ательств. Судьба неожиданно свалила на плечи его огромную, чуждую ему
государственную работу, бросила его в самый водоворот политических
страстей и интриг. В этой чуждой ему работе он видимо терялся, боясь
ошибиться, не доверял никому и в то же время не находил в самом себе
достаточных сил твердой и уверенной рукой вести по бурному политическому
морю государственный корабль.
   Генерал Покровский, став во главе корпуса, продолжал гнать противника.
Последний делал отчаянные усилия задержать наше победное движение и тем
спасти себя от окончательного разгрома. В боях под Моздоком, станицами
Мекенской и Калиновской, последние остатки, некогда грозной своим числом и
средствами 150 000-ой армии были окончательно разгромлены. Немногие конные
части, ища спасения, рассеялись по Астраханской степи. Вся же пехота,
артиллерия, пулеметы и обозы попали в наши руки. Брошенные противником
составы тянулись непрерывной лентой от станции Каргалинской до Кизляра на
протяжении 25 верст. Весь путь отступления красных был усеян брошенными
орудиями, повозками, оружием, трупами убитых и умерших от болезней. В руки
нашей конницы попало 8 бронепоездов, более 200 орудий, более 300 пулеметов
и свыше 31 000 пленных. Наша конница подходила к Кизляру, разъезды ее
достигли берегов Каспийского моря. За двенадцать дней преследования
конница генерала Покровского прошла свыше 350 верст.
   Получив известие о занятии нашими передовыми частями Кизляра, я решил
проехать к генералу Покровскому, чтобы благодарить его части. Я проехал
поездом до станции Узловой, далее путь оказался неисправным и я продолжал
путешествие на автомобиле. На всем пути из окна вагона видели мы следы
беспорядочного стихийного отступления Красной Армии. Тянущийся вдоль
железнодорожного пути тракт был усеян брошенными орудиями, повозками,
походными кухнями, лазаретными линейками, трупами людей и лошадей. На
остановках железнодорожные станции и дома были набиты больными и ранеными.
По мере продвижения вперед картина разгрома противника выявлялась все ярче.
   Начиная от Моздока до станиц Наурской, Мекенской и Калиновской, на
протяжении 65 верст, весь путь вдоль железной дороги был сплошь забит
брошенной артиллерией и обозами, вперемешку с конскими и людскими трупами.
Огромные толпы пленных тянулись на запад по обочинам дороги. В изодранных
шинелях, босые, с изможденными землистого цвета лицами, медленно брели
тысячные толпы людей.
   Пленных почти не охраняли, два казака гнали две-три тысячи. Партии
пленных, в значительном числе состоявших из больных, оставляли за собой
большое количество отсталых. Выбившись из сил, больные люди падали тут же
на грязной дороге и оставались лежать, безропотно ожидая смерти, другие
пытались еще искать спасения, подымались и шли далее, шатаясь и падая,
пока, окончательно выбившись из сил, не теряли сознание. Двое таких
несчастных, перейдя предел человеческих страданий, бросились под колеса
нашего поезда.
   На одной из маленьких станций, сплошь забитой ранеными, больными,
умирающими и мертвыми, я зашел в железнодорожную будку. В маленькой в
пять-шесть квадратных аршин комнате лежали на полу плотно прижавшись друг
к другу восемь человек. Я обратился с вопросом к ближайшему, ответа не
последовало. Наклонившись к нему, я увидел, что он мертв. Рядом лежал
такой же мертвец, далее то же.
   Из восьми человек было семь трупов. Восьмой был еще жив, но без
сознания. К груди своей, ища тепла, он плотно прижимал облезшую, худую
собаку.
   На станциях и железнодорожных разъездах стояли брошенные противником
эшелоны с потухшими паровозами. Сбежавшееся из соседних деревень население
растаскивало грузы. Среди всевозможных товаров, мануфактуры, посуды,
снарядов, сельскохозяйственных машин, оружия, медикаментов, лежали
забившиеся в вагоны больные, вперемешку с трупами. В одном из вагонов я
видел умирающего, под головой которого подушку заменял труп его товарища.
