язаны у Эдуарда с этим рестораном;  как  только  он
сел за столик, они так живо его обступили, что он почти не вникал в  то,
что рассказывала Жислен.
   Он точно наяву видел, как он подходит вон к тому столику - там  сидит
Изобел, в платье цвета пармских фиалок, и она  поднимает  навстречу  ему
лицо, распахнув изумрудные свои очи, изумленные, потом  встревоженные...
Пять лет Изобел нет на свете... на  миг  он  услышал  ее  голос...  Чуть
наклонив голову, Эдуард потер пальцами висок, пытаясь сосредоточиться на
словах Жислен и ощутив вдруг невероятную усталость -  он  никак  не  мог
избавиться от нервозного напряжения, подавленности. Они не покидали  его
с тех пор, как он вернулся  из  Нью-Йорка,  совсем  не  хотелось  никого
видеть - зачем? Вести бессмысленные разговоры - на что они ему?
   Он старался себя пересилить и,  подняв  голову,  рассеянно  улыбнулся
своей собеседнице. Заметив, что ее бокал пуст, он заказал еще вина.
   Жислен была какая-то взвинченная, с чего  бы  это?  Такая  способная,
энергичная, она никогда не расстраивается по пустякам. Зачем же все-таки
она затащила его  в  этот  ресторан?  Одета  очень  продуманно,  заметил
Эдуард, он всегда умел оценить красивый туалет - на  ней  сенлорановский
черный костюм, строгий, почти по-мужски сдержанно-элегантный.  Пока  они
ждали официанта, он сказал ей, что она замечательно выглядит,  -  и  это
было правдой. Сухой мартини,  Изобел  тоже  его  любила.  Его  почему-то
раздосадовало, что Жислен выбрала именно этот коктейль.
   Эдуарду еще нужно было встретиться с де Бельфором  и  переговорить  с
Ричардом  Смитом:  ему  не  давал  покоя  рост  стоимости  акций  отелей
Ролфсона. Он вежливо старался не выдать  своего  нетерпения,  но  Жислен
сразу заметила, как он  украдкой  все  чаще  поглядывает  на  часы.  Она
закурила и, втянув дым, приступила к главному.
   - Я знаю, что вы очень заняты, Эдуард, что  у  вас  расписана  каждая
минута, но я обязана вам сказать. Мне совсем нелегко это сделать,  но  я
так волнуюсь. Потому что это касается вас, в известной степени. Конечно,
мне следовало сказать вам раньше, но я обещала  хранить  тайну.  Которую
мне доверили. Поэтому я никак не решалась. - Она  помолчала.  -  Вообще,
это касается денег, но дело не только в них. Я  получила  информацию  об
одних выгодных акциях и хочу...
   - Жислен, увольте. Не в моих  правилах  давать  советы  в  финансовых
делах.  Я  слишком  заинтересованное  лицо.  И  ни  для  кого  не  делаю
исключения.
   Жислен молчала, Эдуарду уже стало  это  все  надоедать,  но  тут  она
произнесла:
   - "Сеть отелей Ролфсона".
   - Что вы сказали?
   - "Сеть отелей Ролфсона". - Она наклонилась ближе. - Выслушайте меня.
Я так встревожена. Понимаете... извините, что я  о  личном...  у  нас  с
Жан-Жаком финансовые дела ведутся раздельно, и денег у меня  не  слишком
много. Когда мне сказали про  эти  акции,  я  решила  попытать  счастья.
Купила некоторое количество. И скоро цена их резко  поднялась.  Тогда  у
меня буквально дух захватило, и, вы представляете, в последние  два  дня
их курс почему-то начал катастрофически падать, да вы  наверняка  знаете
об этом. Я,  естественно,  перепугалась.  Ума  не  приложу,  что  теперь
делать: выжидать, или срочно их продавать по дешевке, или...
   - Жислен... - Лицо Эдуарда стало чужим и холодным. - Простите,  но  я
ничего не могу вам сказать. Посоветуйтесь со своим брокером.
