. Недавно прошел  дождь,
трава обсыхала на солнце; от нее шел насыщенный крепкий  запах  -  запах
лета.
   На секунду лужайка предстала перед Эдуардом полной  народа.  Юноши  в
белой фланели; крокет, в котором Кристиан  не  знал  себе  равных;  чуть
дальше - стайка девушек и молодых женщин. Прошлое возникло перед ним как
наяву: он слышал удары молотка по мячу, далекие всплески  смеха.  Эдуард
отвернулся, взглянул на дом - и все  исчезло.  Дом  снова  погрузился  в
безмолвие, и на лужайке было тихо. Он вернулся в гостиную как раз тогда,
когда пришел Кристиан.
 
*** 
 
   - Вот такие-то дела.
   Кристиан надвинул на глаза панаму и откинулся  на  спинку  деревянной
скамьи; они сидели на террасе, Эдуард - в тени, Кристиан  -  на  солнце.
Бутылка "Монтраше" была наполовину пуста. Кристиан затолкал ее в  лейку,
куда  ссыпал  весь  лед,  какой  смог  наскрести  в  морозильной  камере
старенького холодильника.
   Он зажег черную русскую сигарету - других он не курил, - и  Эдуард  с
удивлением отметил, что Кристиан не на шутку расстроен:  у  него  слегка
дрожали руки.
   - Прошлое! - с неожиданной горячностью  выпалил  Кристиан.  -  Глупо,
конечно, с моей стороны, но никак не думал, что оно обрушится на меня  с
такой силой. Я считал, что давно развязался и с этим домом, и  со  всеми
воспоминаниями. Вот уж не ожидал, что вообще буду думать  о  нем.  -  Он
скривился. - Temps perdu <Утраченное время (фр.). Отсылка к многотомному
роману-воспоминанию французского писателя Марселя Пруста (1871  -  1922)
"В поисках утраченного времени".>. Мне-то казалось, что оно  и  в  самом
деле утрачено. А теперь выясняется, что отнюдь.
   - Прошлое никогда не уходит, - мягко сказал Эдуард. -  Оно  всегда  с
нами, хотя и упрятано в память. Не надо с ним воевать,  Кристиан,  нужно
радоваться, что оно у тебя есть. - Он помолчал и добавил:
   - В конце концов, мы и есть наше прошлое. Все, что мы  создали,  все,
что с нами случилось, - это суть мы.
   - Тебе-то хорошо рассуждать, - сказал Кристиан, разливая  по  бокалам
остаток вина. - Ты свое прошлое принял.  Тебе  это  неизменно  удавалось
лучше, чем мне. Ты всегда умел вылущивать из  прошлого  -  будущее.  Еще
когда мы учились в Оксфорде, даже тогда. Опираясь на  то,  чего  добился
твой отец, ты стремился достигнуть его уровня - а потом превзойти.  Этим
ты меня тогда и покорил. Я знал, что ты своего добьешься, и  не  ошибся.
То же самое с Элен. Ты твердо решил, что вы будете вместе, -  и  вот  вы
вместе. - Кристиан вздохнул. -  Я  рад.  Ты  счастлив,  Элен  счастлива,
значит, я тоже счастлив. К тому же это укрепляет веру в  себя.  Так  мне
кажется. Веру в силу собственной воли. Ты  же  у  нас  сам  создал  свою
судьбу. О черт! - Кристиан одним махом осушил  половину  стакана.  -  Не
знаю, лучше ли мне от этого. Может, даже хуже.
   - Пожалуй, я с тобой не  соглашусь,  -  задумчиво  сказал  Эдуард.  -
Иногда я думаю так же - мне  кажется,  что  я  прозреваю  взаимодействие
причин и следствий. Скажем, я поступил так-то, а Элен поэтому -  так-то.
Но порой мне кажется, что мы вольны в своих поступках. А иной  раз...  я
вообще ни в чем не  уверен.  У  меня,  бывает,  возникает  чувство,  что
случившегося просто нельзя было избежать. В конце-то концов,  так  много
зависит от случая. Если б отец не погиб, если б Жан-Поль был жив, если б
Элен пошла  тогда  в  другую  сторону  и  мы  с  ней  не  встретились...
