тановился совсем  другим,
меняясь день ото дня, и это  тоже  каким-то  непостижимым  образом  было
связано с Хелен.  Если  бы  хоть  крошечный  намек  на  поощрение  с  ее
стороны...  Получалось,  что  только  Хелен  могла  освободить  его   от
наваждения, сделать его самим собой.
   Льюис не любил копаться в себе. Все эти "если бы" да "кабы"  без  его
ведома выбрались  из  закоулков  его  сознания,  оттуда,  где  хранились
давным-давно забытые юношеские мечты. Ну нет,  он  не  поддастся,  пусть
отправляются на место: в набитый всяким  романтическим  хламом  закуток.
Ему и так тошно. Льюис стал спускаться в прихожую. Надо срочно лечиться,
тем более что у него имеются испытанные средства, не подведут и на  этот
раз.
   Хелен не остановила его, зато сделала то, чего не  случалось  раньше.
Когда он  отворил  дверь,  Хелен  церемонно  протянула  ему  шарф,  сама
обмотала  этот  шарф  вокруг  его  шеи.  Рука  ее  легко  касалась   его
подбородка, Льюис ощутил аромат только что вымытых волос и свежей  кожи.
Поднявшись на цыпочки, Хелен поцеловала его в щеку.
   С помутившейся головой Льюис вышел на  улицу.  Он  едва  помнил,  что
намеревался срочно лечиться, что  его  ждет  какая-то  девица  и  танцы.
Увидев такси, он опрометью  к  нему  бросился,  не  давая  себе  времени
вернуться назад.
   - Мэйфер, - бросил  он  шоферу  и,  откинувшись  на  спинку  сиденья,
немного  пришел  в  себя.  Набирая   скорость,   машина   понеслась   по
Слоун-стрит; ему стало вдруг легко и спокойно.
   Теперь он наверняка вылечится, решил он. На этот раз лечение поможет.
Сейчас около семи. Вино, ужин, танцы, а в одиннадцать, не позже,  лучше,
если еще раньше, он намерен быть в постели.
 
*** 
 
   В десять танцы прервали ради ужина. В зал для банкетов набилась  куча
молодых, страшно галдящих, запакованных во фраки  англичан,  вдоль  стен
роились разгоряченные танцами debutantes и post-debutantes .
   Льюис  протискивался  к  длинному,  шикарно   сервированному   столу.
Сплошные деликатесы.  Крабы,  перепелиные  яйца,  заливное  из  говяжьей
вырезки; на дальнем конце стола  высились  пирамиды  фруктов,  шпили  из
винного желе, в серебряных блюдах щербет и мороженое. Его сосед  ухватил
перепелиное яйцо и в тот же миг его уничтожил.  Льюис  и  оглянуться  не
успел, как  опорожнили  судок  с  черной  икрой,  только  что  целенькие
аппетитные крабы были растерзаны.
   Льюис вспотел от жары и был зол ужасно. Выбираясь из толпы, он уперся
локтем в ребра  какому-то  англичанину.  Тарелки  пришлось  держать  над
головой, одну для себя, другую для  экс-дебютантки,  отловленной  им  на
сегодня. Вышколенный официант положил  на  тарелки  по  крабьей  клешне,
плюхнув сверху горчичного майонезу. Потом добавил  лососины  с  пожухлым
огурцом; ну и хватит, тарелка не резиновая, решил Льюис.
   Он стал пробиваться к своей экс-дебютанточке, которая мило щебетала с
приятелем, совершенно  не  подозревая,  какой  сюрприз  ее  ждет  позже.
Милашка. Розовое до пят шифоновое  платьице,  белые  лайковые  перчатки,
тесно облегающие всю  руку,  лишь  у  самых  плеч  виднелся  обнаженный,
аппетитно округлый кусочек. Увидев Льюиса, она отстегнула  на  перчатках
пуговки и быстренько их сняла.
