кофе и собирался уже выйти, но тут его внимание привлек голос комментатора.
     - Что это?
     - Трансляция из "Ла Скала", месье, - ответил бармен с сильным итальянским акцентом. - Начнется через несколько минут. А пока они дают интервью с одной из певиц.
     - С которой?
     Бармен, поняв, что встретил родственную душу, еще одного поклонника оперы, совсем размяк:
     - Вы любите оперу, месье? Я тоже.
     И, показав на разгул стихии за окном, объяснил просто, но очень серьезно:
     - Вот это напоминает о том, что все мы смертны. А в такую ночь музыка точно жаркое пламя.
     - А певица? - напомнил Гай, едва скрывая нетерпение.
     Бармен пожал плечами:
     - Впервые слышу. Юное дарование. Все только и твердят о ней. - Он поджал губы. - Правда, это еще не значит, что она умеет петь.
     - А что она говорит? - жадно спросил Гай, проклиная свое незнание итальянского.
     - Да ничего нового. Дескать, всегда хотела петь. Когда-то ей помог советами и поддержкой верный друг, и когда она выходит на сцену, поет только для него.
     - А сегодняшний спектакль? Нет, не говорите, я, кажется, знаю. - Гай извлек из бумажника листок. Дата, время, место. - "Паяцы".
     Бармен перегнулся через стойку, сгорая от любопытства узнать, почему его единственный посетитель ухмыляется, как мальчишка.
     - Ах, месье, - с легкой завистью улыбнулся он. - Вам повезло.
     - Это верно, - кивнул Гай. - Очень повезло. Бармен взглянул на большие хромированные часы над стойкой.
     - Но, месье, вам надо поторопиться или пропустите самое главное.
     Гай поспешно затянул пояс пальто и допил горький кофе. Слаще он в жизни ничего не пробовал. И на этот раз не пропустит самое главное.
     Мысль об этом согревала его в дороге. Он включил радио и настроился на Милан. Музыка наполнила салон, отгоняя тьму, заглушая рокот мотора и вой бурана. Сегодня они будут вместе. И если он опоздает, она подождет. Единственный друг. Негасимая звезда. Его Коломбина.

***

     Спуск с горы всегда намного страшнее подъема. Именно в этот момент усталый водитель забывает об опасности и, опьянев от облегчения, мчится навстречу смерти.
     У Гая не осталось ни малейшего шанса. Увидев перед собой светящиеся фары, он не колеблясь повернул руль и в наступившей тишине мгновенно почувствовал, что машина сорвалась с дороги. Водоворот тьмы засосал его, и Гай неожиданно понял, что все-таки проиграл партию.
     Но прежде чем машина упала на острые скалы, Гай торжествующе улыбнулся. Он оказался прав. Стоило ждать столько лет, чтобы услышать ее. Все вокруг звенело этим тревожащим душу голосом. Коломбина начала петь, как поет мать - ребенку, любовница - возлюбленному, с нежностью и тоской, которые проникли сквозь равнодушие и горечь разочарований и коснулись его сердца.

     ...Они покорны ее властному призыву,
     Но тщетно жаждут обрести в кругу земли
     Ту синеву, разлив красот счастливых,
     Которые лишь манят издали.

     Перед тем как Гая окончательно поглотил мрак, у него мелькнула мысль, что он по крайней мере не зря прожил свою жизнь. "Никто не знает, - подумал он горделиво, - но она поет для меня".