   - Да советовалась. От него толку мало, сказал только, что  больше  не
следует их скупать. Я, конечно же, послушаюсь, я всегда его слушаюсь. Но
я не могу не беспокоиться. Но  имеются  у  меня  и  другие  причины  для
беспокойства. Я сразу, сразу почувствовала,  что  мне  не  следовало  их
покупать - что-то тут не так... вот тогда и нужно было вам сказать - как
только она мне их назвала...
   Жислен замолчала. Глаза ее влажно заблестели, Эдуард видел,  что  она
действительно очень огорчена. И есть от  чего,  с  горечью  подумал  он;
теперь курс этих акций долго еще будет падать.
   - Что вы хотите сказать, Жислен? -  чуть  мягче  спросил  он.  -  Кто
посоветовал вам купить эти акции?
   - Мне так стыдно, так неудобно... Ведь она просила не выдавать ее,  я
обещала. Но поняла потом, что творится  что-то  неладное,  кто-то  и  ее
подвел, она тоже много потеряет, гораздо больше, чем  я.  Она  потратила
кучу денег на эти дурацкие акции - для  нее  это  не  трагедия,  но  она
действительно потеряет много  денег.  Я  так  люблю  Луизу,  так  к  ней
привязана. Мне больно представить, как она, бедняжка, огорчится...
   Последовало долгое молчание. Лицо Эдуарда сделалось  каменным;  таким
разъяренным Жислен еще никогда его не видела, и, хотя сама была огорчена
не на шутку своими финансовыми проблемами,  ее  нервы  приятно  щекотало
чуть ли не торжество.
   - Так это моя мать вас надоумила? -  он  был  просто  ошарашен.  -  И
когда?
   - Не так давно. Примерно неделю назад.  А  сама  она  покупала  их  с
февраля, она говорила  мне.  И  получила  прибыль  в  сто  тысяч  фунтов
стерлингов. Эдуард, мне ужасно стыдно. Нет бы сразу вам признаться, но я
обещала Луизе держать язык за зубами. Я же видела, даже когда с  акциями
все было в порядке, видела, как она беззащитна. Она ведь уже немолода, а
при ее импульсивности, хорошо вам известной, и при том, что тут  замешан
мужчина...
   Эдуард сразу понял, о ком речь. Все  неясные,  обрывочные  фрагменты,
которые он силился разгадать целую неделю, теперь сложились в  четкую  и
совершенно для него неожиданную картину.
   - Кто? - спросил он, хотя знал, чье имя сейчас прозвучит,  и  Жислен,
втайне ликуя, назвала это имя.
   В  ответ  на  ее  признание  Эдуард  ничего  не  сказал.  Потом  чуть
наклонился и положил ладонь на ее руку: сердце Жислен радостно забилось.
   - Жислен, я очень огорчен случившимся. Ситуация очень серьезная, куда
серьезней, чем вы представляете. Я вам очень признателен за то,  что  вы
все-таки сказали. Я же понимаю, какого труда это вам стоило, - отныне  я
ваш должник. - Он задумался, потом продолжил:
   - Я не должен говорить, но  скажу.  Вы  сейчас  же  позвоните  своему
брокеру, нужно скорее продать эти акции. И, пожалуйста...  -  голос  его
зазвучал сухо и неловко, - вы скажете мне... я возмещу вам  все  деньги,
которые вы потеряете на акциях Ролфсона.
   Он отпустил ее руку и поднялся.
   - Вы не позволите мне уйти?
   Жислен осталась одна. Она все еще ощущала его прикосновение,  слышала
его голос. Век бы отсюда не уходила, подумалось ей, она была сейчас  так
счастлива, так покойна. Деньги... да на что ей эти деньги. Вот и  Эдуард
печется о том, чтобы возместить ей потери, да бог с ними совсем, с этими
деньгами. Сколько куда более горьких потерь пережила она в  этой  жизни,
сколько  унижения  и  разочарования,  да  и  осуждения,  безоговорочного
осуждения... он ей сторицей оплатит все; нужно только не терять головы и
действовать очень осторожно.