понимаешь?
   - Господи! Не потчуй меня детерминизмом в духе французских  традиций!
- сказал Кристиан, пожав плечами. - Не верю я  всему  этому.  У  меня  в
высшей степени здравый, чисто  английский  взгляд  на  вещи.  Не  звезды
повинны в нашей судьбе, дорогой мой Эдуард, а  мы  сами,  что  до  всего
остального...
   - Хорошо, - заметил Эдуард. Он уловил в голосе Кристиана  патетику  и
надсаду, призванные скрыть то, что тот чувствовал на самом деле. - Но  в
таком случае не вижу, за что тебе себя укорять. Ты всегда понимал,  чего
хочешь, - как, впрочем, и я. И весьма успешно своего добивался. Ты хотел
открыть картинную галерею,  хотел  познакомить  эту  страну  с  работами
живописцев новой школы, хотел...
   - Я хотел развязаться со своим прошлым. Со всем этим, -  оборвал  его
Эдуард, махнув рукой, словно отметая и этот дом, и сад, и все графство.
   - Тут-то мы с тобой и расходимся. Ты никогда не порывал с  прошлым  -
ты хранил ему верность. А я только и мечтал о  том,  как  бы  прикончить
свое.  Кристиан  Глендиннинг,  человек,  который  самого  себя  изобрел.
Независимый от Англии - по крайней мере, от этой Англии. Эдуард,  я  лез
вон из кожи. Читал не те. книги, носил не ту одежду, говорил  совсем  не
то. Голосовал не за ту партию  -  если  вообще  являлся  голосовать.  И,
разумеется, имел не тех сексуальных партнеров. - Он помолчал. -  Знаешь,
как-то я сказал маме, что я гомосексуалист. Так  прямо  и  выложил.  Мне
чертовски надоело и опротивело, что все  делают  вид,  будто  ничего  не
замечают, хотя прекрасно все видели, вот я однажды взял и сказал ей.  Мы
как раз там сидели, - он  резким  жестом  указал  на  гостиную.  -  Мама
вышивала. Мелким крестиком. И я ей сказал: "Ты  ведь,  конечно,  знаешь,
мама? Что я гомосексуалист? Педераст. Голубой. Девка. Один из  этих?"  И
знаешь, что она ответила?
   - Нет.
   - Она подняла глаза от шитья, взглянула поверх очков и сказала:  "Что
ж, Кристиан, это твое дело. Но отцу об этом лучше не сообщать. Тем более
до обеда". Так и  сказала.  Я  собственным  ушам  не  поверил.  А  потом
пустилась в рассуждения о том,  какие  цветы  лучше  всего  подходят  на
бордюр Северной клумбы.
   Эдуард подавил улыбку.
   - Я так рассердился, что выбежал из  гостиной.  Понимаешь,  я  просто
кипел. Мне хотелось доказать им всем, что я не такой, как они. Что я  не
вписываюсь в их среду - как не вписывался  и  Хьюго.  Но  они  закрывали
глаза. Что бы я ни вытворял, они с этим мирились. Все британцы такие, ты
и сам знаешь. Сперва мирятся, потом  привыкают.  Прекрасно  срабатывает.
Таким путем они разоружают любую оппозицию  -  и  им  это  удается.  Вот
почему у нас никогда не было настоящей революции - и не будет. Если б  у
нас появились Робеспьер или Дантон, знаешь, кем  бы  они  кончили?  Я-то
знаю. Мировыми судьями. Заседали бы себе в палате лордов и скончались бы
почетными членами многочисленных комитетов. Вроде меня. Ты хоть  знаешь,
что я заседаю в комитетах? А я действительно заседаю. Правда, ужас?
   - Бывает и хуже, -  кротко  заметил  Эдуард.  Кристиан  наградил  его
язвительным взглядом.
