удь и плечи отливали шелком. Корри испытывала неодолимое страстное желание дотронуться до Гая, но он был так далеко, так недосягаем, будто во сне. Она закрыла глаза, почувствовав прохладу льняной простыни, и чуть слышно вздохнула. Матрац просел под тяжестью тела Гая. Он растянулся рядом; горячая сильная рука погладила ее, замерла на бедре. От него исходил сжигавший ее жар.
     - Корри, - новым, незнакомым голосом прошептал он, и девушка расцвела, распустилась, как бутон, - наверное, неведомая фея взмахнула волшебной палочкой. Корри только сейчас поняла, что до этого момента не жила, а лишь существовала. Робко потянувшись к нему, она дотронулась до его плеча. Ее уносило, качало на волнах морское течение, старый добрый Гольфстрим.
     Их тела соприкоснулись, и Корри задрожала. Крохотные воздушные пузырьки шампанского, именуемого радостью жизни, поднимались от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. Бурлили и лопались. Как чудесно пахнет его кожа: свежеиспеченным хлебом, нагретым солнцем песком...
     Корри тихо, гортанно замурлыкала и откуда-то издалека услышала ответный смешок Гая. Волосы на его груди щекотали нос Корри. Неужели она считала его холодным и нелюдимым? Он такой горячий и так близко, что, кажется, стал частью ее самой.
     Они долго лежали, не шевелясь, пока Корри была в силах выносить нестерпимое ожидание. В эту минуту душа отделилась от тела, вырвалась на волю, поднялась высоко-высоко, захваченная водоворотом безумного наслаждения. Гай стал медленно ласкать ее, предлагая истинное пиршество чувств и эмоций, настоящий банкет из восхитительных блюд, предназначенных для подлинного гурмана. И она насыщалась, сначала с восторгом, потом с жадностью, не в силах утолить голод, которым терзалась всю жизнь. Она и не знала, что так стосковалась в одиночестве. Он лепил ее, как Пигмалион - Галатею, открывал запретные грани и стороны страсти, окутывал шелковой паутиной нежности лишь для того, чтобы снова раскрыть кокон и вести Корри дальше, в мир, о котором она даже не подозревала. И когда Гай наконец вошел в нее, Корри едва не заплакала от счастья. В эту минуту она была полна им, полна собой и не мечтала об ином счастье.
     Она лежала притихшая, ничего не видя и не слыша, все еще ощущая его толчки, будто они были по-прежнему соединены.
     - Гай...
     - Ш-ш-ш... спи, - повелительно шепнул он.
     И Корри послушно смежила веки. Разве есть что-то важнее этого, тепла, запаха и вкуса его кожи, прикосновения подбородка к ее щеке, твердой руки под ее плечом.

***

     Проснувшись, Корри сразу же поняла, какую ужасную ошибку совершила. Она резко села, и в висках немедленно отдалась тупая боль. Как она посмела сотворить такое?!
     С величайшей предосторожностью повернувшись на бок, она уставилась на спящего Гая. Сейчас он выглядел совсем мальчишкой, неуклюжим подростком. Длинные ресницы веерами лежали на загорелых щеках.
     Господи, что же она наделала! Съела гранатовые зернышки владыки подземного царства! Если бы только распознать их заранее!
     Гай пошевелился, вздохнул и неосознанно властным жестом выбросил вперед руку. Неужели просыпается?! Куда теперь деваться?
     Корри с горящим от стыда лицом вспоминала обо всех своих хитростях и уловках. Она-то считала себя такой умной, умудренной жизненным опытом и неуязвимой. Бесстыдно флиртовала, звала, заманивала добычу и наконец добилась своего. Но при этом не сознавала, что ловушка, которую так тщательно готовила, достаточно велика для двоих. Что сама попала в ту яму, которую вырыла другому. И где-то между бальным залом и ступеньками Сакре-Кер безнадежно, безвозвратно влюбилась в Гая де Шардонне.
     Корри не представляла, сколько времени просидела вот так, съежившаяся и измученная. Как посмела она забыть, что любовь - это несчастье? Ей, наполовину итальянке, знающей наизусть весь оперный репертуар, грешно не догадаться, чем все это закончится!
