ся к Вам от чистого
сердца с просьбой освободить их и передать в наши руки. (Крики "просим").
Ваше превосходительство, Краевая Рада сумеет в спокойной деловой
обстановке обсудить их деятельность и сумеет вынести и определить им
должное. Это наша единственная и горячая просьба.
   ("Просим").
   По окончании речи атамана я взошел на трибуну.
   "Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести
до Краевой Рады голос моей армии, поведать вам о подвигах непобедимых
орлов, во главе которых я с гордостью стою; поведать о нуждах, о болезнях,
с полной уверенностью, что Краевая Рада, истая представительница родной
Кубани, истый хозяин кубанской земли, поймет эти нужды и, как заботливая
мать сыну, который борется на фронте, придет на помощь непобедимым орлам
Кавказской армии (аплодисменты).
   Господа, давно хотел я поведать о подвигах моих орлов, но, к сожалению,
не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти он
оттого, что были люди, которым это было не на руку. Не раз уже я хотел
быть у вас, в тяжелые дни, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних
сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, сдерживали напор в
десять раз сильнейшего врага, не получая тех подкреплений, которых с болью
в сердце ждали. Невзирая на то, что на фронте моем ежечасно победа могла
обратиться в поражение, я выбрал свободный день и приехал в Екатеринодар.
Здесь я заявил о моем желании посетить законодательную Раду, чтобы в ее
лице найти ту помощь, которая необходима была моей армии. Каждый час был
дорог: каждый час, который я терял здесь, мог стоить жизни десяткам тысяч
кубанских сынов. Но Законодательная Рада не удостоила меня своим
приглашением. Я уехал, не получив той помощи, на которую имела право моя
армия. ("Позор").
   Я снова приехал с генералом Науменко и генералом Покровским. Я приехал
к атаману просить его ускорить созыв Краевой Рады, в полной уверенности,
что Краевая Рада окажет помощь армии, что Краевая Рада будет той матерью,
которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем, открытым
вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из
которых 50% пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены,
среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах
Краевой Рады название "непорядочных". ("Позор").
   Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из
Екатеринодара. Сейчас тех, кто прикрывался именем кубанца, позорил Кубань
и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью здесь нет, и я
с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам.
   Когда великая, когда-то мощная Россия, покрылась потоками крови и
разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь на
Кубани всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и
приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения
Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение
Кубани, как созидательницы и носительницы новой русской армии великой
свободной России, огромно, и это значение не имеет право забыть ни один
русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в
деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев
пролили свою кровь, все это стало забываться и чистое, незапятнанное имя
Кубани - спасительницы России - стало черниться грязными руками тех, кто
мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше
раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене
России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: "нет"). Неужели то,
что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах. Я знаю, что
нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право
говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я
громко говорю тем, которые позорным названием "самостийника-изменника"
покрывают Кубань: "Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который
раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых кубанских орлов".
   С этим я пришел к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией,
где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что
сделано кровью моих орлов, не было захвачено грязными руками, что все то,
что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы
оценено по достоинству и суровый приговор высказан тем, кто своими делами
чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России".
   Отметив все трудности 300-т верстного похода Кавказской армии по
калмыцким безводным степям, я продолжал:
   "Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому
атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и
атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку.
(Аплодисменты). Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого,
что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани -
вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу.
В то время, как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо
мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают
кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, - в то время здесь
сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны
Кубани и Великой России.
   В это время, как на фронте мы вместе деремся и умираем, "добровольцы",
"иногородние" и "казаки", здесь идет какое-то "отделение", которого в
жизни нет.
   В то время, как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки
составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы.
Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не
могу назвать, как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним
из тех, которых к счастью сегодня здесь нет, о том, что на фронте
приказано арестовать членов рады. Я командующий армией, мимо которого не
может пройти ни один приказ - заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не
было... Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности ("Ура",
аплодисменты). Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как
командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта.
И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой
фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию.
Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять
тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им
сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с
корнем, плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы
нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью
удовлетворены".
   Далее, упомянув о нуждах Кавказской армии, которые оставались без
удовлетворения Законодательной Радой, я продолжал:
   "Вот, господа члены Рады, болести моей армии. Давайте моей армии
пополнения, заставьте стать в ее ряды тех сынов Кубани, которых молодость
и здоровье обязывают помочь. Помогите моей армии конями, потому что казак
без коня - не воин, помогите ей хлебом, и армия моя поддержит славу
старых кубанских знамен.
