Генерал Станкевич перешел в наступление. К 1-ому декабря поставленная
корпусу задача была полностью выполнена. Вверенный мне отряд занял широкий
фронт Петровское - Винодельное - Кистинское.
   За последние три месяца части корпуса пополнились. Освобожденная Кубань
дала в полки значительные пополнения и, несмотря на большие потери в
беспрерывных боях, боевой состав частей стал вполне достаточным.
Пополнились значительно артиллерия, технические и тыловые команды. Все эти
части укомплектовывались главным образом за счет пленных красноармейцев.
Также пополнился и стрелковый полк полковника Чичинадзе, работавший
прекрасно. После разгрома на Урупе и Кубани красные, стремясь пополнить
свои поредевшие ряды, стали прибегать к широкой мобилизации, штыками и
пулеметами заставляли идти за собой население из ближайших прифронтовых
деревень. Поставленные насильно в ряды дрались, конечно, не охотно, при
первой возможности сдавались в плен и в наших рядах, сражаясь за
освобождение родных сел, дрались отлично. Правда, по мере очищения области
от красных и продвижения наших войск вперед, часть из этих пополнений,
освободив родное село или хутор, пытались всячески уклониться от
дальнейшей службы, но все же значительный процент продолжал добросовестно
служить. Огромная, попавшая в наши руки после разгрома Таманской армии
добыча дала возможность полностью снабдить всем необходимым части, создать
полковые, дивизионные и корпусные запасы. Из захваченных повозок были
сформированы санитарные, артиллерийские и интендантские транспорты.
Попавшие в наши руки технические средства связи со значительными развитыми
местными телеграфными линиями дали возможность хорошо обеспечить связь. За
последнее время и штаб главнокомандующего стал приходить на помощь.
Снабжение огнеприпасами казалось обеспеченным, и за последние недели было
прислано в корпус несколько бронеавтомобилей. Вместе с тем, все же целый
ряд вопросов хозяйственного и организационного характера требовал еще
разрешения. За три месяца беспрерывных боев значительное число офицеров и
казаков были разновременно представлены к награждению. Представления эти,
несмотря на постоянные мои напоминания, в штабе главнокомандующего
месяцами залеживались и многие достойные офицеры и казаки успевали выбыть
из строя, так и не дождавшись награды. Разбитый, потерпевший огромные
потери противник против нас казался совершенно деморализованным и активных
действий с его стороны, в ближайшие дни, ожидать было трудно. Я решил
воспользоваться боевым затишьем и на месте в Екатеринодаре добиться
разрешения целого ряда существенных для корпуса вопросов.
   Получив разрешение генерала Деникина и вытребовав себе из Ставрополя в
Петровское вагон, я выехал в Екатеринодар, передав корпус только что
произведенному в генералы Улагаю. Я нашел Екатеринодар еще более
переполненным, нежели три месяца тому назад. Несмотря на то, что
предупрежденный о моем приезде войсковой штаб отдал приказание отвести мне
номер в войсковой гостинице, таковой удалось получить лишь через несколько
дней и первые дни пришлось жить в моем вагоне.
   Генерал Деникин встретил меня очень сердечно. Много благодарил за
блестящие действия корпуса и обещал всем, что от него зависит, корпусу
помочь, приказав мне о всех нуждах корпуса сообщить начальнику штаба. У
последнего встретил я весьма любезный прием, однако ни по одному вопросу
вполне определенного, исчерпывающего ответа получить не мог. Генерал
Романовский в большинстве случаев уклонялся от решительного ответа, не
давал определенных обещаний, избегал и отказов... То же встретил я и в
большинстве отделов штаба и в частности у нового генерал-квартирмейстера,
полковника Плющевского-Плющик. Последний проявлял полное отсутствие
самостоятельности, как будто даже боялся последней, постоянно ссылаясь на
то, "что скажет Иван Павлович", "как посмотрит Иван Павлович"
   (генерал Романовский).
   Штаб с его бесконечными отделами страшно распух и утопал в море бумаги.