   - Возможно. В двадцать лет я  бы,  однако,  этого  не  сказал.  -  Он
запнулся. - Но что там ни говори, а суть  в  другом.  Правыми  оказались
они, а я ошибался. Я это только что понял. Мне так и не удалось  сбежать
от всего этого, я просто себя обманывал. А оно вот - все тут,  поджидало
меня. Только и ждало, чтоб наложить на меня свою лапу.
   Он испустил театральный вздох.
   -  Ты  и  вправду  так  чувствуешь?  -  спросил  Эдуард,  внимательно
посмотрев на друга.
   Кристиан передернул плечами и ответил, теперь уже не так желчно:
   - Да. Полюбуйся на  это.  Восемьсот  акров  плодородной  земли.  Своя
ферма. Один сад занимает около  десяти  акров.  А  дом  -  действительно
великолепный особняк, в котором многие  поколения  Глендиннингов,  милых
убежденных консерваторов, жили с незапамятных времен. Отец приобрел  его
в 1919 году у двоюродного брата, тогда дом был в жутком  виде.  Никакого
сада не было - сад разбила мама. Здесь я  родился.  Здесь  родились  мои
сестры. И теперь он принадлежит мне. Сестры от него отказались -  у  них
свои большие поместья. Так что мне прикажешь с ним делать?
   - Мог бы в нем жить, когда бываешь в Англии.
   - Жить? Здесь? Эдуард, не болтай ерунды.  Тут,  по-моему,  пятнадцать
спален, не меньше. В таком доме холостяку делать нечего. К тому же  меня
устраивает  мой  нынешний  образ  жизни.  Милая  маленькая  квартирка  в
Лондоне, чуть побольше - в Париже, и чуть поменьше - в Нью-Йорке. А  тут
- посмотри... - Он махнул рукой. - Сколько мебели,  сколько  картин.  На
кой мне вся эта обуза? Кому мне ее завещать? О господи!  Стоит  об  этом
подумать, как голова начинает раскалываться.
   - Ну, раз уж все это не нужно ни тебе, ни твоим сестрам, значит,  как
я понимаю, остается одно - продать?
   - В этом-то и беда. -  Кристиан  закурил  новую  сигарету  и  подался
вперед. - Насчет продажи  я  уже  решил.  Окончательно  и  бесповоротно.
Сестры пусть берут, что  захочется,  прочее  отправится  к  "Сотби"  или
"Кристи" <Знаменитые лондонские фирмы, специализирующиеся на  проведении
аукционов преимущественно антиквариата и произведений искусства.>, а дом
я продам. Все выглядело так просто. До сегодняшнего дня.
   - А что теперь?
   - Теперь не могу. -  Кристиан  отвел  взгляд.  -  Как  выяснилось,  я
действительно не могу. Понимаешь, я все время представляю себе, кому это
достанется. Какому-нибудь гнусному деляге из Сити -  прости,  Эдуард,  -
который сорвал большой куш на бирже. Он выкорчует сад  и  заасфальтирует
лужайку - так ему будет удобней. На месте розария  устроит  какой-нибудь
бассейн, выложив его жутким ярко-синим кафелем. А его женушка - господи,
так и вижу, как она переоборудует кухню, наставит новейшее металлическое
оборудование и больше туда - ни ногой. А  после  пригласит  какую-нибудь
Жислен Бельмон-Лаон, чтобы та превратила  дом  в  образцовый  английский
сельский особняк.
   Он жалостно посмотрел на Эдуарда.
   - Они же все изгадят,  понимаешь?  Все-все,  что  мне,  как  я  думал
когда-то, хотелось уничтожить. А теперь не хочется. При одной  мысли  об
этом меня берет ужас. - Он сделал паузу. - Ты  знаешь,  они  все  еще  в
погребе - в целости и сохранности, - отцовские вина. Только  что  узнал,
когда спустился в подвал. Со дня его смерти никто к ним не  притронулся.