   - А-а... лосось, - она  состроила  разочарованную  рожицу.  -  А  мне
хочется мяса.
   - Уже расхватали, - соврал Льюис.
   - Вот жалость. И икры не осталось? Льюис скрипнул зубами.
   - Не стоит падать  духом,  -  бодро  сказал  он.  -  Пойду  раздобуду
шампанского.
   - Чем не стоит падать? - спросила девица, видимо решив,  что  сразила
его  своим  остроумием,  поскольку  и  она,  и  ее  приятель   буквально
покатились со смеху.
   Состроив свирепую мину, Льюис приготовился  брать  приступом  стол  с
напитками. Ему предстояло одолеть препятствие толщиной примерно в четыре
средней упитанности англичанина.
   Уже взяв старт, он вдруг остановился.  На  фига  нужна  ему  вся  эта
толчея; да и вообще, никто ему тут не нужен, он из чистого упрямства  не
уходил домой. Раз решил, надо  довести  дело  до  конца,  зря,  что  ль,
связался.
   Он успел обследовать все укромные закутки, прикидывая, что  бы  можно
было использовать как спальню; оказалось, только ванну, этажом выше.  Не
бог весть что, но она, по крайней  мере,  запирается  изнутри.  Ибо  все
ключи от спален, обнаружил Льюис, были припрятаны; англичашки-то  смотри
какие сообразительные.
   Он прислонился  к  колонне,  выжидая,  когда  можно  будет  разжиться
шампанским. Раньше у него с  женщинами  проблем  не  было.  Он  вспомнил
прошлое. Чьи-то смутные лица, чьи-то тела; он и имен-то почти не помнил,
еще бы, его романы были так быстротечны. Он предпочитал женщин  постарше
- была у него одна такая, в то лето на мысе  Код,  она  годилась  ему  в
матери. Самый длинный его роман  -  целых  полтора  месяца.  Преподавала
литературу  в  женском  колледже;  а  ему  преподавала  другой  предмет:
эрогенные зоны и прочие сексуальные премудрости.  "Не  торопись,  Льюис.
Еще медленней. Разве тебе это не нравится?..."
   Льюис пригорюнился. Эти слова, внезапно всплывшие в памяти, заставили
его сердце дрогнуть, наверно, потому, что были искренними. Да ладно, при
своей просветительнице он тоже задержался не слишком долго.
   Хуже всего иметь дело с интеллектуалками.  Единожды  придя  к  такому
заключению, он избегал женщин своего круга. Очень  пресные.  Куда  лучше
шлюшки с Таймс-сквер или танцовщицы из балтиморских ночных  клубов,  они
умели его завести, они так ворковали  над  его  мускулистым  телом,  так
хохотали над его акцентом, готовые за двадцать лишних долларов  ублажить
его, как не снилось их морячкам. А что?  Зато  они  не  врали  и  ужасно
смешили его солеными словечками. Как сейчас видит он себя  в  постели  с
двумя  разноцветными  подружками,  справа  черная,  слева  белая,  а  он
посередине,  ох  и  веселились  они,  вспоминая  смачные  шуточки  Джека
Дэниелса.
   - Не дрейфь, милый, - подбадривала негритяночка, - разве твоя мамочка
никогда не угощала тебя сандвичами с шоколадом?
   - У тех сандвичей был несколько другой вкус, - ответил Льюис,  тиская
сразу обеих.
   От их подначек он, помнится, страшно возбудился;  девицы  лизались  и
ерзали, наставив ему засосов, а  у  него  перед  глазами  было,  как  ни
странно, ошеломленное мамино лицо. Он был ненасытен,  неутомимо  качаясь
меж услужливых бедер, будто тысячу лет копил вожделение. "Ну и силен  же
ты, парень, - сказала тогда черненькая, - только свистни, я  согласна  и
так, без денег..."