***

     - Сегодня было, как в Неаполе? - спросила Корри, падая в объятия Карла Бейера. За занавесом бушевала настоящая буря, но девушка не могла понять, ярость это или признание.
     - Нет. - Лицо Карла было бледным и осунувшимся. - Хуже. Гораздо хуже. И лучше... лучше, чем ты способна себе представить. Никогда не слышал такую Недду. Ты навеки испортила партию. Больше никто не сумеет исполнить ее так, как ты.
     Его слова доносились до Корри будто издалека! Неужели Карл прав? Трудно сказать. Сейчас она слишком измучена и чуть жива.
     - Не верю. - Она ничего не помнила, ничего не чувствовала, измотанная до крайности. - Вы просто меня утешаете.
     Дирижер покачал головой и открыл дверь ее гримерной. Костюмерша склонилась над приемником. Лицо сияло гордостью собственницы. Комментатор взахлеб рассказывал о сегодняшнем спектакле. Его едва было слышно за ревом ценителей оперы, которые отказывались покидать зал.
     - Потрясающе... потрясающе... Все, что писали об исполнительнице неапольские газеты, оказалось правдой! Я бы даже сказал, что они не воздали ей должное. Не припомню, когда был так тронут, так изумлен. Мисс Модена - это истинная Недда. Со своего места в ложе я вижу, как обозреватели уже бросились передавать репортажи, чтобы успеть попасть в утренний выпуск. Понимаю их нетерпение. Нынешняя премьера - великий праздник. То, чему мы были восхищенными свидетелями, - событие, столь же редкое, сколь и прекрасное. Рождение новой сверкающей звезды...
     Корри закрыла глаза. Она все еще не вышла из образа и подсознательно ожидала, когда взмах дирижерской палочки вновь оживит ее. Месье Бейер прав: в Неаполе все было иначе. На сей раз она пела потому, что заставила себя, истратив на это всю энергию до последней капли.
     Но тут восторженный лепет комментатора прервал другой голос. Деловитый, резкий, чуть нетерпеливый.
     - Приносим свои извинения за то, что прервали трансляцию из "Ла Скала", поскольку считаем необходимым срочно предупредить водителей, оказавшихся на шоссе между французской границей и Лугано. Там произошла серьезная автокатастрофа. Грузовик едва не столкнулся с легковой машиной. Водитель грузовика не пострадал, но второй водитель, синьор Гай де Шардонне, известный французский предприниматель, отправлен в Женевский госпиталь. Степень полученных им повреждений еще не установлена...
     Корри застыла. Казалось, прошла вечность, прежде чем она осознала сказанное диктором. Возможно, она просто не расслышала имя? Нет... слишком велико совпадение. Это он.
     Девушка ошеломленно уставилась на приемник. Сообщение снова сменилось передачей из театра. Комментатор почти визжал от восхищения:
     - Через несколько минут занавес вновь поднимется. Чем удивит нас следующий, последний акт? Публика наэлектризована и не может дождаться окончания антракта...
     Панегирик продолжался, но Корри уже ничего не слышала и, к удивлению костюмерши, порывисто вскочила:
     - Послушай, Мартина. Найди мне месье Бейера. Скорее.
     Женщина с ужасом уставилась на Корри:
     - Но, мадам, ваш костюм... волосы... Осталось пять минут.
     - Знаю. - Корри изо всех сил старалась сохранить спокойствие. - Поспеши.

