г политики.
   Обещанная иностранцами широкая помощь уже начинала сказываться. В
Новороссийск непрерывно прибывали груженные артиллерийским и инженерным
имуществом, обмундированием и медикаментами пароходы. В ближайшее время
ожидалось прибытие большого числа аэропланов и танков. На всем
освобожденном Кавказе прочно устанавливалась власть главного командования.
Ингушетия и Дагестан были окончательно замирены. Не прекращавшаяся глухая
внутренняя борьба между главным командованием и Доном закончилась победой
генерала Деникина. Непокорный генерал Краснов только что передал
атаманскую булаву генералу Богаевскому; последний, мягкий человек, явился
послушным орудием ставки. На Кубани и Тереке власть главного командования
была почти неограниченной. Правда, в Екатеринодаре между ставкой и местной
властью в лице атамана и правительства не обходилось без трений.
   Атаман генерал Филимонов горько жаловался мне на чинимые генералом
Деникиным кубанцам незаслуженные обиды, на постоянно подчеркиваемое
ставкой пренебрежительное отношение к нему и местным властям. На то же
горько сетовал и походный генерал Науменко, указывая, что, признав наравне
с Доном автономию и прочих казачьих новообразований, главное командование,
в то же время, сплошь и рядом по отношению к Кубани нарушает свои
обязательства. В то время, как Дон имел свою Донскую армию, подчиненную
генералу Деникину лишь в оперативном отношении, Кубань, пославшая на
защиту родины большую часть своих сынов, этого права была фактически
лишена. В то время, как в Донской армии назначения, производства исходили
непосредственно от атамана, в кубанских частях это право оставлял за собой
генерал Деникин. Эти жалобы имели несомненно некоторое основание. Для
единства действий и успешности нашей борьбы главное командование в
отношении подведомственных ему войск должно было располагать полной мощью.
   Двойственное подчинение казачьих частей несомненно создавало немало
затруднений.
   Однако, принцип полного и единоличного подчинения казаков необходимо
было бы провести в жизнь в равной степени, как в отношении Кубани и
Терека, так и Дона.
   Нахождение же в рядах Вооруженных Сил Юга России казачьих частей, хотя
бы и разных войск, на различных основаниях представлялось несомненно
несправедливым и должно было быть чревато последствиями.
   Однажды, в то время, как у меня сидел генерал Эрдели, ожидавший
назначения Главнокомандующим Северного Кавказа, взамен генерала Ляхова,
меня зашел навестить генерал Романовский. Во время разговора он затронул
вопрос о казаках и стал с видимым раздражением жаловаться на "происки и
интриги кубанцев". Я с полной откровенностью высказал ему мой взгляд на
необходимость в интересах общего дела уравнять права отдельных казачьих
войск. Существование отдельных казачьих армий в оперативном, да и в других
отношениях несомненно крайне усложняет дело, "однако, если тем не менее вы
находите необходимым оставить за Доном право иметь свою армию, то и Кубань
и Терек должны иметь это право. В противном случае, вы не оберетесь
упреков в пристрастии и несправедливости и дадите повод несправедливому
неудовольствию". Генерал Эрдели горячо меня поддерживал. Наши доводы
видимо несколько поколебали генерала Романовского.
   Внимательно выслушав нас, он не возражал и вскоре перевел разговор на
другую тему.
   Не только в отношении казаков, но и всех тех, кто непререкаемо и
безоговорочно не принимал политику главного командования, ставка проявляла
какую-то нетерпимость. Провозгласив лозунг "Единая, Великая и Неделимая
Россия", по существу туманный и неопределенный, Главнокомандующий с
каким-то фанатизмом шел на борьбу со всем тем, что, казалось ему, идет
вразрез с исповедываемой им истиной. К казакам огульно пристегивалась
кличка "самостийников". Самостийниками объявлены были и все те, кто еще
недавно боролся с большевиками на Украине, все, кто служил у гетмана. С
падением Украины огромное число офицеров бежало на юг.