И книга реестра вин на месте. В ней все подробно расписано. Числа..  Где
и когда приобретено. Количество бутылок. Он вообще-то неплохо разбирался
в винах, что странно - по части еды он всю жизнь  оставался  твердолобым
английским пуританином. Больше всего любил рыбный  пирог  с  фасолью,  а
вместо пудинга - пирог с патокой. И еще обожал сливы, он их сам собирал.
О дьявол и все его присные, прости, Эдуард.
   На  глазах  у  него  навернулись  слезы.  Он  раздраженно   встал   и
отвернулся. Эдуард приподнялся, но Кристиан сердитым жестом заставил его
опуститься на место:
   - Ничего. Сейчас приду в норму. Отвернувшись, он уставился  на  живую
изгородь.
   Эдуард выждал с минуту и тоже встал.
   - Пойду сварю кофе. Хочешь выпить  чего-нибудь  крепкого?  У  меня  в
машине бутылка арманьяка.
   - По правде сказать, мысль совсем недурная.
   Кристиан так и не обернулся. Эдуард тихо удалился. Он сходил к машине
за арманьяком, прошел длинной, выложенной тяжелыми плитами  галереей  на
кухню и занялся кофе.
   Между жестянками кофе и жестянками чая  -  "Эрл  Грей",  "Лапсанг"  и
"Цейлонский" - были заткнуты пакетики  семян,  на  каждом  -  число.  На
кухонном столе лежала записка с перечнем того, что  нужно  купить:  одну
баранью котлетку, пакетик  овсяных  лепешек,  полфунта  масла,  четверть
фунта сыра. Вдовий рацион. Эдуард прочитал, и от жалости у него защемило
сердце. Мать Кристиана провела тут в одиночестве  десять  последних  лет
жизни. Еще тогда его глодало чувство вины - так редко они  с  Кристианом
ее  навещали.  Но  и  теперь  ему  было  трудно  представить   себе   ее
существование в этом обезлюдевшем доме, ибо он  до  сих  пор  видел  его
таким, каков тот был двадцать лет тому назад,  -  полным  жизни.  Эдуард
подумал о том, что все это пойдет с молотка, будет продано, перестроено,
и, подобно Кристиану, почувствовал: нужно любой ценой сохранить то,  что
так любили и сберегали. Он вспомнил слова Филиппа де  Бельфора:  "Можете
себе представить, как все обрадуются, когда вы преставитесь...  еще  бы,
сколько добра - грабь - не хочу!"
   Он отнес кофе и арманьяк на террасу. Тем временем Кристиан, казалось,
пришел в себя; он сидел и курил очередную сигарету.
   Эдуард налил ему кофе и  стаканчик  арманьяка  и  сел;  он  никак  не
решался сказать то, что хотел, но все же решился:
   - Ты уверен, абсолютно уверен, что не хочешь жить в этом доме? И  что
сестры тоже не хотят?
   - Я же сказал, что нет. Решительно  нет.  После  похорон  у  нас  был
маленький семейный совет, и  все  согласились,  что  дом  нужно  продать
подчистую. Примерно в этом духе. Без сантиментов.
   - Можно, я его куплю?
   - Что?! - Кристиан застыл с поднятым стаканом в руке.
   - Можно, я его куплю?
   Воцарилось молчание. Узкое лицо Кристиана залила краска.
   - Побойся бога, Эдуард. Мы с тобой, конечно,  друзья,  но  даже  ради
дружбы идти на такое... Я совсем не хотел...
   - Знаю, что  не  хотел.  И  мое  предложение  продиктовано  не  нашей
дружбой. То есть не только ею.
   - Тогда почему?
   Эдуард  опустил  глаза,  и  Кристиан,  придирчиво  наблюдая  за  ним,
заметил, что он изо всех сил старается сохранить бесстрастное выражение,
но это плохо ему удается: на лице Эдуарда явственно читалось счастье.
   - У меня и Элен... одним словом,  все  юридические  тонкости  наконец
улажены. Развод состоялся, значит, мы можем жениться. И...
