ольшой?  Видишь,  что
ты со мной делаешь...
   Ее рука оказалась  пойманной  как  в  капкане  между  его  ладонью  и
набухшей плотью. Жар его кожи, непомерность эрекции привели ее  в  ужас.
Она  не  могла  отодвинуться,  он  же,  видимо,  принял  ее  молчание  и
неподвижность за согласие. Подтолкнул ее к постели, подхватил  и  усадил
на белый прямоугольник чехла, затем начал неспешно  раздеваться,  словно
получал удовольствие, оголяясь у нее на глазах.
   Элен  сидела  на  чехле  как  изваяние,  не  отводя  от  него   глаз.
Замешательство и паника отпустили ее, сознание стало жестким, холодным и
ясным. Она все понимала  -  полностью  и  с  отстраненным  безразличием,
словно это происходило не с нею, а с кем-то еще.
   К этому он вел дело много месяцев; возможно,  дожидался,  чтобы  жена
уехала. Просьба о деньгах всего лишь послужила  дополнительным  поводом.
Сейчас, видела она, он считает свои  действия  совершенно  оправданными.
Для него  это  сделка,  обмен.  Она  приняла  от  него  подарок,  теперь
попросила денег - ему же от нее нужно вот это. Любовью тут,  разумеется,
и не пахло - она была просто дурой. Только секс и торговля. Потешится на
шестьдесят долларов.
   Трусы он снимать не стал. Элен  глядела  на  него  и  видела  крепкий
квадратный торс с жирком на талии и первыми  признаками  брюшка,  густую
поросль черных  волос  на  груди,  сужающуюся  книзу  и  исчезающую  под
резинкой трусов. По сравнению с загаром на лице, шее и руках, само  тело
казалось поразительно белым. Эрекция  натягивала  трусы,  собирая  их  в
складки. Он стоял, уперев руки в  бока,  растянув  рот  в  самоуверенной
улыбке. Элен смотрела и понимала, что ненавидит его всем сердцем.
   - Когда-нибудь видала мужчину в таком виде? - Нет.
   Он осклабился.
   - Дай-ка, голубка, я устрою тебя поудобней.
   Он взялся за застежку "молнии" у нее на платье - застежка  запуталась
в волосах - и дернул чуть дрогнувшей  рукой.  Потом  снял  с  нее  через
голову платье и бросил на пол. Встал на постели на колени, подался назад
и начал пожирать ее взглядом.
   - Господи. Господи всемогущий.
   Он не стал снимать с нее лифчик - просто выпростал груди из кружевных
чаш,  обнажив  соски.  Завалил  ее  на  спину  и  принялся  их   сосать.
Изогнувшись на коленях, он погрузил лицо в ее  плоть.  Элен  лежала  как
мертвая, глядела на него и ощущала его как бы  с  огромного  расстояния,
словно находилась от него за миллион миль,  на  обратной  стороне  Луны.
Какой-то до тех пор неведомой ей частью сознания  она  прикидывала,  как
далеко позволить ему зайти. Поначалу он так увлекся, что не  заметил  ее
каменного  спокойствия.  Он  был  слишком  занят  ее  грудями  -  сосал,
облизывал, покусывал. Его пальцы скользнули ниже, задержались  на  глади
ее живота,  помедлили  и  двинулись  еще  ниже.  Наткнулись  на  нейлон,
нащупали лобок, сорвали трусики и больно  вцепились  в  кустик  лобковых
волос - так берут собаку за шкирку.
   - Раздвинь ноги, голубка. Совсем немножко. Я не сделаю тебе больно, я
хочу  доставить  моей  девочке  удовольствие.  Дай-ка  попробую,  дай-ка
пощекочу. Правда голубка, тебе приятно, когда я так ласкаю?
   Он просунул палец между губами влагалища, пощупал, больно надавливая,
покрутил.
   - Ты все еще сухая, голубка. Погоди, сейчас. - Он тихо рассмеялся.  -
Женщина что машина, понимаешь? Ей тоже надо дать время разогреться.