На одном из разъездов нам показали поезд мертвецов. Длинный ряд вагонов
санитарного поезда был сплошь наполнен умершими. Во всем поезде не
оказалось ни одного живого человека. В одном из вагонов лежали несколько
мертвых врачей и сестер. По приказанию генерала Покровского особые отряды
производили очистку железнодорожных зданий от больных и трупов. Я
наблюдал, как на одной из станций пленные откатывали ручные вагонетки со
сложенными, подобно дровам, окоченевшими, в разнообразных позах,
мертвецами. Их тут же за станцией сваливали в песчаные карьеры в общую
могилу.
   От станицы Каргалинской до Кизляра на протяжении 25 верст
железнодорожный путь был забит сплошной лентой брошенных составов. Здесь
были оставлены запасы неисчислимой стоимости: оружие, огнеприпасы,
громадное количество медикаментов, медицинских инструментов, обувь,
одежда, вперемешку с автомобилями, мебелью, галантереей и хрусталем.
Охранять все это было некому и бесценные запасы расхищались населением
окрестных деревень. Один из составов, вероятно от неосторожности,
загорелся. Находившиеся в некоторых вагонах артиллерийские грузы
взорвались. Чернел длинный ряд обгорелых вагонов и на значительном
пространстве кругом разбросаны были обезображенные трупы, среди них много
женщин и детей.
   Освобожденный от красного ига Терек подымался. Станицы, через которые
мы проезжали, кишели народом. Скакали спешившие на сбор к станичному
правлению казаки. Шли в праздничных нарядах статные, красивые казачки. На
околице одной из станиц мы встретили человек пять казачат с винтовками.
Автомобиль завяз в грязи, и пока подоспевшие казаки его вытаскивали, я
разговорился с казачатами:
   - "Куда идете, хлопцы?"
   - "Большевиков идем бить, тут много их по камышу попряталось, як их
армия бежала. Я вчерась семерых убил", в сознании совершенного подвига
заявил один из хлопцев, казаченок лет двенадцати, в бешмете и огромной
мохнатой папахе.
   Никогда за все время междоусобной брани передо мной не вставал так ярко
весь ужас братоубийственной войны...
   Нагнав генерала Покровского на походе к Кизляру, куда он в этот день
переносил свой штаб, я отдал ему распоряжение оставаться с частью сил в
Кизлярском отделе, а прочие силы направить под командой генерала Шатилова
на юг к устью реки Суджи, с целью перехватить бегущую от Владикавказа
ХП-ую армию красных. Поблагодарив полки, я в тот же день выехал обратно в
Минеральные Воды.
   Одновременно с занятием генералом Покровским Кизляра, часть его конницы
заняла город Грозный. В то же время Кавказская казачья дивизия недавно
произведенного в генералы Шкуро и пластуны генерала Геймана после упорного
боя овладели Владикавказом и начали очищение плоскостных ингушских аулов,
где держались еще части XI 1-ой Красной Армии, действовавшей в Суджинском
отделе. Прижатые к Кавказскому хребту красные пытались прорваться к морю
долиной реки Суджи.
   Подоспевшие части генерала Шатилова успели их перехватить; в жестоких
боях под станицами Самашинской, Михайловской и Слепцовской окончательно
разгромили врага, захватили 7 бронепоездов, всю его артиллерию и более 10
000 пленных.
   Северный Кавказ был освобожден. Армии генерала Деникина отныне имели
обширную базу, бесконечно богатую местными средствами, огромным запасом
людей и всем необходимым для обеспечения широких операций его войск.
   29-го января я отдал армии приказ:
   "ПРИКАЗ
 Кавказской Добровольческой армии ј3. Минеральные Воды 20 января 1919г.
   Славные войска Кавказской Добровольческой армии.
   Доблестью Вашей Северный Кавказ очищен от большевиков.
   Большевистская армия разбита, остатки ее взяты в плен. В одних только
последних боях Вами захвачено 8 броневых поездов, 200 орудий, 300
пулеметов, 21 тысяча пленных и иная несметная военная добыча. Еще недавно,
в октябре месяце, большевистская армия насчитывала 100 000 тысяч штыков с
огромным числом орудий и пулеметов, - теперь от этой армии не осталось и
следа...
   Полчища врага разбились о доблесть Вашу - Вас было мало, у Вас подчас
не хватало снарядов и патронов, но Вы шли за правое дело, спасение родины,
шли смело, зная что "не в силе Бог, а в правде..."