Забывая и откладывая разрешение самых насущных повседневных мер, штаб
главнокомандующего занимался изучением и разрешением целого ряда вопросов,
быть может и существенных, но имевших в данной обстановке скорее
академическое значение:
   пересматривались и разрабатывались уставы, заседали комиссии по
разработке организации высших войсковых соединений...
   В одну из таких комиссий по изучению организации конницы попал и я.
Созданию мощной конницы в условиях настоящей войны, где маневр играл
первенствующую роль, я придавал огромное значение. Зная казаков, я в
полной мере учитывал, что, по освобождении казачьих земель, они неохотно
примут участие в дальнейшей нашей борьбе и считал необходимым
безотлагательно озаботиться восстановлением частей регулярной конницы.
Большое число офицеров-кавалеристов оставалось без дела или служили в
пехотных частях сплошь и рядом рядовыми. Ценнейшие кадры лучшей в мире
конницы таяли. Между тем от того ли, что среди лиц штаба, начиная с
Главнокомандующего, за немногими исключениями, большинство было пехотными
офицерами, к мысли о необходимости создания регулярных кавалерийских
частей верхи армии относились не только безразлично, но явно отрицательно.
   Я подал отдельную докладную записку, в коей, настаивая на необходимости
безотлагательно приступить к воссозданию регулярных кавалерийских частей,
указывал в видах успешного проведения этой мысли в жизнь создать особый
орган - инспекцию конницы. Внесенная в комиссию моя записка была
поддержана всеми членами комиссии единогласно. Записка была передана
генералу Романовскому, однако и по этому вопросу определенного ответа
получить не удалось.
   Приезд мой в Екатеринодар совпал с выбором Краевой Радой атамана.
Правые элементы Рады поддерживали старого атамана, полковника Филимонова,
левые, "самостийные" группы, выставляли кандидатуру председателя Рады,
Быча. Вокруг предстоящих выборов шла ожесточенная борьба. Борьба эта в
казачьих частях и широкой массе казачества сочувствия не имела. Мне
представлялось, что всякие политические выступления, всякая политическая
борьба в тылу, в то время, когда на фронте идут кровопролитные бои,
наносят непоправимый ущерб нашему делу.
   Всякое послабление в этом отношении со стороны главнокомандующего могло
быть, по моему мнению, чревато последствиями. Хорошо зная казаков, я не
сомневался в том, что мощный окрик генерала Деникина в корне пресек бы все
эти выступления и что, наоборот, всякое послабление, всякое искание
властью компромисса было бы учтено как слабость ее, и неизбежным
следствием чего явились бы новые домогательства местных демагогов. При
свидании моем в день приезда с генералом Деникиным я попытался затронуть
этот вопрос, но главнокомандующий от дальнейшего разговора уклонился.
Генерал Драгомиров сообщил мне, что находящиеся в Екатеринодаре генерал
Покровский и полковник Шкуро также настаивали перед главнокомандующим на
необходимости положить предел недопустимым выступлениям некоторых групп
Рады, не останавливаясь в случае необходимости даже перед coup d'etat.
Однако генерал Деникин, по-видимому, был другого мнения.
   На заседание Краевой Рады прибыл, кроме генерала Покровского и
полковника Шкуро, целый ряд офицеров из армии. Несмотря на присутствие в
Екатеринодаре ставки как прибывшие, так и проживающие в тылу офицеры вели
себя непозволительно распущенно, пьянствовали, безобразничали и сорили
деньгами. Особенно непозволительно вел себя полковник Шкуро. Он привел с
собой в Екатеринодар дивизион своих партизан, носивший наименование
"волчий". В волчьих папахах, с волчьими хвостами на бунчуках, партизаны
полковника Шкуро представляли собою не воинскую часть, а типичную вольницу
Стеньки Разина. Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со
своими "волками" несся по улицам города, с песнями, гиком и выстрелами.
Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу
народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами
играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу,
несколько "волков". На мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что
"гуляет"
   полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом
происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11 - 12 вечера являлась
ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного
гвардейского дивизиона и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола
сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие старшие
офицеры. Одна из таких попоек под председательством генерала Покровского
закончилась трагично. Офицер-конвоец застрелил офицера Татарского
дивизиона. Все эти безобразия производились на глазах штаба
главнокомандующего, о них знал весь город и в то же время ничего не
делалось, чтобы прекратить этот разврат.
   Наконец состоялись выборы. Выбранным оказался генерал (произведен в
генерал-лейтенанты Радой) Филимонов. Весьма разумный, тонкий, осторожный,
но не обладавший, как показали дальнейшие события, необходимой твердостью
и не сумевший удержать в своих руках атаманскую булаву.
   Начатая генералом Корниловым героическая борьба ширилась и, казалось,
что значение ее начала учитывать Европа. С целью изучения вопроса
возможностей помочь нам необходимым снабжением прибыли в Екатеринодар
представители английского и французского правительств. Во главе миссий
стояли: английской - генерал Пулль, и французской - капитан Фуккэ. В
ближайшее время миссии выезжали на фронт для ознакомления на месте с
нуждами войск.
   11-го ноября нового стиля на западном фронте было заключено перемирие.
   Германская армия развалилась и немецкие оккупационные войска,
охваченные русской заразой, распродавая оружие и снаряжение, толпами
бежали домой.
   На Украине произошло то, что неизбежно должно было случиться.
Посаженный немцами и державшийся немецкими штыками, Скоропадский пал,
скрывшись в Германию. В Киеве предательски был убит герой Галиции, генерал
граф Келлер. Уцелевшие офицеры бежали на Дон и Кавказ. Здесь генерал
Краснов, вовремя учтя падение Германии, умело использовавший немцев и
сумевший создать собственную армию, ныне вел переговоры с союзниками. Эти
переговоры велись им независимо от переговоров с союзными державами
генерала Деникина.
   Перед общей целью, перед лицом общей опасности вожди не сумели найти
общего языка.
   В штабе главнокомандующего жестоко обвиняли генерала Краснова в
"нежелании подчиниться", в "нежелании признать власть генерала Деникина".
По-видимому, в штабе Донского атамана такие же упреки раздавались по
адресу главнокомандующего.
 
   Борьба против насильников родины разгоралась и на других концах Русской
Земли, 18-го ноября социалистическое Омское правительство было сброшено и
во главе сибирских армий стал адмирал Колчак. На севере вдоль Мурманской
железной дороги войска объединил генерал Миллер, в Прибалтике
формировались части генералом Юденичем. Черная мгла, нависшая над Россией,
казалось, рассеивалась...
   Я оставался в Екатеринодаре, тяготясь екатеринодарской жизнью и
стремясь скорее вернуться к себе в корпус, однако разрешение штабом важных
для меня вопросов бесконечно оттягивалось. Между тем противник,
оправившись и подтянув подкрепления, вновь перешел в наступление против
частей генерала Улагая,.
   овладел Кистинским и Винодельным и быстро продвигался на запад. В
ставке заволновались и генерал Романовский прислал мне записку с
приказанием главнокомандующего спешить возвращением в корпус и принять
меры для восстановления нашего положения. Я вызвал по прямому проводу
начальника штаба генерала Улагая. Последний принял уже необходимые меры,
сосредотачивал свои части к югу от Винодельного, имея целью повторить
прежний наш маневр. Я дал начальнику штаба несколько указаний и в тот же
вечер выехал в Петровское, а оттуда верхом в корпус. В Петровском я
получил донесение генерала Улагая об удачном для нас деле. Генерал Улагай
нанес противнику жестокое поражение, захватив много пленных и пулеметов,
вновь овладел Винодельным и продолжал продвигаться к северу, угрожая тылу
красных. В бою под Винодельным особенно отличились стрелки полковника
Чичинадзе.
   Вечером прибыв в Винодельное, я отдал приказ генералу Станкевичу также
перейти а наступление. Через два дня наше положение было полностью
восстановлено.