 
*** 
 
   Отпираться не имело смысла, де Бельфор и не пытался. Просто  сидел  и
слушал, как Эдуард, перечисляя пункт за пунктом, выводит его  на  чистую
воду.
   Де Бельфор сохранял завидное спокойствие - будто бы  речь  шла  не  о
нем. Не перебивал, уставившись бесцветными глазами в одну  точку.  Когда
Эдуард замолчал, на каменной физиономии де  Бельфора  мелькнула  смутная
улыбка,  Эдуарду  даже  показалось,  что  он  рад,  что   его   поймали.
Невероятно: ни тени страха или тревоги, и только холодная ярость Эдуарда
вывела де Бельфора из сомнамбулического состояния, явно его забавляя.
   -  Вы  же  могли  сами  накупить  этих  акций,  -  Эдуард,  белый  от
клокочущего внутри гнева, еле  сдерживался,  -  или  нанять  посредника.
Воспользоваться швейцарским  банком,  услугами  брокера,  что,  впрочем,
гораздо рискованней. Но впутывать в наши дела мою мать? Зачем?
   - Неужели не понятно? - и опять гнусная усмешка тронула его  губы.  -
Ведь у нее капиталы, мне такие и не снились...
   "Не в капиталах дело, а в том, что  это  моя  мать",  -  сразу  понял
Эдуард.
   - Мы с ней полюбовно договорились, -  со  скучной  миной  пояснил  де
Бельфор. - Шестьдесят на сорок. Шестьдесят процентов прибыли мне,  сорок
- ей. Ее такой расклад вполне устраивал.
   Эдуарду захотелось хорошенько ему влепить. Схватить бы его за  грудки
да  размазать  по  стене.  Но  Эдуард  знал:  де  Бельфор  будет  только
несказанно рад, что ему удалось вывести его из себя. Постояв,  он  снова
вернулся к столу. Поворошил бумаги.
   -  Ведь  вы  знали,  что  предполагаемая  цена  отелей  скорее  всего
увеличится; как я понимаю, оттого акции и подскочили.
   - Ну да. Знал. Есть у меня свой человек в "Матесон де Вере". Там  все
было на мази. Представляю, как они затряслись, когда мы отложили сделку.
А когда пронюхали, что им не обломится, ясное  дело,  курс  начал  резко
падать.
   - Понятно,  -  Эдуард  стиснул  зубы  и  пристально  поглядел  на  де
Бельфора. Не может быть. Неужели можно позволить  себе  то,  что  посмел
сделать   этот   человек...   А   как   спокоен,   какое   непробиваемое
самодовольство...
   - Вы хоть понимаете, что натворили? - наконец спросил  он.  -  Вы  же
скомпрометировали  мою  компанию.  Скомпрометировали  мою  мать,   меня.
Безнадежно скомпрометировали себя самого. Вы теперь никому не нужны,  не
только мне. Никому, понимаете?
   - Ну зачем же так трагично? -  со  сдержанным  вызовом  отозвался  де
Бельфор.  -  Не  все  такие  максималисты.  Даже  в  вашей  компании.  И
представьте, некоторые даже ценят меня.  Не  я  первый  грешен.  Продажа
акций лицами, располагающими конфиденциальной информации, в Англии  даже
не преследуется законом...
   - Ради бога... - Эдуард в сердцах отшвырнул папку с бумагами.  -  При
чем тут закон. У финансистов все строится на доверии. Разве же это нужно
объяснять?  Воспользоваться  доверием  -  значит  предать.  Одно   такое
предательство - и все летит к черту... - Эдуард умолк.
   На физиономии де Бельфора снова появилась улыбка:
   - Ну да. Слово  джентльмена  -  гарантия.  В  лондонском  Сити  любят
порассуждать на эти темы, о честности, о доверии... Лично я  никогда  не
верил в эти выдумки. Доверие... Мои  контракты  строятся  отнюдь  не  на
доверии...