   Между ними было большое число весьма доблестных горячих патриотов,
готовых продолжать борьбу за освобождение отечества, на каком бы клочке
русской земли эта борьба не велась. Высшие политические соображения им,
конечно, были чужды.
   Между тем в ставке на них смотрели едва ли не как на предателей, они
брались под подозрение и дальнейшая служба их допускалась лишь по
прохождении ими особой реабилитационной комиссии. Это было жестоко,
несправедливо и обидно.
   Войска адмирала Колчака подходили к Волге, противник, сосредоточив силы
на восточном фронте, делал тщетные попытки удержать продвижение сибирских
корпусов.
   Весенняя распутица должна была неминуемо временно приостановить
операции на восточном фронте. На юге наши части за последние четыре месяца
не достигли существенных успехов. На Маныче всю зиму шли бои с переменным
успехом. Наши части по-прежнему занимали южный берег Маныча. Донецкий
каменноугольный район продолжал удерживаться нами, однако значительных
успехов нам здесь также достигнуть не удалось. С оставлением Крыма наши
левофланговые части отошли к востоку от Мариуполя. В ставке были
недовольны действиями генерала Юзефовича. Об этом говорил мне и генерал
Деникин и генерал Романовский. Оба они высказали уверенность, что, со
вступлением моим в командование армией, операции наши разовьются успешнее.
   Я по-прежнему не сочувствовал принятому ставкой операционному плану.
   Необходимость скорейшего соединения наших сил с сибирскими армиями
казалась мне непреложной. Необходимость эта представлялась столь ясной,
что на нее указывалось целым рядом лиц, в том числе и не военных. Умный и
проницательный А.
   В. Кривошеий, часто навещавший меня, ясно отдавал себе отчет в
ошибочности стратегии главного командования. Человек политики, он готов
был искать в принятом генералом Деникиным решении причины внутреннего,
личного характера. Я отстранял от себя эти подозрения, но объяснения
образу действий ставки найти не мог. Все попытки мои говорить на эту тему
с генералом Романовским оказались бесплодны, он явно уклонялся от
обсуждения этого вопроса.
   Я подал Главнокомандующему рапорт:
   Секретно.
   "Командующий Кавказской Добровольческой Армией Главнокомандующему
Вооруженными Силами 4-го апреля 1919 года. на Юге России.
   ј82. Г. Екатеринодар.
   РАПОРТ.
   Прибыв в Екатеринодар после болезни и подробно ознакомившись с
обстановкой, долгом службы считаю доложить мои соображения:
   1. Главнейшим и единственным нашим операционным направлением полагаю
должно быть направление на Царицын, дающее возможность установить
непосредственную связь с армией адмирала Колчака.
   2. При огромном превосходстве сил противника, действия одновременно по
нескольким операционным направлениям невозможны.
   3. После неудачной нашей операции на Луганском направлении, мы на
правом берегу Дона вот уже около двух месяцев лишь затыкаем дыры, теряя
людей и убивая в них уверенность в своих силах.
   4. В ближайшем месяце на севере и востоке России наступает распутица и,
вопреки провокационному заявлению Троцкого о необходимости перебрасывать
силы против армии адмирала Колчака, операции на этом фронте должны
приостановиться и противник получит возможность перебросить часть сил на
юг. Используя превосходство сил, противник сам перейдет в наступление от
Царицына, причем создастся угроза нашей базе.
   5. Необходимо вырвать, наконец, в наши руки инициативу и нанести
противнику решительный удар в наиболее чувствительном для него направлении.
   На основании вышеизложенных соображений, полагал бы необходимым,
отказавшись от активных операций на правом берегу Дона, ограничиться здесь
лишь удержанием линии устье Миуса - Ст. Гундоровская, чем прикрывается
жел. дор. Новочеркасск - Царицын. Сокращение фронта на 135 верст (0, 4
фронта занимаемого ныне до Гундоровской) даст возможность снять с правого
берега Дона находящиеся здесь части Кавказской Добрармии, использовав их
для действий на главнейшем направлении. В дальнейшем, наступая правым
флангом, наносить главный удар Кавказской Добрармией, действуя от Торговой
вдоль железнодорожных линий на Царицын, одновременно конной массой в
две-три дивизии обрушиться на степную группу противника и по разбитии ее
двинуться на Черный Яр и далее по левому берегу Волги в тыл Царицына,
выделив небольшую часть сил для занятия Яшкульского узла и поднятия
сочувствующего нам населения Калмыцкой степи и низовья Волги.