     Но она оказалась не готова. Никто в мире не удосужился подсказать, что ее ждет. Корри подхватило ураганным ветром и понесло так внезапно, с такой силой, что сопротивляться было бесполезно. И это мучительное желание идти за ним на край света, держать за руку, жить в его снах и мечтах. Ей хотелось прижаться к нему. Хотелось сбежать. Спрятаться в его карман и просидеть там всю жизнь. Смотреть, как он бреется по утрам. Выведать о любимом все. Все на свете.
     Но это невозможно, подсказывал ей какой-то животный инстинкт. Потому что сам он холоден, жесток и бесчувствен. Потому что она влюбилась в тень, в грезу, в человека, которого просто не существует. Настоящий Гай бессердечен и расчетлив. Он возьмет ее, использует и вскоре отбросит, как ненужную ветошь. И тогда наступит конец. Все ее великие замыслы и планы рухнули в одну безрассудную ночь. А тело предало ее, обмануло коварнее, чем злейший враг. Она впервые была с мужчиной, но на простынях ни капельки крови. Ни малейшей боли. Мать говорила, что такое иногда случается, когда находишь одного-единственного, предназначенного только для тебя. Все оказалось так легко, так естественно. Ему и в голову не придет, что она была девственницей. Корри растаяла от прикосновения Гая, приняла его в себя, будто делала это сотни раз. Все как он сказал - некоторые женщины теряют невинность едва ли не в тот день, когда произносят первое слово. По-видимому, она относится к таковым.
     Итак, ни боли, ни крови. Ей нечего предъявить в свое оправдание после ночи безумной страсти. Только вот сердце ноет, истекая кровью, и эта рана никогда не затянется.
     Но она не даст погубить себя, не позволит собственной неопытности и глупости стать причиной своей гибели. Не принесет себя в жертву этому человеку. Инстинкт самосохранения не подведет. Корри не может пожертвовать своей жизнью для недостижимой цели. Остался шанс, единственный шанс, если у нее хватит сил решиться.
     Девушка медленно подошла к гардеробу и принялась бесшумно собирать вещи. Время не ждет. Придется действовать быстро, с хладнокровием хирурга, отсекающего раковую опухоль. Передернув плечами, Корри натянула желтое ситцевое платье. Как холодно... ужасно холодно... кажется, она превратилась в ледяную статую и никогда не оттает.
     Корри твердила себе, что все пройдет. Но ничто не помогало, малейшее движение давалось с усилием. Голова раскалывалась, в горле пересохло. Каждым нервом, каждой частичкой тела она ощущала спящего за спиной человека. Корри поколебалась. Совершенный изгиб коричневого плеча неодолимо притягивал.
     Может, стоит разбудить его, хотя бы для того, чтобы попрощаться. И тогда эта ужасная пустота исчезнет, а сердце перестанет кровоточить?
     Именно в этот момент Корри отчетливо осознала, что худшее еще впереди. Почему, ну почему никто не предупредил ее, что выпустить тигра из клетки легче легкого, но загнать его обратно куда труднее. Сейчас она застыла. Окоченела. Но скоро она обретет способность чувствовать, и тогда ей несдобровать. Начнется смертельная схватка. Не с Гаем де Шардонне. Он вовсе не враг, хотя бы потому, что просто к ней равнодушен. Нет, у нее другой противник, гораздо серьезнее. Тот, от которого невозможно скрыться.
     Она сама.

***

     - Туанетт!
     Горничная, испуганная непривычно резким окриком хозяина, едва не уронила лейку с водой" из которой освежала букеты лилий в холле.
     - Да, месье?
     - Где мадемуазель Корри?
     - Мадемуазель Корри? - робко переспросила Туанетт.
     Хозяин выглядел бледным и усталым. Лицо хмурое.
     - Боюсь, ее здесь нет, месье.
     - То есть как это нет? Отправилась на прогулку?
     Таким она хозяина еще не видела! Молча покачав головой, Туанетт вручила ему письмо:
     - Ушла, месье. И оставила это для вас.
     Гай испытующе вглядывался в лицо горничной.
     - Когда? - коротко спросил он, уже совершенно бесстрастно.
     - Не могу сказать, месье. Я не видела, как она уходила. Должно быть, очень рано. Сейчас спрошу Андре...
     - Не стоит, - бросил хозяин, и Туанетт заметила, как дрожат его пальцы, вскрывающие конверт.