   Он снова покрутил пальцем. Элен поморщилась.
   - Давай, давай, голубка, ты не стараешься, понимаешь? Вот. - Он резко
выдернул палец и схватил ее за руку. - Пощупай меня, узнай меня поближе.
Посмотри как я взыграл, как разогрелся...
   Он просунул ее ладонь в разрез своих трусов, грубо прижал  к  гладкой
натянутой коже члена, подтолкнул ни же, к морщинистой мошонке и маятнику
яичек. Снаружи они  были  на  ощупь  влажные  и  съежившиеся,  а  внутри
округлые и твердые как галька. От ее прикосновения ствол члена  дернулся
и вздыбился. Элен закрыла глаза.
   - Хочешь посмотреть поближе, голубка? Полюбоваться товаром? - По  его
голосу она поняла, что он улыбается; почувствовала,  как  он  приспустил
трусы на ляжки.
   - А теперь, голубка, открой глаза и погляди не спеша и внимательно.
   Элен глянула. Воспаленная красная  плоть.  Головка  члена  похожа  на
глаз, подумалось ей. Маленький немигающий глаз; а вместо зрачка -  белая
жемчужная капля.
   - Можешь его поцеловать, голубка. Очень будет приятно. -  Он  схватил
член в кулак, словно выставляя на показ. Дрожь прошла  по  его  телу.  -
Голубка... Я недолго сумею удерживать. Ты знаешь, что мне  хочется...  -
произнес он хрипло и неразборчиво. Он  оседлал  ее,  обхватив  за  талию
плотными ляжками. Элен подняла голубые глаза и посмотрела ему в лицо.
   - Туда не позволю, - отчеканила она и заметила, как  от  удивления  у
него на миг широко раскрылись глаза. Но  только  на  миг.  Лицо  у  него
покраснело, губы обвисли, взгляд снова обрел  сосредоточенность.  Словно
он ее и не видит, отстраненно подумалось ей.
   - Ладно, ладно. Ложись на спину... - пропыхтел он, грубо завалил  ее,
нащупал груди, сдвинул так,  чтобы  между  стенками  плоти  образовалась
узкая лощинка, и ввел в нее член. Потом принялся елозить,  вперед-назад,
вперед-назад,  беспорядочно  и  сердито,  нависнув  над  нею  искаженным
дергающимся лицом.
   - Вот так. Вот так. Хорошо. Как хорошо. Господи... не двигайся. Какие
большие. Маленькая девочка, а такие большие...
   В последний миг он задергался как безумный, вжался в  ее  плоть  -  и
замер; тело его судорожно напряглось, дыхание  со  стоном  вырвалось  из
горла. Все случилось так быстро; Элен закрыла глаза и тут же открыла: на
нее вдруг напал ужас - почудилось, будто он умирает.  Она  ощутила,  как
жидкая струя брызнула ей на грудь и  шею.  Он  сел  на  нее,  ловя  ртом
воздух.
   Через две или три минуты она легонько его толкнула, и  он  откатился.
Она  медленно  села,  спустила  ноги  с  постели.  Оглянулась  на  белый
прямоугольник чехла: постелен  с  расчетом,  на  шелковом  покрывале  не
осталось никаких следов. Сколько раз он уже занимался этим  -  и  почему
именно в  спальне  жены?  Она  ничего  не  испытывала,  только  холодное
любопытство.
   - Мне нужно домой. Он сел и натянул трусы.
   - Конечно. Но сперва приведем-ка тебя в порядок.
   Он извлек бумажные салфетки и вытер ей кожу  и  волосы.  Без  всякого
смущения, как она отметила.
   - Лучший лосьон для кожи на всем белом свете, - ухмыльнулся он. - Так
говорят, голубка.
   Элен надела платье, застегнула "молнию" и молча  подождала,  пока  он
натянул рубашку и брюки.
   - Теперь можно получить деньги?