   Время не терпит, необходимо предупредить противника и вырвать у него,
столь часто выпускаемую нами из рук, инициативу.
   Генерал-лейтенант Врангель".
   На первый день праздника атаман давал в мою честь музыкальный вечер,
участвовали несколько артистов и прекрасно пел кубанский войсковой хор. На
вечере в числе прочих присутствовал прибывший с фронта генерал Шкуро.
Накануне он был у меня и сообщил мне, что в ближайшие дни ожидает
обещанный ему Главнокомандующим корпус.
   Ставка усиленно выдвигала генерала Шкуро, рассчитывая, по-видимому,
использовать его для борьбы с самостийными казачьими течениями. Правда, в
известной части казачества генерал Шкуро был популярным. Популярность эта
приобреталась им главным образом игрой на низменных инстинктах казаков. В
широкой массе казачества имя генерала Шкуро уважением не пользовалось и
мне непонятно было, как главное командование могло надеяться найти в нем
крепкого и верного союзника.
   В военном отношении, как крупный начальник, он проявлял полную
неподготовленность и отсутствие широких дарований, являясь лишь способным
партизаном.
   В Екатеринодаре явился ко мне прибывший из Сибири посланцем от атамана
Семенова есаул Миллер. Миллер, бывший офицер Нерчинского казачьего полка,
при мне служил в полку одновременно с Семеновым. Ныне он прибыл с письмами
от последнего к Главнокомандующему. Между адмиралом Колчаком и Семеновым
были значительные несогласия и Семенов, командируя Миллера, надеялся найти
поддержку в генерале Деникине. От Миллера узнал я все подробности
возглавляемой Семеновым борьбы казаков на Дальнем Востоке.
   За несколько месяцев до революции Семенов, в числе других офицеров,
знающих монгольский язык, был командирован в Забайкалье для формирования
инородческих частей. Там застал его и большевистский переворот.
Отказавшись подчиняться местным представителям советской власти, Семенов
начал партизанскую войну против большевиков, поддержанный местными
промышленными кругами, главным образом, владельцами приисков, щедро
снабжавшими его средствами. К Семенову стали стекаться, избегая
беспощадной расправы красных, многочисленные добровольцы. В конце
семнадцатого года стали прибывать в Забайкалье отправленные туда после
неудачного наступления частей генерала Краснова на Петроград полки
Уссурийской дивизии. Большая часть офицеров и значительная часть казаков и
солдат присоединилась к Семенову. Начальник Уссурийской дивизии генерал
Хрещатицкий первый подал пример добровольного подчинения младшему,
согласившись принять должность начальника штаба Семенова, выбранного
поднявшимися Забайкальцами атаманом. Примеру Хрещатицкого последовали
остальные офицеры дивизии. Семенову удалось войти в связь с японцами,
оказавшими ему значительную поддержку. За Забайкальцами поднялись
Уссурийцы и Амурцы. Силы Семенова росли и крепли и вскоре он, стоя во
главе трех войск, стал фактическим хозяином Восточной Сибири.
   Появление адмирала Колчака неожиданно ставило предел честолюбивым
планам атамана. Последний, усмотрев в действиях адмирала Колчака
посягательство на свои права, отказался подчиниться Верховному Правителю,
за что последним был отрешен от должности и предан суду. Решив продолжать
с Верховным Правителем борьбу, Семенов стал перехватывать следующие в
сибирские армии грузы, грозя совсем отрезать армии от Приамурья. Ища
поддержки, Семенов обратился к атаману Оренбургского войска Дутову. Однако
последний решительно отказался его поддержать. Теперь Семенов думал найти
опору в генерале Деникине. Я самым резким образом высказал Миллеру мое
негодование на действия его начальника, о чем просил его довести до
сведения Семенова.
