отец
был убит.., что-то вроде этого. Быть может, ты  даже  совершил  какое-то
зло, о котором не можешь забыть.
   Но даже если дело в этом, боль, с  которой  ты  вспоминаешь  о  своем
поступке, доказывает, что он противен твоей природе.
   Оставь его позади, дружище! Кто из нас способен изменить прошлое?
   - Если бы я только мог рассказать тебе... Но я не могу.
   Прости, из меня нынче плохой попутчик.  Ступай  вперед,  а  я  постою
здесь.
   Хогуну хотелось крепко сжать  Лучнику  плечо  и  шуткой  разбить  его
тоску, как это часто делал сам Лучник.  Но  он  этого  не  умел.  Бывали
случаи, когда угрюмый воин чувствовал себя нужным, даже  любимым,  -  но
это был не тот случай, и Хогун, мысленно обругав себя, тихо ушел.
   Около часа Лучник стоял на стене, глядя в долину и слушая доносящиеся
из лагеря песни надирских женщин.
   - У тебя что-то стряслось? - спросил кто-то.
   Обернувшись, Лучник увидел Река, одетого, как и  в  день  приезда,  в
высокие оленьи  сапоги,  камзол  с  высоким,  шитым  золотом  воротом  и
овчинный полушубок, с длинным мечом на боку.
   - Просто устал, - сказал Лучник.
   - Я тоже. Как мой шрам, не побледнел?
   Лучник всмотрелся в зубчатую красную черту от лба до подбородка.
   - Счастье твое, что ты глаза не лишился.
   - А все из-за  паршивой  надирской  стали.  Я  отразил  удар,  а  его
треклятый меч сломался и проехался  мне  по  лицу.  Праведные  боги,  да
знаешь ли ты, сколько лет я оберегал свою красоту?
   - Ну, теперь уж поздно жалеть, - ухмыльнулся Лучник.
   - Некоторые люди так и рождаются уродами. Это не их вина, и  я  лично
никогда ничего не имел против уродов. Но другие - и я  причисляю  к  ним
себя - рождаются с красивой внешностью. И нельзя так за  здорово  живешь
лишать человека такого дара.
   - Надеюсь, ты заставил виновника расплатиться за ущерб?
   - Естественно! Мне даже показалось, что он встретил смерть с улыбкой.
Впрочем, он был урод. Самый настоящий. Это несправедливо.
   - Да, жизнь часто бывает несправедлива. Но во  всем  есть  и  светлая
сторона, господин мой князь.  Ты  в  отличие  от  меня  никогда  не  мог
похвалиться ослепительной красотой - был смазлив, и только. Брови у тебя
чересчур густые и рот великоват. Да и волосы уже редеют. Подумай,  сколь
сильнее сожалел бы ты о своем увечье, будь ты наделен такой  же  красой,
как я.
   - В твоих словах что-то есть. Ты и в самом  деле  необычайно  красив.
Должно быть, этим природа вознаградила тебя за то, что ты коротышка.
   - Коротышка? Да я почти с тебя ростом.
   - Это смотря что понимать под словом "почти". Может ли  человек  быть
почти жив? Или почти прав? Не станем вдаваться в  тонкости  относительно
нашего роста, мой друг. Я выше, а ты ниже. Но бьюсь об заклад, что более
красивого коротышки не найти во всей крепости.
   - Женщин мой рост всегда устраивал. Ведь когда я  танцую  с  ними,  я
могу нашептывать им на ушко любовные слова. А тебе, долговязому, они еле
до подмышки достают.
   - Видать, у вас в лесу было много времени для танцев?
   - Я не всегда жил в лесу. Моя семья... - и Лучник осекся.