   Не подарок -  деньги.  Она  произнесла  слово  вполне  отчетливо.  Ей
хотелось дать ему знать, что она все  понимает  и  не  обманывается.  Но
прежде всего - что  она  ничего  с  ним  не  чувствовала,  пусть  знает.
Поразвлекался за деньги - и только.
   Он нахмурился. Она видела, что он оскорблен, но пытается это скрыть.
   - Что у тебя за манера обо  всем  говорить  в  лоб.  -  Он  помедлил,
засунув руку в карман пиджака. - Для  тебя  только  это  и  было  важно?
Брось, голубка.
   - Разве не вы говорили, что любите делать мне подарки?
   На сей раз ей не удалось скрыть презрение в голосе, и до него  дошло.
Он помрачнел, нарочитым жестом извлек бумажник  и  принялся  выкладывать
десятидолларовые  купюры  на  туалетный  столик  жены.  Тридцать.  Сорок
Пятьдесят. Пятьдесят пять.  С  хитрой  улыбкой  он  спрятал  бумажник  в
карман.
   - Мне нужно шестьдесят.
   - Пять кладу на счет. Получишь в другой раз,  когда  будешь  со  мной
милой.
   Элен наградила его взглядом,  торопливо  пересекла  комнату  и  взяла
деньги. Он схватил ее за руку.
   - Господи, ну ты откалываешь! Только я тебе не верю. В нью-орлеанском
борделе я и то встречал больше такта... - Он сжал ей запястье. -  Скажи,
голубка, почему ты так себя повела? Я тебя  чем-то  расстроил  или  как?
Элен, да поговори же со мной, скажи что-нибудь. Ведь тебе  было  хорошо,
правда? Я сделал тебе приятное...
   - Мне пора идти.
   Она вырвала руку и отвернулась. Ее начинала бить дрожь,  ей  хотелось
исчезнуть до того, как он это заметит.
   - Элен...
   В его голосе проскользнула мольба. Он протянул  к  ней  руку,  и  она
оглянулась.
   - Элен, голубка, постой. Погоди минутку...
   - Нет! - Злость и обида  внезапно  вырвались  на  волю.  Она  топнула
ногой. - Я вас ненавижу. И себя ненавижу. Не нужно вам было так  делать.
Не нужно.
   Она сорвалась на крик и задохнулась. Ей было ясно,  что  она  говорит
как ребенок, но знала она и то, что  ребенком  ей  уже  не  бывать.  Она
повернулась и выбежала из комнаты.
 
*** 
 
   Ночью в Оранджберге произошли беспорядки. О том,  как  все  началось,
ходило несколько версий.
   Одни рассказывали, что трое белых мужчин и женщина вышли  из  бара  и
какой-то негр на Главной улице отпустил по ее адресу замечание.
   По словам других, началось с того, что трое белых мужчин в  "Шевроле"
попытались затащить в машину молодую негритянку, а  ее  парень  бросился
отбивать девчонку.
   Кто-то обвинял  во  всем  спиртное;  кто-то  -  местных  негритянских
активистов, тех самых, что организовали выступления против сегрегации  в
автобусах. Кто-то возлагал вину на жару - целую  неделю  температура  не
опускалась ниже девяноста градусов при высокой влажности воздуха; кто-то
полицию штата, а кто-то - федеральное правительство. Но чем бы  ни  были
вызваны беспорядки и что  бы  их  ни  спровоцировало,  последствия  были
налицо.
   Чернокожего  юношу  Лероя  Смита,   девятнадцати   лет,   работавшего
механиком в гараже Хайнса, Трасса, дом 48, доставили в окружную больницу
Монтгомери, где установили его смерть от ножевых ранений в сердце.
   Были задержаны трое  парней,  все  чернокожие;  в  ожидании  суда  их
поместили в камеру предварительного  заключения.  Задержали  двух  белых
ребят, допросили и отпустили. На улице разбили  две  магазинные  витрины
подожгли автомобиль. Гражданских свидетелей не оказалось.