Глава 17

     Зал возбужденно гудел. Последние зрители поспешно рассаживались по местам. Антракт кончался. Вот-вот поднимется занавес. Лица горели, глаза блестели предвкушением чуда. Люстры медленно погасли, но оркестр молчал. Тяжелый занавес чуть раздвинулся, и на сцене появился седовласый человек в черном фраке. Посвященные узнали в нем Карла Бейера, дирижера, открывшего новый талант.
     - Синьоры!
     Тихий голос с легким австрийским акцентом мгновенно приковал внимание театралов. Бейер помолчал, дожидаясь, пока тишина установится до самой галерки.
     - Вы слышали Недду и Коломбину. Представляю вам мадам Модена.
     Общий ошеломленный вздох был ему ответом. Люди вставали с мест, вытягивали шеи, пытаясь понять, что происходит. Неужели эта необыкновенная женщина собирается нарушить вековые законы и традиции?!
     Вперед выступила певица... или сама Коломбина, в театральном костюме, грациозная и неуловимая, но знакомая, как лицо на старинном портрете. Она вся сияла и переливалась, словно весенний закат, но ничто не могло затмить магнетизма этих огромных невероятно скорбных глаз. Она покачала головой, чтобы остановить лавину аплодисментов. Месье Бейер незаметно скрылся.
     Зрители и певица долго смотрели друг на друга.
     - Жаль, что я не вижу вас, - раздался чистый ясный голос Корри.
     И будто по волшебству свет в зале зажегся. Женщина на сцене улыбнулась. Публика затаила дыхание.
     - Уже лучше. - Певица трогательно-умоляюще протянула вперед руки:
     - Мне нужно сказать вам кое-что важное. Я сегодня не буду петь.
     Наступившее ошеломленное молчание прервал рев ярости, разочарования, смущения, бешенства. Корри ждала, одинокая маленькая Коломбина в блестящем платье. Только гордо вскинутый подбородок выдавал, как она нервничает. Девушка снова подняла руку. Люди, пораженные собственным взрывом, жаждущие утешения, мгновенно смолкли.
     - Теперь я объясню вам почему. - Корри вздохнула и снова улыбнулась. - Позвольте сказать, что петь гораздо легче, чем говорить. Так трудно найти нужные слова! Но ведь теперь у нас есть нечто общее, верно? Поэтому я чувствую, что вы поймете. - Она на миг остановилась и подняла лицо к прожектору. - Знаете... Io amo.
     Она сказала эти два слова на красочном неаполитанском диалекте. Такое простое, откровенное признание: "Я люблю". И все же она сумела высказать неизмеримо большее.
     - Я живу, дышу этой любовью. И только поэтому вы собрались здесь, и я пою для вас. Это суть самой жизни.
     Люди начали перешептываться, на этот раз снисходительно и понимающе. Женщины с полными слез глазами поворачивались к своим спутникам.
     "Мы тоже были молоды когда-то, - казалось, говорили они, - ты ведь не забыл, милый? Ах, какое время, какое чудесное время..."
     Корри выпрямилась. Лицо стало суровым.
     - Но мой любимый... - Она запнулась, но тут же взяла себя в руки. - Он попал в беду и нуждается во мне. Сейчас. И важнее этого ничего быть не может. Поэтому я должна быть рядом.
     Тревога, звучавшая в ее голосе, передалась слушателям. Кажется, в зале не было ни одного человека, который не посочувствовал бы несчастной девушке.
     - Я могла бы трусливо сбежать, ничего никому не сказав, но считаю, что вы должны знать все. Поймите и простите меня.
     Какое-то мгновение все молчали. Потом зрители, все как один, встали с мест, оглушительно аплодируя, что-то восторженно крича. С балконов и лож на сцену посыпался дождь цветов - розы, гвоздики, орхидеи. Корри пораженно уставилась на яркий ковер, потом подняла орхидею и заткнула за корсаж.
     - Не знаю, когда мы увидимся в следующий раз, друзья мои.
     И хотя по щекам ползли слезы, ее улыбка была такой ослепительной, что затмила даже свет прожектора. Корри выступила вперед, широко раскинула руки, как будто желая обнять весь зал:
     - Недда сегодня не умрет!