   - И так ясно, из какой ты семьи. Может, расскажешь?
   Ты достаточно долго носил это в себе.
   - Откуда ты знаешь?
   - Сербитар мне сказал. Он ведь  побывал  у  тебя  в  мыслях  -  когда
передавал тебе послание для Друсса.
   - И вся треклятая крепость об этом знает? Все, на рассвете я ухожу.
   - Правду знаем только мы с Сербитаром. Но ты волен уйти, если хочешь.
   - Правда в том, что я убил отца и брата, - побелев, сказал Лучник,  -
Но ведь это была случайность - ты сам прекрасно знаешь! Зачем же ты  так
мучаешь себя?
   - Зачем? А что такое, собственно, случайность? Не вызывают ли ее наши
тайные желания? Знавал я как-то бегуна - лучшего из всех  известных  мне
бегунов.  Он  готовился  к  Большим  Играм,  где  впервые   должен   был
состязаться  с  самыми  быстроногими   иноземными   атлетами.   Накануне
соревнований он упал и вывихнул лодыжку. Что это, случайность, - или  он
просто испугался предстоящего испытания?
   - Об этом знает он один. Но в том-то и весь секрет. Он знает -  стало
быть, знаешь и ты. Сербитар сказал мне, что ты был с отцом и  братом  на
охоте. Отец был слева от тебя, брат справа, и  вы  преследовали  в  чаще
оленя. В кустах перед тобой что-то зашуршало,  ты  прицелился  и  пустил
туда стрелу. Но это оказался твой отец,  который  незаметно  перешел  на
другое место. Откуда ты мог знать, что он так поступит?
   - Дело в том, что он учил нас никогда не стрелять, не видя цели.
   - Что ж, ты совершил оплошность - а кто их не совершает?
   - Ну а брат?
   - Он увидел, что ты сделал, понял это неверно и в  ярости  набросился
на тебя. Ты оттолкнул его, он упал и ударился головой о камень. Никто не
пожелал бы носить на совести подобное бремя - но ты долго  таил  его,  и
пришло время облегчить душу.
   - Я никогда не любил их - ни отца, ни брата. Отец убил мою  мать.  Он
постоянно оставлял ее одну и путался со многими женщинами, а когда и она
однажды завела любовника, он ослепил его, а ее убил.., зверски.
   - Я знаю. Не надо вспоминать об этом.
   - А брат был живым подобием отца.
   - И это я знаю.
   - А знаешь ты, что я почувствовал, когда они  оба  лежали  мертвые  у
моих ног?
   - Да. Ты возликовал.
   - Но ведь это ужасно.
   - Не знаю, думал ли ты об этом, Лучник, но послушай меня.  Ты  винишь
богов за то, что они наслали на тебя проклятие, - на деле  же  проклятие
было послано как раз тем двоим, кто его заслужил. Не  знаю,  верю  ли  я
по-настоящему в судьбу, но  в  жизни  человека  порой  происходят  вещи,
которых он не может объяснить. Например, то, как я здесь оказался.., или
уверенность Друсса в том, что он умрет здесь, ибо  заключил  договор  со
Смертью. И я верю, что ты послужил  орудием..,  кто  знает?.,  какого-то
закона мировой справедливости, быть может. И что бы ты ни думал о  себе,
знай: Сербитар заглянул в твое сердце и не нашел там  зла.  А  уж  он-то
понимает.
   - Все может быть, - сказал Лучник и вдруг усмехнулся. - А ты заметил,
что Сербитар, когда снимает свой шлем с  лошадиным  хвостом,  становится
еще ниже меня?