     Внутри оказался тонкий квадратик желтого полотна, ненакрахмаленный, но тщательно сложенный. На выстиранной ткани еще остались едва заметные буквы. К салфетке был прикреплен листок бумаги. Всего три строчки:
     "Контракт разорван. Пункт пятый. Форс-мажорные обстоятельства".
     Гай выругался, скомкал записку и швырнул на пол. Туанетт со страхом заметила, что он вне себя от гнева.
     - Это невозможно! - воскликнул он. - Совершенно немыслимо! У нее нет ни денег, ни знакомых в Париже! Куда она девалась?
     Туанетт поежилась. Кажется, хозяин ужасно зол. И немудрено - Париж не место для одинокой молодой девушки! Немного поколебавшись, она все же решилась:
     - Вероятно, месье, она все-таки знает кого-нибудь. По крайней мере регулярно получала письма.
     - Письма? Из Англии, конечно?
     - Да, месье. Но были и другие.
     Туанетт умирала от страха, но назад возврата не было - пришлось продолжать:
     - Я замечала адрес на конвертах, сэр, когда выбрасывала мусор из корзинки. Марки и штемпеля парижские.
     Она поспешно опустила глаза, боясь, что наступившая грозовая тишина вот-вот взорвется.
     - Ясно, - обронил Гай и не допускающим возражений тоном добавил:
     - Это все, Туанетт. Спасибо.
     Шагнув в гостиную, он тихо прикрыл за собой дверь.

Глава 10

     - Нет, нет, нет!
     Карл Бейер в отчаянии схватился за белоснежную гриву волос и дернул с такой силой, что они встали дыбом. Подбородок сопрано задрожал. Но дирижеру было не до ее переживаний. Хористы, предчувствуя беду, встревоженно переминались с ноги на ногу.
     - Мадам, - начал Карл таким безукоризненно вежливым тоном, что певица отшатнулась, как от пощечины. - Не могу ли я просить вас запомнить кое-что? Это французская опера, и вы играете французскую куртизанку, поэтому, кроме страсти, не мешало бы вложить в исполнение чуть-чуть легкости и, конечно, деликатности! Прошу вас не давать волю темпераменту!
     Примадонна вспыхнула от гнева. Бейер поморщился. Он ненавидел генеральные репетиции^ Ненавидел уловки певцов, изменявших покрой костюмов без его ведома, чтобы сделать их удобнее или более выигрышными, так что театральный художник все время ныл и жаловался. Ненавидел неизбежную суматоху за кулисами, когда кринолин примадонны путался в ногах баритона. Ненавидел истерики, претензии, хаос, ошибки осветителей, бесконечные вынужденные перерывы и собственный голос, раз за разом повторявший:
     - Снова! Еще раз!
     И больше всего его возмущал тот факт, что оркестранты, все до единого члены профсоюза, покинут свои места через десять минут, независимо от того, как пройдет репетиция.
     - С самого начала, мадам. Смотрите на Серджио так, словно он ваш возлюбленный, а не сантехник, явившийся, чтобы проверить кухонную раковину. Неужели я так много прошу?
     Он тихо вздохнул. У этой бабы прекрасный голос, но и только. Зато душа не артистки, а жирной свиньи. И такая же комплекция.
     - Но, маэстро...
     Сопрано ухитрилась выдавить две слезинки. Бейер немного смягчился. Настала пора утешать, льстить и уговаривать"
     - Послушайте, дорогая...
     О, как он презирает эти церемонии!
     Дирижер сошел с возвышения, поднялся на сцену, взял влажную пухлую ручку певицы и уже было приготовился к испытанию, но в этот момент заметил что-то неладное. Хористы неожиданно смолкли и замерли. Примадонна тоже смотрела куда-то вдаль, забыв о слезах. Бейер удивленно обернулся.
     - Добрый вечер, месье Бейер, - прозвенел из темноты ясный глубокий голос, который он немедленно узнал.
     - Вы?!
     Корри шагнула к рампе и восторженно уставилась на Бейера. На ней были все то же желтое платье и завязанная узлом на груди алая шаль. Свет, струившийся снизу, освещал чуть впалые щеки, странные раскосые глаза с тяжелыми веками. Она выглядела старше, взрослее, похудевшей, но по-прежнему несгибаемой.
     - Именно.
     Хористы разом вздохнули, потрясенные такой дерзостью.