   Господа члены Рады, я возвращаюсь к моей армии с полной уверенностью,
что голос ее дошел до ваших сердец. Не верю, что причина отсутствия помощи
то, что Мать-Кубань забыла своих сынов. Нет. (голос: "Нет"). Причины
другие, и я, как честный человек, скажу, в чем все дело. Зло в том, что
политика заела, зло в том, что атаман и Краевое правительство, при всем
своем желании, не могли помочь нам, потому что каждый шаг связывался по
рукам и по ногам недостойными политиканами в тылу. Моя уверенность, что
лишь тогда моя армия получит помощь, когда атаман и Краевое правительство
будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут
ответственны лишь перед вами, господа члены Рады, перед истинным хозяином
земли Кубанской.
   Уезжая на фронт, могу ли я передать моим орлам, что их отцы и братья,
члены Краевой Рады, как один придут на помощь. (Крики: "просим").
Благодарю вас, господа". (Крики: "ура").
   После слов члена Рады сотника Д.Филимонова, обратившегося ко мне также
с просьбой о передаче арестованных в распоряжение кубанской Краевой
власти, был объявлен перерыв, и я с генералом Покровским вернулся к себе в
поезд. Туда прибыла ко мне депутация Краевой Рады с новым ходатайством за
арестованных. Я принял их возможно любезнее. Вновь указав на то тягостное
положение, в котором оказались мои войска, вследствие той политической
борьбы, которая велась в тылу армии, на то, что в дальнейшем борьба эта
должна отразиться на духе войск, я заявил, что кровавый урок необходим,
что он один может заставить опамятовать тех, кто, принося в жертву
политике родную армию, губит саму Кубань, а с нею и Россию, что мне не
нужны чьи либо жизни, но необходима гарантия в том, что былое не
повторится и армия не окажется вновь в отчаянном положении. В заключение
я, как бы вскользь, заметил, что, конечно, и этот кровавый урок был бы
лишним, если бы самой Краевой Радой была бы предоставлена главе войска -
атаману - полная помощь, и в действиях своих он был бы ответствен лишь
перед верховным хозяином края - Краевой Радой.
   - "Как со стороны атамана, так и со стороны правительства, я неизменно
встречал полную поддержку и не сомневаюсь, что не будь атаман и
правительство связаны по рукам Законодательной Радой, все происшедшее не
имело бы место".
   Слова мои произвели должное впечатление, за поданную мною мысль мои
собеседники охотно ухватились. Тут же был набросан проект изменения
положения об управлении краем, который на следующий день и предложено было
внести на обсуждение Рады группой ее членов.
   8-го ноября Кубанская Краевая Рада приняла закон об изменении
временного положения об управлении Кубанским краем.
   Кубанская Чрезвычайная Рада постановила:
   Ввести во временное положение об управлении Кубанским краем изменения
на основании следующих положений:
   1. Функции Законодательной Рады передаются кубанской Краевой Раде,
избираемой на основании особого закона.
   2. Для избрания войскового атамана учреждается Атаманская Рада,
избираемая на основании особого закона.
   3. Временно, до избрания Атаманской и Краевой Рады, полномочия той и
другой сохраняются за Кубанской Краевой Радой настоящего созыва.
   4. Краевое правительство ответственно перед кубанской Краевой Радой.
   5. Войсковому атаману в случае его несогласия с вотумом недоверия
правительству принадлежит право роспуска Краевой Рады с указанием, в самом
указе о роспуске, времени созыва Краевой Рады нового состава. Краевая Рада
нового состава должна быть созвана не позднее двух месяцев со дня
роспуска, причем недоверие правительству, выраженное вновь созванной
Радой, влечет за собой его отставку.
   6. Положение об управлении Кубанским краем не может быть изменяемо
советом правительства в порядке 57 статьи означенного положения. Я
немедленно телеграфировал Главнокомандующему.
   "Идя навстречу высказанным мною пожеланиям Краевая Рада приняла закон
об изменении временного положения об управлении Кубанским краем, пойдя в
этом направлении даже далее моих предположений. Со своей стороны,
удовлетворяя ходатайство Рады, обещал сохранение жизни преданным суду
лицам.
   Екатеринодар 8 ноября 1919 года Нр 168. Врангель".