   Больше он с ней не виделся. Он напрочь забыл, как она  выглядела,  но
помнил, как ему было  приятно;  совокупляясь  с  ней,  он  словно  мстил
кому-то. И слова ее он тоже, конечно, помнил.
   Льюис встряхнул головой. Наконец-то можно было  получить  два  бокала
теплого шампанского.
   Странно все-таки, удивлялся он, лиц не помню, а что говорили, помню.
   Между тем часы  показывали  уже  без  пятнадцати  одиннадцать,  и  он
поспешил подняться к  священному  алтарю,  то  бишь  в  облюбованную  им
ванную. Льюису и раньше доводилось заниматься любовью  в  ванной,  чего,
вероятно, не случалось с его партнершей. Он сумел влить в нее достаточно
шампанского, так что она шла за ним, почти не артачась.  Однако,  только
он запер дверь,  девица  забеспокоилась.  Потянувшись  к  ней,  он  тупо
подумал: "У меня в запасе всего пятнадцать минут". Пока он  ее  целовал,
все шло гладко.  Целуя,  он  тщательно  обследовал  шифоновое  платье  -
никаких лазеек.
   Декольте было обнадеживающе низким, зато имелся непроницаемый корсаж.
Льюис произвел предварительную разведку, и ладонь его уткнулась в  броню
из китового уса. Юбка касалась пола. Льюису удалось задрать ее до колена
и проникнуть внутрь. Он нащупал круглую ляжку и край нейлонового  чулка.
Так, спокойно, металлический замочек чулочной резинки. Поцелуи его стали
еще горячее, а рука поднялась чуть выше. На ней  небось  этот  проклятый
тугой пояс, никакой любви  не  захочешь.  Льюису  приходилось  извлекать
девиц из такого пояса, задача не из легких. Он оставил в покое ее подол,
решив сосредоточиться на грудях, соблазнительно приподнятых  корсажем  -
нахохлились под его ладонями, точно голубки.
   Льюис отнюдь не сгорал от страсти. В глубине души он  знал,  что  ему
вовсе не так уж хочется выделывать эти  трюки,  но  раз  он  затеял  эту
историю, надо довести ее до конца. Одиннадцать часов.  Еще  минута  -  и
встанет, внушал он себе. Он снова принялся оглоушивать ее  поцелуями,  и
она наконец-то раскраснелась  и  задышала  чаще;  он  решился  незаметно
передвинуть руку внутрь декольте.
   Но девица была начеку и, оскорбленно фыркнув, отбросила его ладонь.
   - Грязный америкашка. Ты соображаешь, что делаешь?
   Гордо отступив назад, она вздернула свой длинный английский носик.
   Льюис пожал плечами и сунул руки в карманы.
   - Ты же пошла со мной. - Он с наглой ленцой улыбнулся. -  И  увидела,
что я запираю дверь. Так что же тебя не устраивает?
   Он тоже хватанул приличную дозу шампанского, вполне  достаточную  для
столь веских доводов. Но девицу они почему-то не  убедили.  Она  смерила
Льюиса испепеляющим взглядом.
   - Неужто ты воображаешь, - ее слегка покачивало от хмеля,  -  неужели
ты воображаешь, что я подарю свою девственность какому-то  америкашке  в
ванной?
   - Ну и что же тебя не устраивает? Моя национальность или помещение?
   Она собиралась еще раз пронзить его гневным взглядом,  но  оттаяла  и
рассмеялась.
   - У тебя железные  нервы,  Льюис.  Честное  слово.  Льюис  прикидывал
дальнейший план действий.
   Очевидно  одно:  сколько  бы  он  ни  старался,  сегодня   он   может
рассчитывать только на отпор, и очень энергичный, такие  вот  дела.  Ему
дозволено ухаживать, дозволено целовать. А больше ни-ни. Перспектива  не
слишком заманчивая.
   Их взгляды встретились.  А  славненькая,  она  нравилась  Льюису,  он
честно ухаживал за ней целых две недели. Он  вздохнул.  Хмель  и  досада
развязали ему язык.