   - Но вам-то я доверял, - Эдуард посмотрел в бесцветные глаза. - Да, я
недолюбливал вас, сами знаете, наверное. Но я  сумел  переступить  через
себя, взялся вам помогать,  потому  что  видел:  вы  способный,  хваткий
человек. Вас поддерживали, хорошо платили. У вас было положение, влияние
- а то, что у  вас  тоже  имеются  некоторые  обязательства,  -  это  не
приходило в умную вашу голову? Перед компанией, перед коллегами,  передо
мной? Я вообще не мог представить, чтобы кто-то,  окажись  он  на  вашем
месте, позволил бы себе нечто подобное...
   - Куда вам... - и опять его губы скривились в этой его усмешечке. - У
честных  людей  воображение  не  отличается  богатством.  Надо  сказать,
честность всегда была вашей ахиллесовой пятой.
   Он точно нанес удар. Задетый за живое, Эдуард отвел глаза. Стало быть
он, с его убогим воображением, не в силах  постичь  природу  бесстыдного
поступка - пожалуй, в этом есть некая нелицеприятная  истина.  Его  мать
выразилась бы примерно так же.
   Взгляд Эдуарда упал на столбцы  цифр,  разложенные  на  столе,  цифр,
кричащих о мошенничестве. И такая вдруг на него накатила  безысходность.
Нет, он думал не о де Бельфоре в эту минуту. Он думал об Элен.  Ведь  он
тоже ей верил, верил безоглядно, всю душу  вложив  в  любовь  к  ней,  а
сейчас он вдруг увидел великую свою любовь глазами циника  де  Бельфора.
Горькую, неразумную и безнадежную веру в  эту  любовь.  Увидел  в  свете
обыденности - выдуманную им сказку, которой он так предан...
   Он чувствовал, что де Бельфор не сводит с него цепких  глаз,  надеясь
увидеть, что слова его попали в цель. Нет, он  не  доставит  ему  такого
удовольствия. Эдуард сложил листочки с цифрами  в  аккуратную  стопку  и
поднялся.
   - Естественно, я  ликвидировал  договоренность  относительно  покупки
ролфсоновских отелей. После того, что случилось, мы  не  можем  оставить
все как было. Я полагаю, вам ясно, что вы уволены?
   Де Бельфор вскинул тяжелые веки:
   - Но привлечь меня к суду вам не удастся.
   - Не удастся. А жаль. Де Бельфор вздохнул:
   - Интересно, что скажет ваша матушка.
   - Что бы она ни сказала, вас это не должно волновать. Вы ее больше не
увидите.
   - Ну, это решать ей, а не вам. - Эдуард в первый раз увидел, как  его
обычно невозмутимая физиономия перекосилась от злобы. Де  Бельфор  пожал
плечами:
   - Если уж вам так необходимо, можете командовать своими подчиненными,
но не Луизой. И не мной. Ведь я, кажется, больше у вас не работаю?
   - Совершенно верно. - Эдуард снова сел и ледяным взглядом посмотрел в
рыбьи глаза де Бельфора.
   - Слушайте меня внимательно. Отныне вам не  будет  доверять  ни  одна
мало-мальски приличная компания, и  приличных  должностей  вам  тоже  не
видать, уж я об этом позабочусь. Только посмейте теперь увидеться с моей
матерью, одна  попытка  -  и  вам  не  поздоровится.  Я  изничтожу  вас,
понимаете? Разворошу все  ваши  финансовые  делишки,  проверю  все  ваши
денежные вклады и налоговые декларации, в которых наверняка не  значится
солидная  часть  вашей  прибыли,  проверю   источники   вашей   денежной
наличности, вытащу на свет божий все льготы, которыми завлекли вас банки
с сомнительной репутацией. Каких бы усилий мне это ни стоило,  я  своего
добьюсь. Вы меня знаете, я не привык бросать слова на ветер.  И  хорошо,
что знаете, поскольку я разделаюсь с вами без  колебаний.  Засажу  туда,
где вам следует находиться. И надолго засажу.