   Элен спала беспокойным сном в своей узкой постели. Около часа ночи ее
разбудили вопли  сирен.  Мать  повернула  голову,  пошевелилась,  но  не
проснулась. Сирены все выли и выли во мраке. В конце концов Элен встала,
вышла и села на ступеньки.
   Воздух загустел от жары. Деревья  неподвижно  стояли,  погруженные  в
ночь. Бородатый мох отливал в скудном лунном свете,  и  казалось,  будто
серебристые змеи обвиваются вокруг стволов. Белые ночные бабочки, жирные
и мохнатые, тупо вылетали на свет и шарахались назад в темноту.  Красной
точкой промелькнул и скрылся светляк.
   По всему  парку  автоприцепов  слышались  голоса,  хлопали  двери;  а
дальше, на шоссе, небо вспарывали автомобильные фары и завывали, уносясь
во тьму, сирены. Она просидела так с час или немногим  больше,  не  зная
что случилось, но  примерно  догадываясь,  потому  что  такое  бывало  и
раньше; она понимала, что означают сирены - ненависть и смерть.
   В третьем часу сирены  замолкли,  фары  перестали  высвечивать  небо.
Соседи угомонились, двери позакрывались. Она  услыхала,  как  вдали,  за
хлопковыми полями бежит товарняк; в  неподвижном  воздухе  колеса  мерно
выстукивали:  ненависть  -  смерть,  ненависть  -  смерть,  ненависть  -
смерть... Паровоз протяжно взревел на оранджбергском переезде, наступила
тишина.
   Она сидела не шевелясь, глаза  ее  привыкли  к  темноте,  и  тут  она
увидела под деревьями движение какой-то смутной тени. Элен встала,  тень
снова дернулась.  Элен  скатилась  по  ступенькам,  пересекла  дворик  и
выбежала через деревянную калитку.
   - Билли?
   Он стоял под деревьями, в лунном свете его лицо выглядело  белым  как
мел. Даже на расстоянии она заметила, что он побывал в переделке:  пятна
крови спереди на рубашке, длинный извилистый кровавый порез на щеке.
   - Билли! Тебя ранили. Тебе  плохо?  Что  они  с  тобой  сделали?  Что
случилось?
   Она протянула к нему руки, он взял ее ладони в свои и слабо пожал.
   - Лерой умер. У него на той неделе должна была быть свадьба. Я  ходил
в больницу. Я знал, что он умер, но  все-таки  надеялся.  Мало  ли  что.
Фараонов там было тьма-тьмушая, и в вестибюле, и  в  коридоре.  Меня  не
пустили. Даже не сказали, жив он или нет. В конце концов  я  выяснил  от
сестры. Тем временем прибежала его невеста, узнала и начала голосить.  -
Он прижал ладони к ушам. - До сих пор ее слышу.  Она  не  верила  -  все
случилось так быстро. Я был с ними и все видел. Все-все. Лерой ничего не
сделал - ничего, и сказать ничего не успел. Когда нож вошел, он даже  не
крикнул. Просто  согнулся,  словно  ему  дали  под  дых.  Потом  у  него
закатились глаза и он дернул ногой, слабо-слабо. Тут я понял. Он был мне
другом. Мы три года рядом работали. Я обещал ему, что приду на свадьбу.
   У Билли вдруг подломились ноги, он весь сжался и опустился на  землю,
обхватив себя руками, уронив голову. Элен на мгновение застыла, не сводя
с него глаз, потом опустилась рядом и обняла  его.  Ее  пробрал  ледяной
холод, внезапный страх.
   -  Билли...  -  Губы  сделались  такие  сухие,  что  она   с   трудом
выговаривала слова. - Билли. Ты видел? Видел,  кто  это  сделал?  Ты  их
узнал?
   - Да, - ответил он, потупившись.
   - Билли. Билли. Посмотри мне в глаза. Ты рассказал полиции?
   Он медленно поднял голову.
   - Еще нет. - У него скривилось лицо. - Я пытался, но  они  вдруг  все
как оглохли.