   - Почему бы не попробовать? - пытался убедить он. - В  конце  концов,
неужели девственность такая невероятная ценность?
   К его приятному удивлению, вопрос ее не  шокировал;  он  догадывался,
что она и сама себе не раз им задавалась. Сдвинув брови, она старательно
обдумывала ответ.
   -  Не  знаю,  что  тебе  сказать.  -  Она  помолчала.  -  Наверно,  я
согласилась бы, если бы ты любил меня.
   - Вот умница, просто грандиозно. -  Он  вдруг  почувствовал  страшную
усталость и прислонился к стене. - Может,  еще  поженимся  или  хотя  бы
обручимся?
   Она расхохоталась.
   - Не валяй  дурака.  Это  наши  мамы  забивали  себе  голову  всякими
глупостями.
   - Отлично. Стало быть, ты человек прогрессивный. В известной степени.
   - Ну слушай. Если бы я любила тебя - тогда другое дело, - великодушно
утешила она. - И еще если бы не боялась влипнуть, мало ли что...  -  она
слегка покраснела. - Но ведь я не люблю тебя, и ты  меня  не  любишь.  А
просто так я не хочу.
   - С тобой все ясно. - Льюис вздохнул. - Звучит убедительно. От и  до.
- Он оторвался от стены. - Ну а если просто так, неужели не интересно?
   - Нет, Льюис, - она снова рассмеялась, - просто так не надо.
   - Любовь, говоришь, нужна, а?
   - В ней-то и загвоздка, - сказала она совершенно  серьезно.  -  Когда
любовь, все это выглядит совсем по-другому.
   - По-другому? Неужели?  -  Он  был  еще  пьян,  но  потихоньку  хмель
улетучивался, и  он  вдруг  начал  вникать  в  смысл  их  разговора.  Он
торжественно  кивнул.  -  Тогда  и  воспринимается  все  по-другому?   -
задумчиво спросил он. - Ну а если... если мы... или я... в  общем,  если
кто-то из нас...
   - Это мое мнение, - сказала  она  не  очень  уверенно.  -  А  ты  как
думаешь?
   - Не знаю, - Льюис вздохнул. - Никогда не влюблялся.
   Девушка недоверчиво на него взглянула.
   - Ты сказал, что тебе двадцать пять лет?
   - Ну и что из этого?
   - Льюис, ты гнусный  соблазнитель,  -  выпалила  она,  устремляясь  к
двери.
   - Ну какой из меня соблазнитель, - вяло отбивался он. Туман в  голове
рассеивался все больше, и настроение вдруг стало просто замечательным.
   - Не отпирайся. Только гнусный соблазнитель мог додуматься до ванной.
   И вдруг он понял, что девица-то права, как же он раньше не догадался!
И тут же завопил:
   - Ты права! Ты абсолютно права! - Он решительно отпер дверь.
   - Льюис, ты пьян, - строго сказала она, но, не выдержав, улыбнулась:
   - Так и быть, я тебя прощаю.
   Шурша шифоном, она выскользнула из ванной комнаты, а он вдумывался  в
их  разговор.  Со  стороны  лестницы  сюда  доносились  звуки  "Венского
вальса". Как чудесна была  эта  музыка  и  как  чудесно,  что  он  понял
целительную силу любви и готов ждать ее, - оба чуда слились воедино.
   Он взглянул на часы. Одиннадцать. И тут до него дошло.  Он  же  любит
Хелен! Ясно как день. Вот почему он сам  не  свой  которую  неделю,  вот
почему не находит себе места. И как он не  додумался,  не  понял  самого
главного.
   Потрясающе! Он любит ее! А он-то раскис: все у него плохо. Наоборот -
все замечательно.