   В бытность мою в Екатеринодаре я ходатайствовал об отводе корпуса в
резерв главнокомандующего, чтобы дать возможность полкам произвести
перековку. Не добившись определенного ответа на мое ходатайство, я отдал
приказ полкам немедленно приступить к перековке, используя боевое затишье.
В последних боях противник был окончательно потрясен. Деморализация в
рядах противника усиливалась и за последние дни была масса перебежчиков.
Обстановка исключала на долгое время возможность активности красных на
нашем фронте. Однако, общее положение не дало нам возможности
продолжительного отдыха.
   В середине декабря противник, сосредоточив значительные силы в районе
станиц Медведское-Шишкино, в пятидесяти верстах к югу от села Петровское,
перешел в решительное наступление против 1-го армейского корпуса генерала
Казановича, выдвинувшегося к этому времени на фронте Грушевка-Ореховка,
отбросил его и, нанеся громадные потери, вынудил вновь отойти за реку
Калаусь. По донесению генерала Казановича, его части, в случае дальнейшего
продвижения противника, не были в состоянии продолжительное время
оказывать сопротивление. Дальнейший отход к Ставрополю 1-го армейского
корпуса создавал серьезную угрозу общему нашему положению. Я решил,
невзирая на большое утомление моих частей после трехмесячных непрерывных
боев, предложить главнокомандующему оказать помощь 1-му армейскому
корпусу, для чего, заслонившись на фронте ПетровскоеМаныч, широким
маневром охватить и нанести удар в тыл действующей в районе
Медведское-Шишкино группе красных. За несколько дней перед этим бригада
генерала Чайковского (Офицерский конный и Черноморский казачий полки)
вышла из состава корпуса, а вновь сформированный 2-ой Лабинский казачий
полк вошел в состав 1-ой конной дивизии.
   Главнокомандующий одобрил мои предположения. Сосредоточив в районе
Петровского екатеринодарцев, линейцев, лабинцев, уманцев, запорожцев и
пластунов, под общим начальством произведенного в генералы Топоркова, я
отдал последнему приказание 21-го на рассвете двинуться усиленным
переходом в общем направлении на Александрию и, выйдя в тыл красных,
атаковать их в направлении Шишкино-Медведское. Прибыв 20-го в Петровское,
я нашел телеграмму о выезде генерала Деникина в сопровождении союзнических
миссий на фронт. Вечером меня вызвал из Ставрополя к аппарату
главнокомандующий. По донесению генерала Казановича, тяжелое положение его
корпуса исключало возможность осмотра частей союзническими миссиями.
Генерал Деникин спрашивал, возможен ли приезд их в 1-ый конный корпус и
что я могу "им показать". Я ответил, что "могу показать лишь, как кубанцы
бьют большевиков", и просил главнокомандующего, будет возможность, прибыть
ночью, дабы с рассветом выступить с колонной генерала Топоркова.
   Приказав полковнику Бабиеву, который с корниловцами и стрелками
оставался для прикрытия Петровского, назначить взвод казаков в почетный
караул и сделать все необходимые распоряжения для встречи гостей, я отдал
директиву корпусу.
   Директива была переведена на английский и французский языки и к ней
была приложена схема обстановки с соответствующей объяснительной запиской,
последняя так же в переводе. За всеми хлопотами мне не пришлось за всю
ночь лечь. В 4 часа утра я был уже на вокзале. Вскоре подошел поезд.
Генерал Деникин, генерал Пулль, капитан Фуккэ и лица свиты были уже одеты
и мы, сев верхом, тронулись в путь.
   Стало понемногу сереть, бесконечно, куда хватал глаз, чернела пустынная
степь, местами прорезанная глубокими оврагами; кое-где одиноко темнели
курганы; утро было туманное, изредка моросил дождь, и черноземная
размокшая, покрытая лужами дорога не позволяла двигаться быстро. На дороге
попадались отставшие от обозов повозки, местами безнадежно завязшие в
грязи. Отъехав верст 15, мы нагнали большой обоз, стоявший на привале; тут
же находилось несколько орудий.