***

   Вся обстановка комнаты состояла из циновки, подушки и стула. Сербитар
стоял у окна, обнаженный и одинокий. Лунный свет омывал его белую  кожу,
ночной ветерок шевелил волосы. Он ссутулился и  закрыл  глаза.  На  него
навалилась усталость - такой усталости он не испытывал еще  ни  разу  за
свою недолгую жизнь. Ибо в ней была правда.
   Философы утверждают, что ложь под языком имеет вкус соленого меда,  -
и Сербитар знал, что это достаточно верно.
   Но потаенная правда куда хуже. Она селится в желудке,  растет  там  и
поглощает дух.
   В  этом  же  здании  этажом  ниже  разместились  триста  вагрийцев  с
Субоденом во главе, прибывшие из Дрос-Сегрила.
   Уже несколько дней Сербитар сражался вместе со своей личной  гвардией
и снова стал принцем Дрос-Сегрила, сыном князя Драды.  И  это  причиняло
ему боль, ибо его люди творили знак Хранящего Рога всякий раз,  как  он,
Сербитар, приближался. Они почти не разговаривали с ним и лишь торопливо
отвечали на его вопросы.  Субоден  с  обычной  своей  прямотой  попросил
Сербитара вернуться к его товарищам.
   "Мы пришли сюда, принц Сербитар, ибо нас обязывает к этому  долг.  Мы
лучше исполним его, если вас не будет рядом".
   Но еще больнее ранил Сербитара долгий разговор с  настоятелем  Ордена
Мечей - человеком, которого он почитал и любил как  отца,  наставника  и
друга.
   Сербитар закрыл глаза и раскрыл свой разум, освободился  из  телесной
тюрьмы и отвел в сторону завесу времени.
   Все дальше и  дальше  уходил  он.  Тринадцать  долгих,  утомительных,
радостных лет промелькнуло мимо, и Сербитар вновь увидел себя в караване
по пути в Орден. Во главе десяти воинов ехал рыжебородый  гигант  Драда,
молодой князь Дрос-Сегрила - закаленный в боях, вспыльчивый, беспощадный
к врагам, но верный друзьям. Самые доверенные его воины, ехавшие с  ним,
без колебания умерли бы за него, ибо любили его больше жизни.  В  хвосте
поезда, в телеге, на соломенном тюфяке под  шелковыми  покрывалами  ехал
юный принц, и полотняный навес прикрывал от солнца его мертвенно-бледное
лицо.
   Вот Драда поворачивает своего коня и  галопом  скачет  к  телеге.  Он
опирается о луку седла и смотрит на мальчика. Мальчик поднимает глаза, и
все, что он видит на фоне яркого неба, - это блестящие крылья отцовского
боевого шлема.
   Телега въезжает в тень фигурных  черных  ворот.  Они  открываются,  и
выходит человек.
   - Добро пожаловать, Драда, -  говорит  он,  и  его  голос  как-то  не
сочетается с его серебряными латами - это голос поэта.
   - Я привез тебе моего сына, - резко, по-солдатски рубит князь.
   Винтар подходит к телеге и смотрит на мальчика. Кладет  руку  на  его
бледный лоб, улыбается и гладит принца по голове.
   - Пойдем со мной, мальчик, - говорит он.
   - Он не может ходить, - качает головой Драда.
   - Да нет же, может.
   Мальчик смотрит своими красными глазами на Винтара и впервые в  жизни
ощущает  прикосновение  чужого  разума.   Это   происходит   без   слов.
Одухотворенное лицо Винтара входит в мозг обещанием силы и дружбы. Хилое
тело мальчика охватывает дрожь -  это  жизнь  вливается  в  безжизненные
мышцы, возрождая их.
   - Что с ним такое? - в тревоге спрашивает Драда.
   - Ничего. Попрощайся со своим сыном.
   Рыжебородый воин разворачивает коня головой к  северу  и  смотрит  на
свое беловолосое чадо.
   - Делай все, как тебе говорят. Веди себя хорошо. -  Он  колеблется..,
делает вид, что укрощает коня. Он подыскивает прощальные  слова,  но  не
находит их. Ему всегда было трудно с этим красноглазым мальцом.  -  Веди
себя хорошо, - повторяет он и, махнув своим воинам, пускается  в  долгий
обратный путь домой, на север.
   Повозка отъезжает, на тюфяк льется яркий солнечный свет,  и  мальчика
будто пронзают  копьем.  На  его  лице  отражается  боль,  глаза  крепко
зажмуриваются. Винтар осторожно входит в его разум и передает: "Встань и
следуй за картинами, которые я буду показывать тебе".
   Боль сразу проходит, и мальчик начинает  видеть  -  куда  лучше,  чем
прежде. И мышцы наконец-то подымают его - он уже забыл  это  ощущение  с
тех пор, как год назад лишился чувств на снегу Дельнохских гор.  С  того
дня он лежал парализованный и безъязыкий.
   Теперь он стоит и с плотно закрытыми глазами  видит  яснее  прежнего.
Без всякой вины он сознает, что уже забыл отца и счастлив этим.
   Дух взрослого Сербитара вновь переживает всепоглощающую радость  того
дня, когда он рука об руку с Винтаром, Душой, прошел через двор и увидел
в солнечном уголке близ высокой каменной стены крохотный черенок розы.
   - Это твоя роза, Сербитар. Люби ее, лелей ее и расти  вместе  с  ней.
Однажды на этом  крохотном  ростке  распустится  цветок  -  и  он  будет
благоухать для тебя одного.
   - Это белая роза?
   - Она будет такой, как ты захочешь.