     - Дорогая юная леди, надеюсь, вы понимаете, что у нас генеральная репетиция? - со зловещим спокойствием осведомился дирижер. Сопрано позволила себе злорадно усмехнуться при виде столь своевременно возникшего объекта гнева маэстро.
     - Естественно.
     Девушка не отвела глаз, в которых светились сочувствие, уважение и веселые искорки.
     - Я также вижу, что она проходит не слишком ужасно. И подумала, что вы, может быть, захотите поскорее ее закончить.
     Дирижер, онемев от такой наглости, воззрился на нее. Но не увидел на лице девушки ни тени раскаяния. Он узнал это выражение. Выражение человека, которому нечего терять.
     Бейер резким жестом отпустил певцов. Те неспешно, бряцая бутафорскими мечами и шелестя юбками, потянулись за кулисы. Сопрано, надменно вздернув подбородок, проплыла мимо; корсет громко поскрипывал. Оркестр растворился во мраке с легким металлическим шорохом, будто тараканы, вспугнутые внезапным появлением человека.
     Карл молча вернулся на свое место и, закрыв партитуру, обратился к незваной гостье. В эту минуту в нем боролись раздражение, смешанное с непонятным облегчением.
     - Поскольку вы столь наблюдательны, может объясните, - вкрадчиво начал он, - почему вчера примадонна пела, как ангел, а сегодня каркает по-вороньи? Интересно, не так ли?
     - Очень просто, месье Бейер. Мужчины таких вещей не замечают.
     Снова этот невинный взгляд.
     - У нее болят ноги. Нельзя петь в кринолине и модных туфлях.
     Бейер потрясение уставился на нее. Удивительное создание! И вероятнее всего, права. Дородная примадонна невероятно гордилась своими маленькими ножнами. С нее станется надеть под кринолин туфли на шпильках!
     - Вы, конечно, явились, на прослушивание?
     Девушка кивнула. Карл вздохнул. Ну к чему ему лишние проблемы? Он уже почти жалел, что когда-то сам пригласил ее. Арлекин, конечно, его друг, но такой занятой человек, как Бейер, едва выкраивает время на сон и еду, тут уже не до одолжений!
     - Сжальтесь... у меня был такой трудный день! Театральный художник извел меня своими требованиями, оркестранты ненавидят, а баритон заявляет, что будет петь на шведском языке.
     - Мне все равно. Это ваши заботы.
     Карл широко распахнул глаза. Ну и бестактность! Какая беспардонная прямота! Остается либо смириться, либо выгнать ее. Бейер решил смириться.
     - Начинайте.
     Она поднялась на сцену, не взлетела, как раньше, а спокойно взошла по ступенькам, двигаясь медленно, размеренно. Карл одобрительно кивнул. Возможно, первое впечатление было ошибочным, и в беспощадном свете рампы совершится чудо, и она покажется привлекательной.
     Увиденное нравилось и в то же время пугало. Без освещения она казалась необыкновенной, сейчас же стала неотразимой. Лицо тоже изменилось, черты стали более определенными и выражали силу, которой не замечалось раньше. Даже стоя спокойно, она производила впечатление человека, находящегося в постоянном движении, а молчание было насыщено электричеством. Что произошло? Энергия, которая прежде так и бурлила в ней, не исчезла, но теперь она, очевидно, научилась сдерживаться и контролировать свои поступки. Девушка была похожа на парящую морскую птицу. Один взмах крыла - и она легко взлетит в недостижимые дали.
     Бейер покачал головой, вынуждая себя рассуждать здраво. Она обладает редким по выразительности лицом. Даже без грима публике легко разглядеть каждый нюанс ее настроения. Еще необычнее - ее стать и фигура. Всем известно, как трудно найти певицу на роль трагической героини, женщины-легенды, богини. Дело не только во внешности, примадонна обязана обладать совершенно уникальным качеством - эффектом присутствия. И еще до того, как она откроет рот, публика должна завороженно застыть от изумления при одном ее появлении. Бейер слишком много лет отдал театру, чтобы не знать: недостаточно иметь талант, необходимо, чтобы тебя мгновенно замечали.
     - Снова жалоба Недды, как я полагаю?
     - Нет. Моцарт. Ария Сюзанны из "Свадьбы Фигаро". "Зови, любовь".