   - Но ты им скажешь? Сделаешь заявление?
   - К утру в участке немного уляжется. - Он  пожал  плечами.  -  Тогда,
думаю, схожу.
   Он посмотрел на нее, дотронулся до ее щеки.
   - Ты плачешь? - удивился он. - Элен, почему ты плачешь?
   - Сам знаешь почему. Ох, Билли, сам знаешь.
   Он поглядел на нее в упор. Потом осторожно и ласково вытер  слезы.  У
него стало другое лицо - черты разом затвердели, и  Элен  подумала,  что
никогда еще он не казался ей таким взрослым. Вид у него был  усталый,  а
взгляд, хотя он смотрел ей в лицо, - совсем отрешенный.
   - Билли, я не хочу, чтобы с тобой приключилась беда.
   - Да какая это беда. - Он  выдавил  улыбку,  и  она  поняла,  что  он
нарочно ее не понял. - Посмотри - обычная царапина...
   - Билли...
   - Все очень просто. Мне не приходится выбирать. Я хочу жить в мире  с
самим  собой.  Вот  и  все.  -  Он  встал  и  помог  подняться  Элен.  -
Когда-нибудь... - Он замолчал, ласково обнял ее и снова заговорил:
   - Когда-нибудь ты уедешь отсюда. Как бы мне хотелось уехать вместе  с
тобой, вот и все...
   - И уедем! - Элен порывисто потянулась к нему. - Уедем, Билли!  Уедем
вместе. Нас тут ничто не держит. Собрали бы вещи и уехали, нашли бы себе
работу. В другом месте. Не похожем на это. Что нам мешает, Билли, что?!
   - И мне бы хотелось так думать. Хотелось бы верить.
   - Но ты не веришь?
   - Нет, - мягко ответил он. - Не верю. Но  ты  уедешь,  я  в  этом  не
сомневаюсь и этому радуюсь. Куда бы ты ни уехала, что  б  ни  случилось,
душой я буду с тобой. Этим я буду счастлив. И горд.
   Элен внимательно на него посмотрела и отвернулась.
   - Билли, ты не знаешь меня, - произнесла она. -  Не  знаешь.  Если  б
знал, по-настоящему знал, то не сказал бы такого.
   Он нежно тронул ее лицо, повернул так, чтобы поглядеть ей в глаза, но
Элен показалось, что он смотрит ей в душу.
   - А теперь иди-ка ты спать. - Он ласково ее оттолкнул. - Уже поздно.
   - Не хочу идти спать. Хочу остаться с тобой, Билли.
   - Не сейчас. Мне нужно побыть одному. Требуется подумать.
 
*** 
 
   Элен встала в шесть утра. Солнце еще не успело высоко  подняться,  но
жара уже навалилась - тяжелая, влажная, удушливая жара,  какую  способна
развеять одна только буря. На маленьком желтом комоде у  постели  матери
аккуратной стопкой лежали зеленые  купюры  -  накануне  она  вручила  их
матери. Та проснется и первым делом опять их увидит.
   Элен убралась в крохотной кухоньке. Ни одной грязной тарелки: значит,
мать снова ничего не поела. Она разгладила сильно потертую пеструю шаль,
повесила ее на спинку стула, подмела, помыла клеенку, тщательно  накрыла
к завтраку, выставив на стол два  прибора.  Сходила  к  колонке  набрать
воды, подогрела и, услышав, как мать завозилась, понесла  ей,  чтобы  та
смогла вымыться.
   - Чистое белье, - сказала мать, садясь в постели. - Элен,  мне  нужно
чистое белье.
   Мать долго собиралась, и, когда наконец вышла на кухню, Элен  увидела
результаты ее стараний: волосы тщательно уложены, лицо  подкрашено,  так
что по контрасту с бледной кожей рот казался поразительно красным. Брови
и ресницы мать тронула тушью, которая чуть размазалась. На  матери  были
ее лучшее платье  и  лучшие  туфли  на  тонком  высоком  каблуке.  Туфли
нуждались в починке. Усаживаясь за стол, мать грустно на них  посмотрела
и поправила швы у чулок.