***

   В последующие годы Сербитар обрел мир и радость в дружбе, но ни  разу
больше не испытал такого полного счастья, как  с  Винтаром-Душой  в  тот
первый день.
   Винтар показал ему траву лорассий и велел жевать ее листья.  Поначалу
они вызвали у Сербитара сонливость и наполнили его мозг яркими образами.
Но со временем крепкий молодой рассудок преодолел видения, и зеленый сок
оздоровил хилую кровь. Даже глаза мальчика изменили  цвет,  впитав  силу
растения.
   Сербитар снова научился бегать, наслаждаться бьющим  в  лицо  ветром,
научился лазать по деревьям и бороться, смеяться и жить.
   А еще он научился говорить без слов, двигаться не шевелясь и видеть с
закрытыми глазами.
   И все эти блаженные годы роза Сербитара росла и  расцветала  -  белая
роза...
   И вот он, конец! Один  взгляд  в  будущее  уничтожил  тринадцать  лет
учения и веры. Один мимолетный образ,  мелькнувший  в  туманах  времени,
изменил всю его судьбу.
   Пораженный ужасом, смотрел Сербитар на открывшуюся перед ним картину,
на покрытые боевыми шрамами стены Дроса. Ум его отвратился от  кровавого
зрелища, и он унесся, подобно комете, в дальний  угол  Вселенной,  забыв
себя среди взрывающихся звезд и рождения новых солнц.
   Но Винтар нашел его и там.
   - Ты должен вернуться.
   - Я не могу. Я все видел.
   - Я тоже.
   - Тогда ты должен понимать, что я скорее умру, чем увижу это снова.
   - Придется увидеть - это твоя судьба.
   - Я отрекаюсь от такой судьбы.
   - А твои друзья? От них ты тоже отрекаешься?
   - Я не могу видеть опять, как ты умираешь, Винтар.
   - Почему? Я сам видел это раз сто. Даже написал об этом стихи.
   - Будем ли мы после смерти такими же, как теперь? Вольными душами?
   - Не знаю - но мне хочется думать, что да. А теперь вернись  к  своим
обязанностям. Я уже связался с Тридцатью. Они будут поддерживать в твоем
теле жизнь так долго, как только смогут.
   - Им не привыкать. Но почему я должен умереть последним?
   - Потому что мы так хотим. Мы любим тебя, Сербитар.
   Всегда любили. Ты был  робким  ребенком,  не  знающим  дружбы.  Ты  с
подозрением шарахался от  самого  малого  проявления  нежности  -  душа,
плачущая одна в пустыне Вселенной.
   Ты и теперь одинок.
   - Но я люблю вас всех.
   - Потому что нуждаешься в нашей любви.
   - Нет, Винтар, не потому!
   - А Река и Вирэ ты любишь?
   - Они не принадлежат к Тридцати.
   - Ты тоже не принадлежал, пока мы не взяли тебя к себе.