   Генерал Топорков, оставив тяжести и часть артиллерии в тылу,
выпряженными лошадьми усилил артиллерийские запряжки. В некоторых батареях
тела орудий были сняты и везлись на телегах. Части двигались весьма
медленно. Лошади и люди вязли в грязи, скользили и падали. Пластуны,
шедшие с первой бригадой, значительно отстали от своей колонны. Лишь к 4-м
часам дня авангард правой колонны, при которой следовали мы, наступая
дорогой Петровское - озеро Маховое-Шишкино, обойдя фланг противника,
спустился в долину реки Сухая-Буйвола и завязал перестрелку с красными. С
четырех часов утра мы ничего не ели и почти не слезали с лошадей. Отвыкшие
от походной жизни, не втянутые в езду, главнокомандующий, чины штаба и
иностранцы окончательно заморились. Выбрав удобный наблюдательный пункт, я
предложил генералу Деникину оставаться здесь, сам же просил разрешения
проехать вперед, чтобы руководить боем.
   При генерале Деникине я оставил начальника штаба корпуса полковника
Соколовского с моим конвоем, приказав ему, выждав подход 2-х отставших
орудий и пластунов и объединив под своим командованием эти части,
наступать на деревню Сухая-Буйвола, где наш боковой отряд завязал
перестрелку. Медленно тянулась мимо нас колонна, спускаясь крутым берегом
в долину речки. Главнокомандующий здоровался с полками.
 
   Вдвоем с офицером ординарцем я, обгоняя колонну, проехал вперед. Наша
лава медленно карабкалась на правый берег реки. Со стороны деревни Шишкино
слышались выстрелы. Далеко вправо в районе деревни Сухая-Буйлова наш
боковой отряд вел перестрелку. Левее видна была подходившая к деревне
Александрия 2-ая бригада. У самой переправы мелькал значок генерала
Топоркова и виднелась группа чинов его штаба. То там, то здесь над
колонной вспыхивали дымки шрапнелей. Наша лава поднялась на холмистый
гребень. Там, за гребнем, часто стучали выстрелы. Мы с генералом
Топорковым рысью выехали вперед. Лава лабинцев маячила перед деревней, не
решаясь атаковать.
   Поднимаясь в гору, подходил Екатеринодарский полк. Полком командовал
молодой офицер, полковник Лебедев. Приказ о его производстве в
штаб-офицеры в корпусе получен был лишь накануне и Лебедев, только сегодня
об этом узнавший, не успел еще надеть полковничьих погон. Я подскакал к
полку, поздоровался с казаками и обратился к командиру полка: "Полковник
Лебедев, поддержите штаб-офицерские погоны, в атаку". Полковник Лебедев
выскочил вперед, раздалась команда: "шашки к бою, строй фронт, марш,
марш", екатеринодарцы понеслись. Огонь усилился, скользили и падали кони,
но казаки неслись неудержимо. Вскоре рубка шла на улицах села, оттуда
врассыпную бежали люди, скакали повозки, лазаретные линейки, походные
кухни. Из соседней деревни Медведское на восток быстро отходила длинная
колонна обозов, ей на перерез из Александрии спешили полки 2-ой бригады. В
бинокль был виден втягивающийся в деревню Сухая-Буйвола отряд полковника
Соколовского. Темнело; одно за другим стали поступать донесения. Полковник
Соколовский занял Сухую-Буйволу, захватив пленных, пулеметы и батарею.
Почти одновременно с ним в деревню вошла и конница 1-ой кубанской дивизии
генерала Покровского, действовавшая на левом фланге 1-го армейского
корпуса (сам генерал Покровский отсутствовал и дивизией временно
командовал бригадный командир, генерал Крыжановский), екатеринодарцы,
линейцы, лабинцы, овладев Шишкиным и Медведским, также захватили много
пленных, пулеметы и орудия. Противник на всем фронте отходил в
направлениях на Благодарное, Елизаветинское и Новосельцы.
   Отдав необходимые распоряжения, я поехал назад. Стало совсем темно.
Генерал Деникин уже проехал на Петровское, и я поспешил возвратиться, дабы
застать главнокомандующего до его отъезда. Дорога казала