   Кубанские орлы; - Вам обязана родная Кубань за избавление от ужаса
крови, насилия и разорения. Изгнав врага из родных станиц, Вы отбросили
его в безлюдные Астраханские степи, Вы протянули руку помощи родному
Тереку, гибнувшему в неравной борьбе.
   Славные Терцы, храбрые Кабардинцы, Черкесы и Осетины - Вы долго
боролись с неравным врагом, ожидая помощи. Она пришла в лице нашей армии и
Вы, как один, стали в ее ряды.
   Герои стрелки, доблестная пехота, славные артиллеристы - Вы, кучка
верных сынов России, свершили свой крестный путь в палящий зной, ненастье
и стужу, на равнинах Кубани, в Ставропольских степях, в горах Ингушетии и
Чечни... От Черного и до Каспийского моря прошла наша армия, победоносно
гоня врага, возвращая несчастному населению мир и благоденствие.
   Как Ваш Командующий и как один из сынов несчастной, истерзанной и
опозоренной России, земно кланяюсь Вам, герои Кавказской Добровольческой
армии, - и твердо верю, что доблестью Вашей гибнущая Родина будет
спасена. Генерал-Лейтенант Врангель".
   Через несколько дней, по возвращении из поездки моей к Кизляру, я вновь
занемог.
   Поднялась температура, сильная головная боль не оставляла меня целые
дни.
   Несколько дней я перемогал себя, оставался на ногах и продолжал
заниматься делами. Однако, вскоре должен был слечь. По прошествии
нескольких дней выяснилось, что я заболел сыпным тифом, который
свирепствовал кругом. Совсем больной переехал я в Кисловодск, где
подготовлены были помещения для меня и штаба, нашел в себе еще силы
проехать в автомобиле с вокзала на отведенную мне дачу и подняться во
второй этаж. В тот же вечер я стал временами терять сознание Жар
поднимался, меня душили страшные кошмары. Ко всему этому прибавились
повторившиеся сердечные спазмы, бесконечно мучительные. Генерал Юзефович и
его жена в эти дни проявили ко мне трогательную заботливость. Я был
прекрасно обставлен, для лечения были приглашены профессор Ушинский и в
помощь ему несколько врачей, поочередно дежуривших. Через несколько дней
прибыл вызванный из Екатеринодара известный бактериолог профессор Юрьевич.
   Генерал Юзефович вызвал телеграммой из Крыма мою жену. Она нашла меня в
положении очень тяжелом. Я с трудом узнал ее и через несколько часов после
ее приезда впал в полное беспамятство. Положение мое все ухудшалось. На
пятнадцатый день болезни оно стало почти безнадежным. Врачи отчаялись
спасти меня. Профессор Юрьевич предупредил жену, что она должна быть
готова к худшему. Генералу Юзефовичу доктора объявили, что едва ли я
доживу до утра. Жена решила пригласить священника исповедывать и
причастить меня. В дом доставлена была пользовавшаяся большим почетом
жителей Чудотворная икона Божьей Матери. Я был без сознания и исповедь
могла быть только глухая. Однако во время исповеди я неожиданно пришел в
себя, в полном сознании исповедывался и приобщился, но после причастия
вновь впал в беспамятство. Отслужив молебен, батюшка ушел, а жена осталась
у моего изголовья, ежечасно ожидая моей смерти.
   Я беспрерывно бредил, вдруг начинал командовать, отдавать боевые
распоряжения.
   Иногда бред становился совершенно бессвязным и я бесконечно повторял
одно какое-нибудь слово. К утру я окончательно изнемог.
   Неожиданно к вечеру шестнадцатого дня болезни температура стала падать,
на семнадцатый день наступил кризис и я был спасен. Спасению своему я,
конечно, обязан тому исключительному уходу, которым был окружен и, главным
образом, беззаветному самоотвержению жены, не отходившей от меня за все
время моей болезни.