   - Господи,  господи!  -  Кристиан  воспрянул  и  издал  боевой  клич,
которому позавидовал бы любой краснокожий. - Когда? Когда? Эдуард,  чтоб
тебя черти взяли, ведь ни словечком не обмолвился...
   - На следующей неделе.
   -  На  следующей  неделе?  На  следующей?  Не  верю.  Чудо  какое-то.
Распрекрасное чудо...
   Кристиан вскочил и бросился обнимать Эдуарда, чуть не  опрокинув  при
этом столик.
   - Где? Как? Надеюсь, я буду шафером? Если нет, то больше ты  меня  не
увидишь. Обожаю свадьбы. Собираешься закатить  на  полную  катушку  или,
напротив, что-нибудь восхитительно тайное, когда новобрачные  тихохонько
удирают,  а...  .  -  Кристиан!  -  Эдуард  попытался   остановить   это
словоизвержение, но и сам невольно расплылся в  улыбке.  -  Кристиан,  я
пытаюсь сделать тебе чисто деловое предложение.
   - Деловое  предложение  в  такую  минуту?  Ты  рехнулся.  Это  же  не
по-человечески. Ты... что?
   - Если ты и в самом деле хочешь продать этот дом, я  бы  очень  хотел
его купить. Вот и все.
   Кристиан угомонился, присел и посмотрел в глаза Эдуарду.
   - Зачем? Ничего не понимаю. Ты сказал мне две потрясающие вещи -  так
есть между ними какая-то связь?
   - Конечно, есть.  Я  хочу  сделать  Элен  свадебный  подарок.  И  мне
подумалось - если ты не против, - улыбнулся Эдуард,  -  что  неплохо  бы
подарить ей настоящий английский дом. И английский сад.
 
*** 
 
   - Когда она была девочкой... Они возвращались в Лондон. Эдуард бросил
взгляд в боковое  зеркало,  прибавил  скорость,  и  его  "Астон  Мартин"
обогнал три автомобиля и тягач. Кристиан зажмурился.
   - Когда она была девочкой - я бы  не  стал  посвящать  в  это  никого
другого, но Элен, как я знаю, немного говорила с тобой на  эту  тему,  -
она жила на трейлерной стоянке в Алабаме. Помнишь?
   - Помню. Она как-то ее мне описывала.
   - Жила там с матерью, и та частенько рассказывала ей про Англию и дом
своего детства. - Эдуард помолчал. - Ты помнишь тот дом, в Девоне?
   - Как его можно забыть?
   - Мать рассказывала ей про него и про  сад.  Про  сад  особенно.  Она
сотворила  нечто  такое,  что  Элен  запомнила  на  всю   жизнь.   Образ
прекрасного, безмятежного, идеального дома. Когда Элен  была  маленькой,
мать, бывало, надолго оставляла ее одну, и знаешь, чем  тогда  частенько
занималась  Элен?  Пыталась  устроить  сад.  Английский  сад.   Собирала
камушки, дикие цветы, травинки, выкапывала в земле и  сажала  их,  чтобы
подарить маме английский сад, когда та вернется. Только вот беда - тогда
стояла жара, земля была пересохшая,  а  мама  часто  возвращалась  очень
поздно, так что к ее приходу растения успевали завянуть и погибали.  Она
мне однажды рассказывала, и я запомнил.
   Он помолчал, глядя на дорогу.
   - А потом она в конце концов вернулась в Англию к тетушке, увидела ее
жалкий домишко, и это было для  нее  страшным  ударом.  Она  только  что
потеряла мать и единственного друга, приехала в Англию - и увидела  этот
ужас. Ей  и  сейчас  тяжело  говорить  об  этом.  Понимаешь,  тогда  она
убедилась воочию, какой великой фантазеркой была ее мать. Элен, конечно,
знала, что кое в чем... видела, что мать сама себя обманывает. Но в  тот
идеальный сад Элен, по-моему,  всегда  верила.  А  тут  выяснилось,  что
никакого сада нет и не было. Он тоже оказался плодом  самообмана,  и  не
только ее матери, но и самой  Элен.  Она  унаследовала  от  матери  этот
мираж.