***

     - Доктор Юбермейер! - панически взвизгнул регистратор приемного отделения.
     Хирург, недовольно хмурясь, остановился. Добропорядочный законопослушный швейцарец всем своим существом яростно протестовал против столь грубого нарушения больничного распорядка.
     - Что вы здесь делаете? Почему оставили свое место?
     Служащий испуганно оглянулся.
     - Я не виноват, герр Юбермейер... это посетительница.
     - Посетительница?
     Доктор с трудом скрыл удивление. Непонятно, как она оказалась здесь этой зимней полночью, когда все дороги по обеим сторонам Альп безнадежно завалены снегом, а воздушные рейсы отменены. Даже подступы к больнице, несмотря на постоянные усилия санитаров и водителей снегоуборочных машин, были занесены.
     - Да, доктор. Говорит, что приехала к пациенту из пятьдесят первой.
     Юбермейер помрачнел еще больше.
     - К месье де Шардонне? Но, кажется, я категорически запретил доступ посторонних в эту палату. Вы что, не поняли?
     - Да, доктор, я именно так и сказал, только она и слушать ничего не желает. Заявила, что, если я ее не пропущу, она поднимется сама и найдет его. Я едва убедил даму подождать в приемном отделении, пока отыщу вас.
     - Прекрасно. - Юбермейер тяжело вздохнул. - Передайте, что я иду.
     Молодой человек снова оглянулся и вытаращил глаза от удивления:
     - Поздно, доктор. Она уже здесь. Врач перехватил его взгляд и понял причину столь откровенного ужаса. По коридору решительно шагала самая необыкновенная женщина, которую ему когда-либо приходилось видеть, с головы до ног закутанная в длинный черный плащ. Если бы не снег, сверкавший на плечах и капюшоне, ее можно было бы принять за призрак. Под плащом переливалось серебро, так неуместно ярко блестевшее в беспощадном свете больничных ламп.
     - Вы и есть лечащий врач?
     - Да, мадемуазель. С кем имею честь?
     Он так сурово смотрел на нее, что Корри едва не спасовала. Она почти не держалась на ногах после неоконченного спектакля и долгого кошмарного путешествия из Милана к подножию Альп сквозь буран. Но сейчас не время сдаваться. Она должна видеть Гая, быть рядом с ним! Корри чувствовала его присутствие каждым нервом, каждой клеточкой тела. Но здесь, в этом мертвенно-холодном месте с голыми стенами, нескончаемой лентой серого пола, каталками на резиновых колесах и фигурами в белых халатах, никто ничего не хотел ей говорить.
     - Я? - аристократически-надменно переспросила она, пытаясь говорить как можно убедительнее. Только бы не сорваться! Сейчас она играет самую трудную в своей жизни роль. - Я Бланш де Шардонне.
     - Вот как? - Лицо доктора моментально просияло. - Вам следовало сразу назвать себя. В таком случае никакие меры предосторожности нельзя назвать лишними. - Он неожиданно замялся; брови снова сошлись на переносице. - Но насколько я понял из нашего разговора, аэропорты закрыты по метеоусловиям, и раньше завтрашнего дня вы не смогли бы сюда добраться!
     - Я прилетела частным самолетом, - быстро нашлась Корри.
     Доктор с сомнением оглядел ее наряд.
     - Видите ли, когда вы звонили, я была на маскараде, и конечно, не стала тратить время на переодевание. А сейчас...
     Прежде чем доктор успел запротестовать, девушка пригвоздила его к месту властным взглядом.
     - Могу я видеть своего жениха?
     - Разумеется.
     Немного смягчившись, доктор лично провел Корри по лабиринту коридоров, освещенных зеленоватыми флуоресцентными лампами.
     - Примите мои соболезнования. Я слышал, что на завтра была назначена свадьба.
     Завтра? Корри обрадовалась, что лицо наполовину скрыто капюшоном. Она не знала, не представляла... и возможно, пришла слишком поздно.
     Когда доктор остановился перед белой дверью с маленьким стеклянным окошечком, сердце Корри болезненно сжалось.
     - Пожалуйста, скажите... - Ее горло так пересохло, что слова давались с трудом. - Как он?
     - С нашего последнего разговора почти ничего не изменилось. - Он перевел дыхание, но эта крошечная пауза показалась Корри вечностью. - Как вы уже знаете, физически он не пострадал. Синяки, ушибы, ссадины - ничего серьезного. Счастье, что его нашли почти сразу. В машине было включено радио, и спасатели сумели быстро определить место падения. Еще час-другой - и он попросту замерз бы.
     Корри глубоко прерывисто вздохнула:
     - Значит, он поправится?
     Доктор снова поколебался:
     - Будем надеяться. Но, видите ли, некоторые симптомы... скажем так, довольно тревожны. Нет никаких признаков повреждения головного мозга, но когда месье де Шардонне привезли сюда, он был в состоянии сильного нервного возбуждения. Утверждал, что он вовсе не Гай де Шардонне, а когда ему предложили провести ночь в госпитале, под наблюдением врачей, очень расстроился. По какой-то причине он решительно настаивал на том, чтобы продолжать путешествие. В конце концов пришлось ввести ему транквилизатор. - Хирург развел руками и добавил:
     - Горы - ничего не попишешь. Когда светит солнце, люди считают, что попали в страну чудес. Но в снег и метель...
     - Вы правы, доктор.
     Наконец дверь открылась. Там, на постели, лежал Гай, молчаливый и неподвижный. И дышал так неглубоко, что грудь едва вздымалась. Одна рука покоилась поверх простыни.
     - Мадемуазель де Шардонне, - укоризненно заметил врач. - Поймите, риск внести инфекцию... микробы...
     Но, увидев разъяренное лицо Корри, отшатнулся.
     - Доктор Юбермейер, - прошипела она, - убирайтесь!
     Хирург моргнул и, к своему изумлению, обнаружил, что стоит в коридоре перед закрытой дверью.

