хорош собой, весь мир у него на ладони.
   Для новорожденного Льюиса больше не существовало трудностей - силы  у
него теперь хоть отбавляй. Он с улыбкой вспомнил своих  любимых  детских
героев  из  дешевых  комиксов:   они   шутя   передвигали   горы,   вмиг
расправлялись со злом и умели преодолевать земное притяжение. Сегодня он
тоже был суперменом и запросто порхал по квартире.
   Он вернулся в спальню и забрался в постель. Как только он потянул  на
себя простыню, Хелен открыла глаза. Их взгляды встретились.
   "Только ни о чем не спрашивай", - мысленно взмолился Льюис.  То,  что
произошло, было так сказочно,  так  невероятно,  вопросы  все  испортят,
разрушат  очарование...  "Но  неужели  она   действительно   спала?"   -
пронеслось в его голове, и, точно услышав его мысль, Хелен  с  медленной
улыбкой произнесла:
   - Ночью я видела один сон...
   - Это был не сон, - нетерпеливо перебил ее Льюис. - Ты же знаешь, что
не сон...
   - Конечно, знаю, - сказала она, обнимая его; Льюису послышалось в  ее
голосе едва заметное сожаление.
   И все-таки это был сон, те пять дней и ночей, долгий прекрасный  сон,
вспоминал потом Льюис.
   Они промелькнули очень быстро, но  в  памяти  его  было  живо  каждое
мгновение, он  видел  эти  мгновения  точно  наяву,  можно  было  бы  их
потрогать. Он знал с самого начала, что эти мгновения  останутся  с  ним
навсегда и часто будут вспоминаться. Так и  случилось.  Несмотря  ни  на
что, он с благодарностью возвращался потом в эти дни,  когда  жизнь  его
обрела смысл.
   Все пять дней они были одни, самый счастливый - третий - пришелся как
раз на Рождество. Льюис отключил телефон, не желая, чтобы Тэд  вторгался
в их  идиллию.  Они  заперли  дверь,  решив  никому  не  открывать.  Они
подчинялись только своим желаниям, ели,  когда  хотели,  спали  утром  и
днем, а ночью не смыкали глаз. Для них  не  существовало  ничего,  кроме
любви и наслаждения.
   Только в сочельник, ближе к вечеру, они вдруг вспомнили: ведь  завтра
Рождество! Они торопливо нацепили на себя одежду и,  крепко  держась  за
руки,  с  хохотом  выскочили  на  улицу.  Праздновать  так  праздновать;
пробежавшись по магазинам, они раздобыли все необходимое, напрасно Хелен
боялась, что в конце дня магазинные полки будут пусты.
   Они купили елочку, а к ней игрушки  и  мишуру.  Они  накупили  яблок,
фиников, каштанов, и еще виноград, и еще  сливовый  компот  в  роскошных
банках. А индюшкой можно было бы накормить  человек  двадцать,  они  еле
втиснули ее в духовку.  Да,  еще  оберточную  бумагу,  свечи,  картонную
Вифлеемскую звезду, баночку икры, крекеры в золотой и в красной  обертке
со всякими шутливыми прибаутками. И, конечно, подарки. Что это  были  за
подарки! Льюис велел таксисту ехать к "Харродзу",  в  огромных,  нарядно
украшенных к Рождеству залах почти не было  покупателей.  А  он  покупал
Хелен все подряд. Поставил ее у  лифта  и  строго-настрого  приказал  не
оборачиваться, а сам помчался к прилавкам. Духи  в  матовом  хрустальном
флакончике. Потом купил охапку омелы и остролиста и букетик первоцветов,
кучу белья, шкатулочки, отделанные атласом, шелком и дорогими кружевами.
Длинное жемчужное колье с бриллиантовым  замочком.  Французское  мыло  с
потрясающим  ароматом,  да  еще  в  форме  ракушек...  Свертки  уже   не
помещались в руках, он,  подсмеиваясь  над  собой,  ронял  их:  пока  он
поднимал один, падал другой. А он, дурак, все боялся  довериться  своему
вкусу, тогда, в Риме. Вкус у него что надо, и любая цена ему нипочем! Не
имея ни малейшего представления  о  размере,  он  стал  выбирать  ночную
сорочку, показывая на пальцах длину и объем, размахивал руками и хохотал
как   одержимый.   Продавщица   тоже   улыбалась:   раскрасневшийся,   с
растрепавшимися волосами, Льюис был неотразим; она сразу поняла, человек
влюблен, и не сердилась на его бестолковость. Так какую  же,  белую  или
черную? Девически-скромную или вызывающе-соблазнительную? Недолго думая,
Льюис попросил завернуть обе.