   - Господи, как печально, - вздохнул  Кристиан.  -  Я  об  этом  и  не
подозревал. Чего только мы не получаем в наследство!
   - Да. -  Эдуард  снова  глянул  в  зеркальце,  убедился,  что  дорога
пустынна, и прибавил скорость. - Да. Я долго ломал голову. Мне  хотелось
подарить ей что-то особенное,  исполненное  для  нее  глубокого  личного
смысла. И когда я утром вошел в твой дом, я об этом подумал. Я  в  жизни
не видел более английского дома. И такого идеального английского сада. -
Он улыбнулся. - Обещаю, мы не станем превращать розарий в бассейн.
   - Вот и хорошо. - Кристиан лукаво покосился на Эдуарда. - Насколько я
понимаю, тем самым ты обещаешь и не приглашать Жислен?  Не  хотелось  бы
видеть, как эта скорпионша вцепится в дом своими клешнями...
   - Это я тебе твердо обещаю. Жислен работала только над моими салонами
- до домов я ее не допускал, - да и то это было давным-давно.
   - Как она, кстати? Она вроде вышла за этого типа, Нерваля?
   - Совершенно верно. Сначала устроила скандальный развод с  Жан-Жаком,
а потом вышла за Нерваля. Я не видел  ее  уже  несколько  лет.  Если  не
ошибаюсь, там возникли маленькие разногласия с налоговым  управлением  -
какая-то   довольно   сомнительная   компания,   зарегистрированная   на
Каймановых островах. Во всяком случае, из Франции они с Нервалем отбыли.
Я  слышал,  сейчас  они  заняты  разделыванием  того,  что  осталось  от
Марбеллы, и, похоже, весьма в этом преуспевают.
   - Марбелла. Ну и ну.
   - Элен раз или два встречалась с Нервалем. При его посредничестве она
купила и продала дом. По-моему, она нашла его презабавным. Она говорила,
что он откровенный мошенник. Эдакий улыбчивый негодяй. Естественно,  без
стыда и совести.
   - О, рад это слышать, - улыбнулся Кристиан. - Стало быть,  скорпионша
получила по заслугам.
   - Вообще-то я слышал, что они очень  счастливы.  Вероятно,  прекрасно
спелись. - Эдуард глянул на Кристиана. - Только прошу, не упоминай о ней
при матушке. Теперь Жислен ее bete noire  <Пугало,  жупел  (фр.).>  -  с
тогдашней нашей поездки в Сен-Тропез, ты ведь помнишь? - Он помолчал.  -
Матушка считает Жислен своим врагом. Не исключено, что и меня тоже.
   В его голосе прорезалось чувство, и Кристиан с любопытством  на  него
посмотрел.
   - Вероятно, ты не хочешь сказать, почему?
   - Не  вижу  смысла  рассказывать.  История  долгая  и  запутанная.  Я
поступил так, как считал правильным в насущных матушкиных интересах,  но
она этого не забыла и не простила, вот и все. - Он пожал плечами. -  Она
сильно  переменилась,  Кристиан.  Ты  бы  ее  не  узнал.  Одевается  она
по-другому, сделалась очень набожной...
   - Набожной? Луиза? Не верю.
   - Но это правда, - улыбнулся Эдуард. - Дом пропах ладаном. Когда я  к
ним прихожу - так и слышу шелест сутан. - Он помолчал, подумал о  матери
Кристиана, о том, что Луиза, при всей ее  несносности,  тоже,  возможно,
одинока, и добавил:
   - Зашел бы ее навестить, когда приедешь в Париж,  Кристиан.  Увидишь,
что я имею в виду.
   - Боюсь, мой приход особых восторгов не вызовет. Луиза меня всегда не
терпела.
   Кристиан закурил сигарету, откинулся на спинку сиденья и  предоставил
Эдуарду сосредоточиться на дороге. Он повернул голову и