***

   Сербитар вернулся  в  крепость  и  устыдился.  Но  стыд,  который  он
испытывал раньше, не шел ни в какое сравнение с тем, что  он  чувствовал
теперь.
   Неужто всего час прошел с тех пор, как он гулял с Винтаром по  стене,
и жаловался ему, и исповедовался во многих грехах?
   - Ты не прав, Сербитар. Совсем не  прав.  Я  тоже  испытываю  упоение
боем. Да и кто не испытывает? Спроси Арбедарка  или  Менахема.  Пока  мы
остаемся людьми, мы и чувствуем по-человечески.
   - Стало быть, то,  что  мы  монахи,  ничего  не  значит?  -  вскричал
Сербитар. - Нас годами учили тому, что война есть безумие,  что  человек
низок в своей жажде власти и крови.
   Мы поднялись выше обычных  людей  благодаря  своим  почти  богоравным
способностям. И вот выходит, что мы, как и  все  прочие,  жаждем  боя  и
крови. Все впустую!
   - Как ты самодоволен, Сербитар, - сказал Винтар с легкой тенью  гнева
в голосе и взоре. - "Богоравные", "обычные люди".  Где  же  смирение,  к
которому мы стремимся? Когда ты пришел в Храм, ты был слабым, одиноким и
самым младшим из нас - но тем легче давалось тебе учение. И  мы  выбрали
тебя Голосом. Только ли за то, что  ты  превзошел  все  науки  и  постиг
философию?
   - Я полагаю, что да.
   - И ты снова заблуждаешься. Ибо во всякой мудрости таится  страдание.
Ты страдаешь не из-за отсутствия веры, но оттого, что веруешь.  Вернемся
к началу. Зачем мы отправились на эту далекую войну?
   - Чтобы умереть.
   - Зачем умирать именно так? Почему бы не уморить себя голодом?
   - Потому что на войне воля к жизни проявляется всего сильнее. Человек
из всех сил старается выжить. Он заново обретает любовь к жизни.
   - А с чем приходится бороться НАМ?
   - Со своими сомнениями, - прошептал Сербитар.
   - Однако ты не думал, что подобные сомнения могут посетить тебя, - до
того был уверен в своей богоравности?
   - Да, был - а теперь уже не уверен. Это очень тяжкий грех?
   - Ты сам знаешь, что нет. Почему я еще жив, мальчик?
   Почему не умер вместе с Тридцатью Магнара двадцать лет назад?
   - Ты был тем избранным, кому предстояло основать новый храм.
   - Но почему я был избран?
   - Потому что был самым совершенным из всех.
   - Почему тогда Тридцать возглавлял не я?
   - Я тебя не понимаю.
   - Как избирают главу?
   - Не знаю. Ты никогда мне не говорил.
   - Тогда угадай, Сербитар.
   - Он должен быть самым лучшим. Самым...
   - Совершенным?
   - Я сказал бы "да", но уже вижу, к чему ты клонишь.
   Если ты был самым совершенным, почему тогда главой  был  Магнар?  Ну,
так почему же?
   - Ты видел будущее и должен был видеть и слышать этот  наш  разговор.
Скажи мне сам.
   - Ты же знаешь, что я ничего не видел. Мне  недосуг  было  заниматься
подобными мелочами.
   - О, Сербитар, ты так ничего и не  понял!  Ты  как  раз  и  занимался
мелочами - бессмысленными и ничтожными. Какое этой планете дело до того,
падет Дрос или нет? Мало ли замков пало за минувшие века? И  что  значит
для Вселенной их судьба? Или наша смерть?
   - Скажи тогда, отец настоятель, - как избирается глава Тридцати?
   - А ты еще не догадался, сын мой?
   - Кажется, догадался.
   - Тогда скажи.
   - Он самый несовершенный из братьев? - тихо спросил  Сербитар,  глядя
зелеными глазами в лицо Винтара и жадно надеясь  услышать,  что  это  не
так.
   - Да, самый несовершенный, - печально повторил Винтар.
   - Но почему?
   - Чтобы  сделать  его  задачу  еще  более  трудной.  Чтобы  дать  ему
возможность возвыситься до своего поста.
   - А я не справился?
   - Еще рано судить об этом, Сербитар.