   Генерал Филимонов, доказавший, что при настоящих условиях он не в силах
крепко держать атаманскую булаву, должен был уступить место свое другому.
Это ясно сознавалось всеми. Однако, сам атаман этого не хотел понять.
Попытки генералов Науменко и Покровского убедить его в этом успеха не
имели, 9-го ноября, днем, атаман заехал ко мне. Зная, что я уезжаю вечером
в Таганрог, он просил меня вновь ходатайствовать перед генералом Деникиным
о смягчении участи арестованных членов Рады. В заключение он обратился ко
мне с просьбой повлиять на генерала Деникина в смысле смягчения
враждебного отношения последнего к Кубани и, в частности, к нему, генералу
Филимонову. Я с полной откровенностью ответил, что сделать этого не могу,
что после происшедшего трудно требовать от Главнокомандующего
благожелательного отношения к нему, генералу Филимонову, что дальнейшее
пребывание его во главе края несомненно отразится неблагоприятно на
отношении Главнокомандующего к Кубанской Краевой власти и что при
настоящих условиях единственным выходом для генерала Филимонова
представляется, по моему мнению, отказ от атаманской булавы. Генерал
Филимонов возражений не делал, однако, определенного ответа не дал.
Вечером я выехал в Таганрог.
   Со времени последнего приезда моего в ставку наше стратегическое
положение значительно ухудшилось. Конница противника в стыке
Добровольческой и Донской армий, оттеснив наши части, глубоко врезалась в
наш фронт, угрожая тылу Добровольческой армии, 1-ый корпус поспешно
отходил. Орел, Курск были оставлены и наш фронт быстро приближался к
Харькову. В тылу, в Екатеринославской губернии, кипели восстания. В связи
с неудачами на фронте росло неудовольствие в тылу.
   Предпринятое генералом Юденичем наступление на Петроград закончилось
неудачей, остатки его армии отошли в Эстонию. Разбитые армии адмирала
Колчака поспешно отходили на восток. Гроза надвигалась...
   Я прибыл в Таганрог 10-го утром и прямо с вокзала отправился к
Главнокомандующему, где застал генерала Романовского. Доложив обстановку,
я упомянул о вчерашнем разговоре моем с атаманом.
   - "Конечно", сказал генерал Деникин, "генерал Филимонов атаманом быть
не может, он главный виновник всего происшедшего", (10-го генерал
Филимонов сложил свои полномочия).
   Затем я спросил, кого Главнокомандующий считал бы желательным видеть во
главе края; генерал Покровский, весьма, видимо, желавший быть выбранным
атаманом, имел на это мало шансов. Другим кандидатом был генерал Науменко.
   Со своей стороны я полагал, что наилучшим атаманом был бы последний.
   Главнокомандующий ответил, что в это дело не считает возможным
вмешиваться.
   Присутствующий генерал Романовский заметил, что генерал Покровский,
прекрасно выполнивший возложенное на него поручение, видимо, рассчитывает
на поддержку его ставкой в его домоганиях.
   - "Во всяком случае, если будете говорить с ним, скажите, что
Главнокомандующий о нем позаботится", добавил, обращаясь ко мне, генерал
Романовский.
   Закончив доклад о событиях на Кубани, я просил Главнокомандующего
разрешения высказать несколько соображений по оперативным вопросам. Я
вновь доложил, что выход из настоящего тяжелого положения я вижу лишь в
принятии крупного решения - срочной переброски из состава Кавказской
армии части конницы в район Купянска для усиления действовавшей там нашей
конной группы.
   Остававшиеся в этом случае части Кавказской армии я предлагал свести в
отдельный корпус, поставив во главе его генерала Покровского. Об этом я
доносил телеграфно еще 18-го октября. Генерал Деникин молча выслушал меня:
   - "Хорошо, я подумаю", сказал он, "когда вы думаете ехать?".
   Я ответил, что думаю ехать сегодня в Ростов, где мне надо было повидать
генерала Лукомского и других лиц по ряду служебных вопросов. Генерал
Деникин приказал мне ожидать его в Ростове, где он должен был быть во
вторник.
   В 5 часов я выехал в Ростов.
   О приезде моем уже знали несколько человек, желавших меня видеть, ждали
меня на вокзале. Весь вечер и весь следующий день приток посетителей не
прекращался. Все задавали один вопрос: "Уволен ли Май-Маевский?"