***

     Выпроводив врача, Корри метнулась к кровати и уткнулась лицом в ладонь Гая. Как она могла оставить его! Пусть он не любит ее, пусть остается равнодушен, для девушки сейчас не существовало ничего, кроме темноволосой головы на подушке, кроме тепла его тела.
     Однако он даже не шевельнулся, а простыни были совсем не смяты, будто Гая положили в гроб.
     - Очнись, дорогой, я здесь.
     Она сжала его пальцы, но действие лекарства еще не кончилось, и Гай не открыл глаз. Что же заставило его с риском для жизни отправиться в это безумное путешествие? Она почти не знает его, а времени так мало... Ведь утром, как только начнут летать самолеты, здесь появится Бланш. Будет сидеть у его постели, ухаживать, свяжет невидимыми узами чувства вины и благодарности, и Корри снова придется уйти навсегда.
     Если только не...
     В голове обозначились робкие наметки плана, невероятно дерзкого, непростительно смелого, и девушка почувствовала, как ослабела при этой крамольной мысли.
     Неужели она отважится? Корри еще раз посмотрела на Гая и поняла, что на этот вопрос существует только один ответ. Теперь она не станет советоваться ни с кем, кроме собственного сердца. И пусть она до этой минуты никогда ничего ни у кого не украла! Что ни говори, а когда-то надо попробовать! Иначе жизнь просто не имеет смысла.

Глава 18

     Все, что ей нужно, - один день. Один взятый взаймы, украденный день.
     Корри плотнее закуталась в плащ, прислушиваясь к мерному перестуку колес. Напротив нее на узкой вагонной полке мирно спал Гай. Ночник бросал на его лицо синеватые блики. Корри охватила буйная, неукротимая радость. В бескрайней снежной пустыне это единственное место, где никто их не найдет. Где они могут побыть наедине. Доктор Юбермейер напрасно пытался переубедить Корри. Как невеста Гая и к тому же кузина и, следовательно, ближайшая родственница, девушка имела на него все права. Она, даже не задумываясь, поставила под заявлением о выписке имя Бланш де Шардонне и потребовала, чтобы машина "скорой помощи" отвезла их на станцию. В кого она превратилась! Лгунья, самозванка, а теперь еще и похитительница. Но ей все равно. Она любит Гая.
     Этот день принадлежит только ей, и с каждым перестуком колес прошлое отступает все дальше.
     Корри сунула руку в карман плаща и извлекла оттуда тщательно надписанный конверт, стоивший ей нескольких мгновений невыразимого страха. Она была уже у двери, наблюдая, как санитары везут Гая к машине, когда за спиной раздался крик:
     - Мадемуазель де Шардонне! Подождите!
     Душа Корри ушла в пятки. Неужели Бланш снова позвонила? Или сейчас потребуют показать документы?
     Девушке пришлось призвать на помощь все самообладание, чтобы спокойно повернуться и с высокомерным удивлением взглянуть на регистратора, который сунул ей в руку конверт:
     - Здесь вещи месье де Шардонне, мадемуазель. Все, что мы нашли в его карманах.
     Корри снова расписалась в какой-то бумаге дрожащей от облегчения рукой, и минуту спустя они уже были на пути в Лугано. Теперь, немного придя в себя, она осторожно высыпала содержимое конверта на ладонь, чувствуя себя кем-то вроде археолога-первооткрывателя. Какой он на самом деле, Гай де Шардонне?
     Внутри почти ничего не было: часы, мирно тикавшие в ожидании пробуждения хозяина, паспорт, бумажник и ключи. Корри нежно погладила обложку паспорта. Странички были покрыты штампами виз. Европа, Ближний Восток, Южная Америка... целый мир, знакомый ему и неведомый Корри. Но ничего. Когда-нибудь они объездят весь свет. Когда-нибудь.
     На фотографии Гай был строгим, неулыбчивым, как полагается на официальных снимках. Он ужасно фотогеничен!
     Бумажник Корри не открыла, зато с наслаждением взвесила на руке каждый ключ. Часть его жизни, все двери, которые он открывает. Этот - от дома в Париже, этот от "порше", а этот, старомодный и истертый, - от комнаты в башне.
     - Как вы смеете?!
     Сильные пальцы сомкнулись на ее плече. Корри так перепугалась, что все уронила.
     - Это мое. Немедленно отдайте.
     Гай! Лицо искажено гневом, глаза горят яростным огнем.
     Корри поспешно нашарила в полумраке вещи. Ее трясло от нервного возбуждения. Ну почему она вечно предстает перед ним в са