   На середине лестницы Льюис  остановился.  Отсюда  хорошо  было  видно
танцующих. Он залюбовался: платья дам мерцали точно  драгоценности  или,
напротив,  были  воздушны  и  нежны  словно  цветы,   тускло-серебряные,
золотистые, желтые, как лепестки  нарциссов,  алые,  черные,  светящиеся
лунной голубизной, багряно-розовые... развевались длинные юбки и фрачные
фалды - кавалеры с важным и решительным видом кружили дам. Казалось, они
парят, не касаясь пола, -  точно  звезды  или  планеты,  величественные,
прекрасные.
   Одевшись, он вынырнул из  уютного  светлого  тепла  на  Беркли-сквер,
холодную, слабо освещенную, по-ночному пустую. Он понял: ему  было  дано
откровение. Он жаждал подвигов. Например, пройти несколько миль  пешком,
что он и совершил: по Пиккадилли, мимо  еще  более  темного  Грин-парка,
через Найтбридж, потом на юг, к реке. Ноги его  в  вечерних,  на  тонкой
подошве туфлях совершенно закоченели,  но  он  этого  не  замечал.  Как,
впрочем, не замечал, куда они несут его. Ну да, ну перебрал немного.
   Льюис лукавил и  знал,  что  лукавит.  Совсем  не  от  шампанского  -
превосходного "Боллинджера" - у него кружилась голова и замирало сердце,
имелась куда более веская причина.  Бешено  вертящийся  калейдоскоп  его
жизни наконец остановился: все кусочки, все самые  мелкие  бессмысленные
осколки соединились, волшебно преобразившись в дивной красоты  узор.  Он
не спеша вошел в дом. Было за полночь,  и  свет  не  горел.  Льюис  снял
пальто, шарф, скинул мокрые туфли. В одних носках, стараясь  не  шуметь,
поднялся по  узким  ступенькам  наверх.  Обмирая  от  счастья  и  ужаса,
подергал дверь в спальню Хелен - незаперто...
   Льюис отворил дверь и крадучись вошел. Хелен забыла задвинуть  шторы;
лунный свет и снеговая белизна  наполнили  темную  комнату  серебристыми
тенями - совсем как на негативе.
   Льюис робко приблизился к широкой медной кровати и стал  смотреть  на
спящую Элен. Длинные пряди разметались по подушке; стрельчатая  тень  от
ресниц легла на щеки, тихим и легким было дыхание, одна  рука  безвольно
лежала  поверх  одеяла.  Сквозь   молочную   белизну   кожи   проступали
голубоватые жилки. Рука и плечо  были  голыми.  Значит,  она  спала  без
сорочки.
   Он смотрел  на  Хелен  и  не  переставал  поражаться  своей  щенячьей
глупости и упрямству, ведь из-за этого и еще из-за какого-то непонятного
страха он ничего  не  замечал.  Все  старался  преодолеть  себя,  дурак.
Дрожащими пальцами он осторожно потянул простынку.
   Розовые простыни отливали в лунном  свете  перламутром.  Тело  Хелен,
заветные  его  долы  и  вершины,  плавные  чистые  линии,  было   сейчас
бледно-палевым; розовато-лиловые, легкие, точно дымка, тени - под грудью
и между бедер. Она слегка шевельнулась, видно,  почувствовала  холод,  и
снова замерла.
   Льюис весь задрожал, не от холода, его он почти не замечал, его  била
дрожь от мучительного волнения. Он стал раздеваться, чувствуя себя то ли
захватчиком, то ли язычником, поклоняющимся своему божеству.
   Все с себя сняв, он лег рядом,  боясь  случайно  прикоснуться  к  ней
ледяной кожей, но сам он весь горел  от  внутреннего  жара.  С  пылающим
мозгом он долго еще на нее смотрел,  потом  протянул  руку.  Его  пальцы
ласково обвели овал лица, коснулись ресниц, влажных полураскрытых губ.
   Рука его скользнула к ямке на шее, воровато погладила упругую  грудь.