   Выздоровление было длительно и мучительно. Я был страшно слаб, сильно
болели ноги. Лишь в середине марта смог я перейти из постели в кресло. В
первые дни начала выздоровления я получил чрезвычайно сердечное письмо от
генерала Деникина. Он поздравлял меня с избавлением от смертельной
опасности и посылал пожелание скорейшего полного выздоровления. Письмо
было чрезвычайно теплое и искренне меня растрогало. Зная, что я стеснен в
средствах и что лечение мое стоило больших денег, генерал Деникин отдал
генералу Юзефовичу распоряжение покрыть расходы по лечению моему из
казенных средств. С большим трудом смог я написать генералу Деникину
ответ. Я несколько раз должен был прерывать письмо, не находя в себе силы
его окончить.
   Как в дни моей болезни, так и в период выздоровления, я был предметом
самого трогательного внимания, как со стороны всех меня окружавших, так и
со стороны моих старых соратников и даже совсем чужих людей. Лечившие меня
врачи, значительная часть разного рода поставщиков, решительно
отказывались от всякого вознаграждения за свои услуги. Многие совсем
неизвестные мне лица присылали мне вино, фрукты и т. д., справлялись о
моем здоровье и выражали готовность помочь, чем могут. Целый ряд
освобожденных мною станиц Кубанского и Терского войска, постановлением
своих станичных сборов, избрали меня своим почетным казаком.
   Кубанская Чрезвычайная Краевая Рада в заседании своем 13-го февраля
наградила меня вновь учрежденным крестом Спасения Кубани 1-ой степени.
   Переброска моей армии в Донецкий каменноугольный район заканчивалась. В
районе Святого Креста оставался генерал Улагай с частью полков своей
дивизии, а в Дагестане части генерала Шатилова довершали очищение аулов от
красных. Штаб армии переносился в Ростов-на-Дону. Туда же отбыл
командовавший за моею болезнью армией генерал Юзефович, оставив при мне
чинов моего личного штаба и часть конвоя. Врачи настаивали на
необходимости для меня отдыха где-либо на берегу моря. В двадцатых числах
марта я с женою выехал из Кисловодска в Сочи.
   За два дня до отъезда из Кисловодска я получил телеграмму о ранении
генерала Шатилова. Шатилов эвакуировался в Екатеринодар, а в командование
его отрядом вступил генерал Драценко.
   На одной из станций я нагнал санитарный поезд. В отдельном вагоне
находились раненые генерал Шатилов и доблестный командир 1-го Запорожского
полка полковник Павличенко. Я прошел навестить их. Генерал Шатилов был
ранен в ногу, рана была не опасна, но весьма мучительна. Полковник
Павличенко был жестоко изранен в рукопашной схватке с чеченцами. Он
получил семь пулевых и шашечных ран. Голова, руки и ноги его были
забинтованы. К счастью ни одна из ран не была серьезна.
   Павличенко, выслужившийся из простых казаков, был офицер совершенно
исключительной доблести и громадного порыва. Он был ранен несчетное число
раз и левый рукав его черкески был покрыт выше локтя нашивками за ранения.
   В Сочи для меня отведена была прелестная дача на самом берегу моря.
Несмотря на раннее время года, весна на побережье была в полном ходу.
Теплый весенний воздух был наполнен ароматом цветов и трав; я целые дни
пролеживал на солнце, отъедался и отсыпался, быстро восстанавливая
утерянные силы. Газеты приходили редко, но я имел возможность быть
сравнительно хорошо осведомленным, так как был связан прямым проводом со
штабом генерала Юзефовича, последний, кроме того, часто писал мне. Он
препроводил мне, между прочим, копию рапорта своего генералу Деникину, в
коем он вновь настаивал на необходимости развить операции наши на
Царицынском направлении, стремясь выйти на соединение с войсками адмирала
Колчака, победоносно подходившего к Волге. Соображения генерала Юзефовича
я разделял полностью и решил при личном свидании с генералом Деникиным
вновь поднять этот вопрос.
   Пребывание мое в Сочи оказалось непродолжительным. Дела на нашем фронте
начинали портиться. Красные, оттеснив войска генерала Боровского в Крым,
овладели перешейками и ворвались на полуостров. Одновременно окончательно
испортившиеся между нашим главным командованием и грузинами отношения
грозили открытым разрывом, со дня на день можно было ожидать столкновения
в районе наших передовых частей у Адлера. В горах к северу от Сочи, по
донесению местной стражи, накапливались руководимые грузинами шайки
дезертиров и уклоняющегося от мобилизации сброда, именовавших себя
"зелеными".