   Через несколько дней генерал Романовский сообщил мне, что генерал
Деникин решительно отказался поддержать домогания Семенова. Я предложил
генералу Романовскому со своей стороны, как бывший начальник Семенова,
послать ему телеграмму, побуждая его выполнить свой долг в интересах
общего дела. К моему предложению генерал Романовский отнесся весьма
сочувственно. Тут же составил я и вручил ему телеграмму, копию с коей
послал есаулу Миллеру. Телеграмма была написана в весьма резких выражениях
- зная Семенова, я знал, что это окажется наиболее действенным: "до сих
пор я гордился тем, что некогда командовал славными Нерчинцами, теперь
стыжусь, узнав, что среди них оказался изменник общему делу..." Далее я
убеждал Семенова отказаться от личных интересов для пользы общего дела и
подчиниться Верховному Правителю. Мне неизвестно, была ли когда-либо
получена моя телеграмма атаманом Семеновым, последний вскоре изъявил
готовность подчиниться адмиралу Колчаку и в дальнейшем продолжать бороться
под его начальством. За несколько дней до смерти адмирал Колчак передал
Семенову полноту военной и гражданской власти в Сибири.
   В двадцатом году, во время борьбы моих войск в Крыму, Семенов известил
меня о готовности подчиниться мне.
   Кажется, 12-го апреля я, зайдя утром в штаб в отделение
генерал-квартирмейстера, узнал, что противник крупными массами перешел на
Манычском фронте в наступление, форсировал Маныч и продолжал наступление
на Торговую. Занимавшие этот участок нашего фронта донцы, под начальством
генерала Мамонтова, понесли жестокие потери и, оставив большую часть своей
артиллерии в руках противника, отходили на запад.
   Мои предсказания пророчески сбылись. Я зашел к генерал-квартирмейстеру,
где застал генерала Романовского. Для обоих, видимо, это событие было
совершенно неожиданным и они были весьма смущены. На следующий день
события продолжали грозно развиваться. Противник быстро продвигался к
Владикавказской железной дороге. Наши части отходили, почти не оказывая
сопротивления. Сам генерал Мамонтов, видимо, потерял дух и доносил, что
казаки "разложились" и что он бессилен что-либо сделать.
   13-го вечером я уже лег спать, когда меня разбудили, сообщив, что
генерал Романовский и полковник Плющевский-Плющик желают меня видеть.
Полученные с фронта известия были грозны. Противник быстро продвигался к
Владикавказской железной дороге, угрожая отрезать Кавказскую
Добровольческую армию от ее базы. В резерве у генерала Юзефовича свободных
часов не было. Необходимо было принять срочные меры, дабы остановить
дальнейшее продвижение врага. Генерал Романовский спросил меня, соглашусь
ли я принять командование над войсками Манычского фронта; через несколько
дней он надеялся иметь возможность усилить эти части кубанцами генерала
Покровского (1-ая конная дивизия генерала Шатилова была изъята из состава
1-го конного корпуса и оставалась в Дагестане. Генерал Покровский
объединял действия 1-ой кубанской дивизии и одной из донских), снятыми с
фронта Кавказской Добровольческой армии. Во главе последней, по
предложению генерала Романовского, должен был оставаться генерал Юзефович,
мне же надлежало сформировать новый полевой штаб.
   С предложенным мне решением я согласиться не мог. Я считал, что
намеченных генералом Романовским сил (сборный, слабой численности и
состава, отряд из трех родов войск генерала Кутепова, оперировавший в
районе станции Торговой, небоеспособные части генерала Мамонтова и,
имеющаяся прибыть, слабая численностью 1-ая кубанская дивизия) для
предстоящей операции недостаточно.