Нежная теплота и покорность этого тела, не ведающего, что  его  ласкают,
все сильнее разжигали кровь. Наклонив голову,  он  приник  к  ее  губам,
ощутив тепло сонного дыхания. После, придя в себя, он  охватил  ладонями
ее груди, втянул губами розовый сосок и нежно его пососал, потом второй.
Почувствовав, как нежные бугорки твердеют под  его  языком,  Льюис  тихо
застонал. Хелен продолжала спать.
   Он осмелился прижаться бедром к ее ноге. Тело  его  мучительно-сладко
напряглось, жар усилился, ему казалось, что он грезит. Он снова принялся
ласкать ее  тело,  самыми  кончиками  пальцев,  точно  слепец.  Медленно
скользя по слабой  крутизне  бедра,  пальцы  постепенно  приблизились  к
лиловой дымчатой тени  между  ног,  туда,  где  курчавились  волоски,  с
заветного мыска ладонь переместилась ниже, лаская бедра изнутри... какая
нежная здесь кожа, точно шелк.
   Тихонько  вздохнув,  Хелен  повернулась  во  сне  набок,   ее   груди
прикоснулись к его груди, а  его  сведенные  желанием  чресла  оказались
притиснутыми к шелковистым ляжкам.
   У Льюиса помутилось в голове. Он словно  завис  на  страшной  высоте,
готовый низвергнуться в манящую черную пучину; еще раз  погладил  теплую
кожу - и  понесся  в  кипящий  внизу  водоворот,  подхваченный  на  лету
циклоном переполнившего его чувства. Не помня себя, он раздвинул  сонные
бедра.
   Он вошел в нее сразу, почти незаметным  толчком,  одним-единственным.
Ощутив себя в ней, он ошеломленно замер, лихорадочно  пытаясь  осмыслить
свое состояние. Вожделенное единство, сладко  омраченное  чувством  вины
из-за  совершенного  святотатства;  непостижимое   слияние   чистоты   и
греховности волновало его до безумия. Любовь и  похоть  -  одновременно,
такого он еще не испытывал. Ослепительный свет и греховное черное пламя,
и невозможно понять, где свет, а где пламя: тело его томилось, пульсируя
каждым нервом. Не двигаться, продлить эту сладкую муку... но разве можно
удержаться... он тихонечко качнулся и снова замер.
   Еще один, с трудом сдерживаемый толчок бедер -  словно  белые  крылья
затрепетали в мозгу, и его настиг последний  миг  наслаждения.  Острого,
как нож, только что пропоровший ему артерию, и вот уже фонтаном брызнула
кровь из его жил... он сейчас умрет.
   Тело его все еще вздрагивало, мокрое от пота. Зарывшись  лицом  между
ее грудей, он услышал чей-то голос, кажется, его собственный,  потерянно
твердивший: "Боже мой, милосердный боже". Когда  сердце  его  постепенно
угомонилось, он отодвинулся и вскоре незаметно погрузился в сон.
   Элен подождала, когда он окончательно  уснет.  Теперь  можно  открыть
глаза и даже его обнять. Что ж, рано или поздно  это  все  равно  должно
было случиться. Лучше уж так,  как  сегодня,  хоть  и  пришлось  немного
схитрить.
   Она  прикоснулась  к  белокурой  гриве.  "Нет,  я  не   изменила,   -
уговаривала она себя. - Просто мне приснился сон".
   Утром Льюис проснулся первым. Выскользнув из постели, он подскочил  к
двери и, пролетев в мгновение ока узкую лесенку - чем  не  юный  могучий
бог! - с ликованием оросил унитаз в тесной и холодной ванной комнатке.
   Ужас, восторг и волнение владели им одновременно.  Совершенно  голый,
он носился по ступеням туда-сюда, не замечая холода. Он был теперь иным,
точно родился заново. А прежний Льюис умер, раз - и нет его, вместо него
появился совершенно новый человек. Этому  человеку  подвластно  все,  он
могущественен и