   Де Бельфор долго безмолствовал, потом с тяжким вздохом произнес:
   -  Да  разве  я  сомневаюсь?  Я  успел  насмотреться,  как  лихо   вы
проделываете подобные штуки. А теперь можно и  со  мной  расквитаться  -
то-то радость.
   - Вы уверены? - Брови  Эдуарда  изумленно  поднялись.  -  Да  никакой
радости. Вот если бы раньше... А  сейчас  мне  все  равно.  Вы  напрасно
придаете своей персоне такую значительность. Афера как афера.
   Де Бельфор поджал губы, последняя  фраза  очень  его  рассердила.  Он
встал.
   - Вам виднее. В любом случае я уеду за границу. Вы же сами  говорите,
чтобы я не питал никаких иллюзий...
   Он небрежной походочкой отправился вон. Но у самой двери обернулся и,
полуприкрыв бесцветные глаза, обвел ими стол, кресла, картины. Посмотрел
на Эдуарда, без всякой ненависти, без неприязни - равнодушно.
   - Все это, - он обвел крупной ладонью комнату,  -  все  эти  картины.
Дома. Офисы. Компании. Дочерние предприятия. Акции. Все это - работа.  А
вот детей у вас нет. - Он выдержал паузу. - В могилу с собой  ничего  не
заберешь,  это-то  вы  понимаете?  Можете  себе  представить,  как   все
обрадуются, когда вы преставитесь, еще бы, сколько  добра:  грабь  -  не
хочу... Об этом вы,  похоже,  не  задумывались.  -  На  лице  его  снова
зазмеилась улыбка. - Или опять не хватило  воображения?  Соболезную.  Не
мешало бы вам при случае взвесить все хорошенько. - Он отворил дверь.  -
Наилучшие пожелания вашей матушке. Передадите?
 
*** 
 
   - А ведь эта безбожно размалеванная шлюха охотится за тобой, дружище,
- между прочим заметил Кристиан. Он раскурил сигарету и,  удобно  задрав
ноги, привалился к спинке стула. Беседовали они на террасе,  был  первый
день их импровизированных каникул. Эдуард пригласил  Кристиана  приехать
сюда, на виллу к матери, буквально накануне отъезда, и Кристиан никак не
мог понять, рад он приглашению или не слишком.
   Под рукой Кристиана стоял стаканчик с  отличным  "Монтраше",  светило
солнышко... что еще человеку нужно. Так и не дождавшись ответа  на  свою
реплику, он вздохнул. Он знал, зачем он здесь, почему его пригласили. Он
здесь в роли шута, поскольку Эдуард пребывает в состоянии черной хандры.
Иногда эта роль забавляла его, иногда раздражала. Что сегодня, он еще не
решил.
   Он украдкой взглянул на Эдуарда: похоже, тот попросту не  слышал  его
слов. Откуда-то из комнат доносился голос Жислен, очень  резкий  в  этой
тишине. Она распоряжалась расстановкой мебели: сюда, пожалуйста, а это -
сюда. В ее властные  приказания  то  и  дело  мягко  вклинивался  другой
женский голос, Клары Делюк, которая  следила  за  тем,  как  развешивают
портьеры, развесить предстояло шестьдесят рулонов.
   Кристиан решился продолжить, коль скоро его не прерывали:
   - Наша разумница Жислен не может больше тянуть эту канитель.  Заметь,
что могла уехать восвояси еще несколько дней назад. Специально  тянет  с
отъездом. Критический момент близок, будь начеку.
   - Да угомонись ты, Кристиан. Мне-то что до этого? - проворчал Эдуард.
Он тоже развалился на стуле, созерцая морскую гладь.