"Состоялось ли ваше назначение?". Получив отрицательный ответ, негодовали,
обвиняли генерала Деникина, ругали Май-Маевского.
   Еще недавно глухое недовольство Главнокомандующим прорвалось наружу. По
мере приближения фронта неудовольствие в тылу росло. Безобразная пьяная
жизнь командующего Добровольческой армии, распущенность войск, разврат и
самоуправство в тылу не были уже секретом ни для кого. Все ясно сознавали,
что так дальше продолжаться не может, что мы быстрыми шагами идем к
гибели. Многие из ближайших помощников Главнокомандующего и ряд
общественных деятелей указывали генералу Деникину на необходимость замены
генерала Май-Маевского другим лицом, с должным авторитетом в глазах армии
и общества. Каждый хотел верить, что дело в твердых и умелых руках еще
поправимо. В поисках преемника генерала Май-Маевского остановились на мне.
   Меня всячески выдвигали. В эти тревожные дни это было злобой дня.
Стоило мне приехать в какое-либо учреждение, как сбегались все служащие,
толпа собиралась вокруг моего автомобиля. На почтово-телеграфной станции,
куда я приехал для переговоров по аппарату с Царицыном, чиновники и
телеграфисты сделали мне целую овацию - кричали "ура" и аплодировали.
   Всем этим охотно пользовались враждебные Главнокомандующему круги,
стремясь противопоставить имя мое генералу Деникину.
   События на Кубани встречены были обществом весьма сочувственно. В
атмосфере безвластия и готовящегося развала всякое проявление твердости
власти приветствовалось.
   Утром 11-го я получил донесение генерала Шатилова о переходе противника
в наступление против наших частей на левом берегу Волги. Донесение было
спокойное, генерал Шатилов считал наше положение вполне прочным. Тем не
мене, я решил поспешить вернуться в армию и лишь дождаться в Ростове
Главнокомандующего.
   Все слышанное здесь, замеченное мною некоторое колебание генерала
Деникина, в связи с высказанными мною оперативными соображениями,
приказание Главнокомандующего ожидать его здесь в Ростове для получения
окончательного его решения по этому вопросу, наконец, сказанное в
присутствии Главнокомандующего генералом Романовским фраза, что генерал
Покровский может рассчитывать на какое-то новое назначение - все это
вместе взятое заставляло меня думать, что генерал Деникин склоняется к
передаче мне командования Добровольческой армией.
   Еще месяц тому назад я с радостью бы принял это назначение. Тогда еще
наше положение на этом главном участке фронта можно было исправить, а
соответствующей работой в тылу его закрепить. Теперь могло быть уже
поздно. Армия находилась в полном отступлении. Расстройство тыла
увеличивалось с каждым днем. Трудно было рассчитывать, что мне, почти
чуждому войскам армии человеку, едва знакомому с местными условиями,
удастся успешно справиться с почти безнадежной задачей.
   Мучительные мысли лезли в голову. Однако, долг подсказывал, что я не
вправе отказаться.
   Поздно вечером генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил, что
"Сегодня были выборы атамана, объединились на нейтрализующем кандидате и
350 голосами провели Успенского".
   На мой вопрос: "Чем объясняете Вы это?" Генерал Покровский ответил, что
его "боятся и слишком еще свежа рана. Науменко неприемлем, благодаря
своей, с одной стороны, честной работе в качестве походного атамана, с
другой же, что главное, по причине близости к Филимонову, других же
кандидатом не было совершенно.
   Случайно кто-то указал, что на белом свете тихо мирно живет Николай
Митрофанович, находящийся в дружбе со ставкой. Все решили, что это выход,
и провели его подавляющим большинством".
   Вернувшись в поезд, я нашел письмо Главнокомандующего:
   "11 ноября 1919 года. Многоуважаемый Барон Петр Николаевич, После
длительного обсуждения предложенного Вами организационного плана, я пришел
к твердому убеждению, что совершенно невозможно - при нашей бедности во
всем и при ничтожном количестве войск в новых группах - расстраивать
существующую организацию и создавать новый огромный штаб.
   Быть может, при полной перемене обстановки на Царицынском фронте вопрос
будет пересмотрен.
   Что касается атаманского вопроса, то, ценя достоинства обоих кандидатов
и не зная местной обстановки, я воздерживаюсь от вмешательства в это дело.
   Уважающий Вас А. Деникин".
   Таким образом, от предложенной мною перегруппировки генерал Деникин
отказывался, все ост