Глава 24

   День ото дня все больше людей покидало осажденный город - они грузили
пожитки на телеги, тачки или на спины мулов, и бесконечная  их  вереница
змеилась к пока еще безопасным Скодийским горам  и  к  лежащей  за  ними
столице.
   Этот исход ставил перед защитниками новые задачи. Бойцам  приходилось
отрываться ради таких дел, как очистка выгребных ям, поднос  припасов  и
приготовление еды. Войско, и без того малочисленное, разрывалось надвое.
   Взбешенный Друсс требовал закрыть городские  ворота  и  пресечь  уход
жителей. Рек заметил на это, что для охраны южной дороги потребуется еще
больше солдат.
   В это время защитников постигло первое поражение.
   В день Вершины Лета, через десять  недель  после  начала  осады,  пал
Музиф, и в крепости воцарился хаос. Надиры проломили стену в середине  и
вклинились на убойную землю за ней. Защитники,  оказавшись  под  угрозой
окружения,  отступили  и  бросились  к  огненным   канавам.   Дисциплина
дрогнула, началась паника, и два мостка  рухнуло  под  тяжестью  бегущих
солдат.
   Рек на Кании, третьей стене, до последней минуты тянул с  приказом  о
поджоге канав. Друсс, Оррин и Хогун взобрались наверх в тот  самый  миг,
когда горящие стрелы зажгли огонь. Но за завесой пламени остались  более
восьмисот дренайских воинов - они вели безнадежный  бой,  и  их  тесные,
огражденные  щитами  кольца  таяли  с  каждым  мигом.  Люди   на   Кании
отворачивались, не в силах видеть напрасной гибели своих товарищей.  Рек
следил за сражением, стиснув кулаки. Бой  длился  недолго:  дренаев,  во
много раз уступавших числом неприятелю, перебили,  и  тысячи  кочевников
завели победную песнь.
   Они стояли перед огнем и пели,  размахивая  окровавленными  мечами  и
топорами. Мало кто на стенах понимал слова. Но этого и  не  нужно  было.
Смысл песни был ясен и пронзал каленым железом душу и сердце.
   - Что они поют? - спросил Рек у Друсса, когда старик отдышался  после
долгого подъема по веревке.
   - Это песнь торжества:

   Мы надиры,
   Вечно юные,
   Кровью писаны,
   Сталью пытаны,
   Победители.

   Надиры за огненной завесой ворвались в госпиталь и перебили раненых -
одних на койках, а других вытащили на солнце, чтобы их  видели  товарищи
на стене. Страдальцев  изрешетили  стрелами  или  медленно  изрубили  на
куски. Одного прибили к ставням казармы, и он висел там, исходя  криком,
два часа, пока его не четвертовали и не обезглавили.
   Убитых дренаев, сорвав с них оружие и  доспехи,  бросили  в  огненные
канавы, и смрад горелого мяса стоял в воздухе и ел глаза.
   Жители хлынули из южных  ворот  потоком,  и  город  опустел.  Солдаты
бросали оружие и уходили вместе  с  горожанами.  Согласно  приказу  Река
никто не пытался остановить их.

***

   В домишке близ улицы Мельников Мейри успокаивала дитя, плачущее у нее
на руках. Шум на улице пугал ее - соседи грузили имущ