидел шедшую на рысях в походном порядке колонну
конницы. Видно было, как она перестраивалась в резервный порядок.
Одновременно батарея неприятеля открыла огонь, и снаряд, прогудев,
разорвался за дивизией. Неприятель, видимо, нас заметил, и вскоре пули
стали посвистывать около нас. Я поскакал к дивизии, приказал артиллерии
открыть беглый огонь и, построив боевой порядок, пустил дивизию в атаку.
Противник атаки не принял и, издали увидев развертывающиеся полки, снял
батарею и стал быстро уходить. В это время я получил донесение, что в
охват моего левого фланга, почти в тыл, двигается новая колонна
неприятельской конницы силою также в бригаду. Приказав одному полку
продолжать преследовать отходящую колонну и отправив генералу Одинцову
приказание немедленно перейти его дивизией в наступление я, повернув
батарею на 180 градусов, перенес огонь на новую колонну и, посадив
спешенный полк, тремя полками вновь атаковал противника. И на этот раз, не
приняв удар, неприятельская кавалерия повернула и стала поспешно отходить.
Скоро пришло донесение от начальника кавказской дивизии. Дивизия перешла в
наступление, сбила противника и выдвинулась на прежние позиции. В течение
дня мы удерживались на месте, ведя перестрелку, противник в наступление
вновь не решался переходить.
   К вечеру немцы подтянули тяжелую артиллерию и открыли по нашему
расположению редкий огонь. Одна из наших батарей, расположенная за
небольшой рощицей, слабо отвечала. В рощице стояли спешенные полки 7-ой
дивизии. Послав генералу Одинцову распоряжение с наступлением темноты
оттягиваться к переправам, я проехал к начальнику 7-ой дивизии. Лесная
дорожка вела к полянке среди леса. У небольшого дома лесника я увидел
группу офицеров. Из избы были вынесены стол, скамьи и стул