   Регулярные грузинские части еще сохраняли нейтралитет, но руководимые
грузинами "зеленые" уже явно действовали агрессивно. Ряд стражников наших
был обезоружен и несколько горных поселков в 10 - 15 верстах к северу от
Сочи были захвачены "зелеными". Начальник Сочинского гарнизона (последний
состоял из одной батареи и нескольких сборных рот) просил меня выслать
разъезд от моего конвоя для разведки. Я охотно исполнил его просьбу,
выслав офицера с десятью казаками.
   Последние в двенадцати верстах к северу от города имели перестрелку,
причем мы потеряли одного казака и двух лошадей убитыми.
   Для оттеснения "зеленых" был выдвинут начальником гарнизона сборный
отряд под начальством причисленного к генеральному штабу штабс-ротмистра
Чайковского.
   Экспедиция эта оказалась неудачной. Штабс-ротмистр Чайковский был убит,
и отряд, потеряв много убитых и раненых, был оттеснен к самому городу. По
получении донесения о положении у Сочи, ставка распорядилась высылкой
Сочинскому гарнизону подкреплений. Я получил уведомление, что за мною,
распоряжением Главнокомандующего, высылается миноносец. Железная дорога
находилась уже под угрозой. Однако, имея с собой несколько чинов моего
штаба, большей частью с семьями, людей и лошадей своего конвоя, я не мог
оставить их. Я решил, отказавшись от возможности выехать морем, попытаться
проехать поездом. Срочно собрав всех, я с наступлением темноты проехал в
город. В течение ночи мы погрузились и в полной темноте, с потушенными
огнями, имея на паровозе два пулемета, тронулись в путь. В семи-восьми
верстах от города поезд наш был обстрелян постом "зеленых", однако путь
был еще в исправности и мы успели благополучно проехать в Туапсе, по
прибытии куда узнали, что железнодорожная линия к северу от Сочи уже
захвачена противником.
   Я решил ехать в Екатеринодар и по дороге побывать в ряде станиц
Лабинского отдела: Петропавловской, Михайловской, Константиновской,
Чамлыкской, почетным казаком коих я был недавно избран. Отцепив свой вагон
на станции Курганная и отправив в Ростов большую часть чинов штаба и
конвой, я в течение трех дней объехал верхом в сопровождении адъютанта
окрестные станицы, столь памятные нам по прошлогодним тяжелым боям. Тепло
и сердечно встречали меня казаки, подолгу беседовал я со станичными
сборами, обедал со стариками в станичном правлении, осматривал школы,
училища и лечебные заведения. Пронесшаяся над краем гроза, казалось, не
оставила никакого следа. Жизнь вошла в обычный уклад и огромные богатые
станицы успели оправиться. Все дышало довольством и благоденствием.
   Казаки очень интересовались общим нашим положением, подробно меня обо
всем расспрашивали. Я лишний раз убедился, насколько общий умственный
уровень кубанских казаков сравнительно высок. Многие из стариков
жаловались мне на то, что в Екатеринодаре "наше правительство и Рада зря
болтают".
   На шестой неделе Великого поста я прибыл в Екатеринодар. Мне было
отведено помещение в атаманском дворце. Поездки по станицам меня сильно
утомили, ноги опухли и профессор Юрьевич, которому я по приезде показался,
уложил меня в постель; я съездил лишь к генералу Деникину и побывал в
штабе.
   Главнокомандующий сердечно встретил меня, расцеловал, подробно
расспрашивал меня о здоровье, о моей семье, просил не торопиться принимать
армию, убеждая закончить лечение. При нашем свидании присутствовали
несколько лиц и о делах нам говорить не пришлось.
   Несмотря на падение Крыма, в котором общественное мнение единодушно
обвиняло генерала Боровского, на осложнение с Грузией и на тяжелые и
малоуспешные для нас бои в каменноугольном бассейне, в ставке настроение
было чрезвычайно оптимистическое. Начальник штаба, генерал-квартирмейстер
и прочие лица, с коими пришлось мне беседовать, казалось, уделяли военным
операциям второстепенное значение. Все интересы и разговоры вертелись
вокру