   Нецелесообразным считал я и создание нового полевого штаба. С таким
случайным, наспех созданным штабом и сборными незнакомыми мне войсками, я
не мог рассчитывать на успех. Со своей стороны, я предложил генералу
Романовскому спешно сосредоточить на участке Владикавказской дороги Ростов
- Тихорецкая весь 1-ый конный корпус, сняв с фронта Кавказской
Добровольческой армии кубанцев генерала Покровского и, сверх того, спешно
перебросить туда же из Дагестана 1-ую конную дивизию генерала Шатилова,
весьма сильную численно и качественно. Для объединения действий Манычской
группы я предлагал использовать штаб моей Кавказской Добровольческой
армии, оставшиеся же, за выделением 1-ой кубанской дивизии генерала
Покровского, на фронте армии добровольческий корпус, сводный (терцы и
кубанцы) генерала Шкуро и оперировавший в районе Мариуполя отряд генерала
Виноградова объединить в руках командира Добровольческого корпуса генерала
Май-Маевского. Генерал Романовский со мной не согласился, считая, что
намеченных им сил вполне достаточно для восстановления нашего положения, а
что отъезд генерала Юзефовича со штабом армии из Ростова "вызовет в
Ростове панику", что может быть чревато последствиями. При этих условиях я
категорически отказался от принятия командования над войсками Манычского
фронта, в то же время, в виду серьезности положения на фронте, я решил
немедленно ехать в Ростов и вступать в командование моей армией.
   Начальник штаба и генерал-квартирмейстер продолжали настаивать. Генерал
Романовский заметил, что мой отказ поставит Главнокомандующего в
необходимость самому принять на себя непосредственно руководство Манычской
операцией. Я заметил, что решения своего не изменю, что, по совести, не
могу взяться за дело, которое считаю для себя при настоящих условиях
непосильным. "Главнокомандующий, имеющий полную мощь", - добавил я, - "в
случае если он лично станет во главе операции, будет иметь возможность
принять все меры для того, чтобы обеспечить успех операции и я не
сомневаясь, что он убедится в необходимости тех мер, которые я предлагаю".
Генерал Романовский и полковник Плющевский-Плющик, видимо недовольные,
ушли, причем генерал Романовский просил меня на следующий день утром быть
у Главнокомандующего.
   В десять часов утра я был у генерала Деникина, где застал начальника
штаба.
   Генерал Деникин был видимо уже в курсе дела и спросил меня "не надумал
ли я что-нибудь". Я вновь подтвердил, что не считаю себя в силах
справиться с поставленной генералом Романовским задачей и просил
разрешения немедленно вернуться к моей армии. Генерал Деникин не
настаивал. В тот же вечер я выехал в Ростов.
   24 октября 1921 г. Константинополь


                                 Глава III
                             На Москву На Дону

  В Ростове на вокзале я встречен был генералом Юзефовичем с чинами штаба.
  Почетный караул был выставлен от сводного полка 12-ой кавалерийской
дивизии.
   Полк формировался в Ростове. Караул был отлично одет, люди выглядели
молодцами.
   Оккупированная французскими войсками, после падения гетманской власти
на Украине, Одесса неожиданно в конце марта была французами оставлена.
Одновременно с французами бежал из Одессы и штаб, формируемой с
благословения французского генерала Franchet d'Espaire, "Народной Русской
армии" во главе с ее инициатором генералом Шварцем. В числе его ближайших
помощников оказался и генерал Бискупский, долженствовавший занять пост
инспектора кавалерии и обратившийся из украинского "генерального
хорунжего" в генерала "демократической русской армии".
 
   С оставлением Крыма штаб генерала Боровского был расформирован; сам же
генерал Боровский получил назначение начальником Закаспийской области. Он
так и не успел туда попасть, ограничив поле дальнейшей своей деятельности
рестораном гостиницы "Палас". Объединенные под начальством генерала
Шиллинга наши крымские части, при поддержке мощной артиллерии союзного
флота, продолжали удерживать Керченский перешеек. В каменноугольном
бассейне, в районе Андреевка - Ясиноватая - Криничная героически
сражались обескровленные многомесячной борьбой добровольцы генерала
Май-Маевского. Полки его корпуса после ряда тяжелых потерь насчитывали
каждый 400 - 500 человек. Противник про