   - Тебе-то, разумеется, ничего, - не унимался  Кристиан,  сделав  вид,
будто не понимает, - только вряд ли  это  ее  остановит.  Она  по  своей
гордыне предпочитает не  замечать  твоего  равнодушия,  а  ты  настолько
равнодушен, что даже  не  видишь,  как  она  по  тебе  сохнет.  Клянусь,
бедняжка уже осатанела от любовного зуда. Это ведь каждому, кроме  тебя,
очевидно. Страшное дело. Ты думаешь, ее почтенные лета остановят ее?  Ее
же буквально трясет от похоти, от лютого  желания.  Я  же  вижу,  какими
сучьими глазами она на тебя поглядывает. Точно  съесть  тебя  хочет  или
попросить, чтобы ты сжалился и избавил ее от мук. Поди  разбери,  что  у
нее на уме.
   - Ты, как всегда, преувеличиваешь. И вообще,  невеликодушно  с  твоей
стороны.
   - Ради бога. С какой стати  я  должен  быть  великодушным.  Я  ее  не
выношу, сам знаешь. - Он вдруг вскочил. - Слушай, а не развеяться ли нам
немного? Махнем в Сен-Тропез, закатим там в  "Сенекье"  славный  ленч  с
выпивоном. - Помолчав, он добавил:
   - И забудь ты хоть раз про женщин - про всех женщин.
   - Извини, Кристиан, я не могу поехать. С минуты  на  минуту  прибудет
моя мать, я обязан быть здесь. И потом... - он немного  помялся.  -  Мне
еще нужно сегодня поработать.
   - Мы вроде собирались отдыхать, не так ли? - Кристиан строго на  него
посмотрел. - Я знаю, ты  не  умеешь  отдыхать,  пора  уже  и  научиться.
Научиться вкушать лотос. Стоит только хорошенько распробовать, и  ты  не
оторвешься, уверяю тебя...
   Он ждал  ответа,  но  Эдуард  энергично  замотал  головой.  Кристиану
оставалось  лишь  пожать  плечами.  Атмосфера  этого  дома   определенно
действовала ему на нервы, а заявится Луиза, тут станет  еще  паршивее  -
Кристиан ее недолюбливал.
   Проклятое бабье, одолели;  Клара  уберется  сегодня  же  утром,  чуть
позже; глядишь, и Луиза быстренько расквитается  с  Жислен  -  тогда  на
вилле будет, вероятно, поспокойней. Если не  учитывать,  что  Элен  Харт
сейчас во Франции, считай, под  самым  боком  -  меньше  ста  километров
отсюда. Не по этой ли причине у Эдуарда поганое настроение?
   Ну ладно, он по горло сыт  всякими  настроениями;  Кристиан  небрежно
взмахнул рукой, прощаясь.
   - До вечера. Поглазею, как играют в шары на Пляс де Лис. Может,  и  в
музей заскочу. Еще раз взгляну на здешнюю коллекцию  картин,  Вюйяра,  и
Сера у них тут отличный. В общем, к  вечеру  вернусь...  -  Подумав,  он
добавил с язвительной усмешкой:
   - Если Жислен решится на атаку, расскажешь. И чтобы все как на  духу,
со смаком... Обещаешь?
   - Ну сколько можно, Кристиан? Ты, кажется,  собрался  уходить,  ну  и
иди...
   - Как скажете, - Кристиан снова вздохнул и на ходу добавил:
   - Твоя порядочность иногда выводит меня из себя...
   Эдуард смотрел ему вслед: высокий, стройный, в  соломенной,  видавшей
лучшие дни, шляпе, в элегантном, но непроглаженном костюме.  Брюки  были
подпоясаны  старым,  школьным  еще,  галстуком,  а  из  кармана  пиджака
кокетливо выглядывал шелковый  красный  платок.  Кристиан  ушел.  Эдуард
посидел  еще  немного  в  одиночестве,  глядя  на  море.  На   горизонте
безмятежно белел парус одинокой яхты.