   - Последняя новая пара. - Она  рассеянно  улыбнулась  Элен.  -  Я  их
берегла.
   Элен молча налила матери чай, но мать не стала разводить его  молоком
и сделала всего несколько глотков. От еды она отказалась.  Элен  села  и
наклонилась к матери через стол.
   - Мама. Мама, послушай, что я тебе скажу.
   Мать  подняла  голову.  Фиалковые  глаза  встретились  с  голубыми  и
скользнули куда-то в сторону.
   - Ну пожалуйста, мама. Это очень важно.  Я  много  над  этим  думала.
Мама, нам необходимо уехать отсюда.
   Необходимо.
   - Разумеется, милая. Я знаю. - И вновь фиалковые глаза посмотрели  ей
в лицо, и вновь Элен поняла, что мать ее  не  видит,  уж  тем  более  не
слышит. Элен беспомощно потянулась к матери и взяла ее за руку.
   - Послушай, мама, ну пожалуйста. Я помню, когда  была  маленькая,  мы
часто говорили об этом, строили  планы,  пробовали  откладывать  деньги,
потом на какое-то время забывали, а затем  опять  возвращались  к  нашим
разговорам. Но я не хочу так, мама. Теперь нет. Я говорю  серьезно.  Нам
необходимо уехать отсюда, и уехать  немедленно.  Здесь...  здесь  плохо.
Чудовищно. Здешняя отрава проникает до мозга костей.  Она...  высасывает
все твои силы, лишает воли. - Элен замолкла: мать ее не слушала.
   - Мама, - произнесла она, сжав  зубы.  -  Я  напишу  Элизабет.  Твоей
сестре Элизабет. Напишу сегодня же.
   Это заставило мать очнуться. Элен увидела, что в ее глазах забрезжило
понимание, и сильней сжала ей руку.
   - Я напишу ей, мама, и все объясню. Расскажу, какая ты больная и  как
нам нужна помощь. - Она глубоко вздохнула.  -  Попрошу  ее  выслать  нам
денег на дорогу до Англии. Мама, я уверена - она  нам  поможет.  Она  же
твоя сестра. Ты в жизни ее ни о чем не просила. А если она не поможет...
что ж, брошу школу. Не через два года.  Прямо  сейчас.  Я  хочу  бросить
школу, найти работу  и  заработать  деньги.  Может,  это  займет  больше
времени,  но  я  справлюсь,  мама,  честное  слово,  справлюсь.  Я  могу
устроиться сразу на двух местах, как в свое  время  Билли  Тэннер.  Буду
работать и днем, и по вечерам. Я молодая, мама! Мне это нетрудно.  Через
год накопим достаточно денег. Ты только подумай, мама. Всего один год  -
и все! А может, и  меньше.  Если  поможет  Элизабет,  то  всего  два-три
месяца, несколько недель...
   Мать, резко дернувшись, отодвинулась от стола; при  этом  она  задела
голенью  о  шероховатую  ножку  стула.  Элен  замолкла.  Мать  осторожно
распрямила ногу и глянула на чулок: белая лесенка пробежала  от  лодыжки
до колена. Мать подняла взгляд на Элен и сказала:
   - Я беременна.
   Этого слова Элен от матери еще ни разу не  слышала.  Мать  произнесла
его спокойно и тихо, без всякого выражения. Затем кашлянула и прочистила
горло.
   - Вот уже два месяца. Восемь недель. Можно ждать до трех месяцев,  но
чем  дольше  откладывать,  тем  опаснее.  А  в  два  месяца  не  о   чем
волноваться. Теперь у меня есть деньги -  спасибо  тебе,  Элен.  Сегодня
поеду в Монтгомери и развяжусь с этим делом.
   Она говорила так, словно речь шла об удалении зуба.
   - Мама...
   - Милая, все будет в полном порядке.