     Бейер тоскливо поморщился. Опасный выбор. Крайне неподходящий выбор. Музыка Моцарта, обманчиво простая, может стать смертельной ловушкой для самонадеянного и неопытного певца. Здесь даже малейший промах непростителен. Пение без души - мертво, пение, в которое вложено слишком много чувства, невозможно вынести. Визе, например, утверждал, что его от этого тошнит.
     Бейер приготовился к худшему. Моцарт не для молодых. Не для голоса такого диапазона. Девушка совершила ужасную, возможно, фатальную ошибку. Моцарт требует легкости, деликатности, чрезвычайной осторожности исполнения. Только лирическое сопрано, певица, искушенная в ролях субретки, может воздать ему должное.
     Но стоило Корри разомкнуть губы, как Бейер забыл обо всем на свете. Она почти не пользовалась огромным богатством своего голоса, однако каждая нота выпевалась с идеальной чистотой, разносясь по пустынному залу. Нет, это не холодное, бесстрастное совершенство, Безмятежность, да, но такая хрупкая, такая успокаивающая, достигнутая с величайшим трудом, похожая на штиль после шторма. Голос не подавлял, а манил, как звуки отдаленной флейты в роще. Он не выставлял напоказ сокрытые в нем тайны, не объяснял ничего, а просто заключал в себе множество секретов, которые еще предстояло обнаружить. Тихие, точно окрашенные в золотисто-бронзовый цвет звуки лились, увлекая Бейера в страну, где никогда не бывает ночи. Голос говорил о том, как легко всегда оставаться человеком.
     Карл хорошо понимал, чего стоит певице пожертвовать техникой, чтобы дать волю музыке. Но все это - и безмятежность, и ясность, и утонченность - ничто без надлежащего смирения.
     Произошедшая метаморфоза поразила Бейера. Где эта девочка научилась такому самообладанию, такому полному подчинению мелодии? Что убедило ее сойти с пьедестала, стать не повелительницей, а служанкой музыки? Он и представить не мог, что подобные перемены произойдут за столь короткое время. Но возможно, просто забыл об энтузиазме и переменчивости юных. Ее голос говорил ему, как он постарел. Совершенно естественный, сильный, этот голос был выше всякой критики, заставлял забыть обо всех других исполнителях, которых Бейер когда-либо слышал. Казалось, устами девушки говорит само будущее. Как Карл жалел, что девушка пела Моцарта. Теперь эта ария будет звучать в его голове много месяцев, заглушая музыку спектакля, премьера которого состоится через несколько дней.
     Когда она замолчала, Карл еще долго не мог произнести ни слова. Наконец он изрек:
     - Вы умны. Очень умны.
     Она склонила голову:
     - Спасибо, месье Бейер.
     Карл окончательно растерялся, не зная, что сказать.
     - А средний диапазон?
     - А, это!
     Он совсем забыл. Да и какое значение имеет средний диапазон! Все равно что волноваться за Паганини, на скрипке которого посреди концерта лопнула струна.
     - Все еще не слишком хорош, но лучше, гораздо лучше.
     Этот чуть надтреснутый на средних нотах голос лишь придавал ее пению своеобразное очарование.
     - Вы не должны исполнять Моцарта лет до тридцати, - наставительно объявил он.
     - Почему, месье Бейер?
     - Чтобы дать мне еще пожить, - слегка улыбнулся он. - Надеюсь, к тому времени меня уже не будет на этом свете.
     - Неужели так ужасно?
     - Разумеется!
     Он с деланным гневом покачал головой:
     - Вы заставили меня пожалеть об ушедшей молодости.
     Корри с задумчивым видом изучала его.
     - Я буду петь Моцарта, когда захочу, месье Бейер.
     Их глаза встретились. Карл распознал в ее взгляде упрямство. Но он куда упрямее.
     - Да. У вас есть на это право.
     Глядя в ее лицо, Карл почему-то понял, насколько это справедливо. Под глазами тени, широкий рот скорбно сжат. Каким-то образом она сумела осознать, что иногда требуется куда больше мужества казаться слабой, чем сильной.
     - Где вы были, что делали? - неожиданно спросил он, свирепо нахмурив густые брови. Девушка пожала плечами:
     - То, что вы мне велели, месье Бейер. Упражнялась каждый день.
     "Не только это", - подум