   Когда он с огромной, чуть не выше головы, горой свертков  вернулся  к
лифту, Хелен там не было. Он весь  помертвел,  чувствуя,  как  от  ужаса
сжимается сердце...
   И вдруг через бесконечное это мгновение он увидел, что она,  смущенно
краснея, спешит к нему навстречу - и тоже с кипой свертков.  Радость  от
того, что она не исчезла, была настолько острой, что он  не  мог  ждать,
рванулся к ней - и остановился посреди огромного торгового зала,  твердя
только: "Милая ты моя, милая ты моя", лифтер даже отвел взгляд.
   А вечером они наряжали елку, так старались, развесили игрушки, ленты,
потом блестящую мишуру. Растопив камин, задернули занавески  и  потушили
лампы, одну  только  оставили  гореть.  Этот  уютный  полумрак  волшебно
преобразил комнатушку с обитыми дешевым  плюшем  креслами  и  с  ветхими
ковриками. Она перестала быть чужой, теперь это была их с Хелен комната.
   Они не подумали, что, кроме индюшки, нужно  было  купить  и  холодных
закусок, поэтому пировали с одной икрой, намазывая ее  на  тосты...  вот
так, пировали, сидя у камина, не разжимая рук, любуясь елочкой и болтая.
   Льюис пытался рассказать о себе, понимая, что словами мало что  можно
объяснить. Рассказал о бесконечных своих страхах и неудачах, которые  не
слишком успешно пытался преодолеть. Как он старался  быть  таким,  каким
его хотели видеть родители, потом он сам, потом  друзья,  как  потом  он
старался угодить Тэду. А теперь  он  понял:  никому  угождать  не  надо,
теперь он стал наконец самим собой.
   - Я люблю тебя, - признался он, пряча лицо в ее коленях.  -  Я  люблю
тебя, люблю.
   Элен прикоснулась губами к его  волосам  и  ласково  провела  по  ним
рукой, так мать успокаивает ребенка. А Льюиса  вдруг  охватил  стыд.  Он
жаждал исповеди. Он без утайки выложил все свои подвиги. Женщины,  вино,
рестораны  -  без  конца  и  без  края.  Даже  говорить  тошно,  а  ведь
притворялся, что все это ему нравится; что было, того не  исправить,  он
ее недостоин, как он теперь раскаивается...
   - Ты на себя наговариваешь Льюис, - успокаивала она.  -  Недостоин...
какая чепуха! Не придумывай. Пора ложиться спать.
   Почти весь следующий день ушел на то, чтобы приготовить их гигантскую
индюшку. Поскольку о картошке и прочих овощах  они  тоже  забыли,  то  в
качестве  гарнира  использовали   консервированные   кукурузные   зерна,
случайно наткнулись на банку  в  кухонном  шкафу.  Замечательно  вкусная
штука. У них было отличное бургундское  -  уж  его-то  Льюис  не  забыл;
незаметно опустошив почти две бутылки, они слегка опьянели и отправились
бродить по пустынным улочкам и вдоль сонно текущей реки. "Милая Темза" ,
-  приговаривал  Льюис,  вспомнив  студенческие  годы,   влетевшие   его
семейству в немалые деньги. Он нашел руку Хелен и сжал ее пальцы.
   Элен замедлила шаг, вглядываясь в воду. Наверное, она  делает  что-то
не то, но внезапная тревога тут же показалась такой бессмысленной.  Чему
быть, того не миновать, стоит ли сопротивляться. Выпитое вино дурманило,
убаюкивая мысли; она завороженно смотрела на почти неподвижную воду.  На
глаза попалась веточка, быстро пронесшаяся  мимо.  Оказывается,  течение
совсем даже и не тихое, наоборот, - она почему-то обрадовалась.
   - Когда-то я жила рядом с рекой. - Она сжала его ладонь.  -  Холодно.
Пойдем домой.
   И они пошли. Придя, зажгли камин, задвинули шторы, заперли двери. Это
их мир, мир, сотворенный верой; Льюис  улыбнулся:  неплохая  мысль.  Они
этот мир сотворили, и они верят в него. А все остальное неважно.
   Устроившись поудобней у камина, они принялись разворачивать  подарки.
Хелен купила ему галстук, шарф, черный кожаный бумажник, носовые платки,
шелковую сорочку - даже  размер  угадала  -  и  бутылку  арманьяка.  Она
положила все это ему на колени и пристально на  него  посмотрела,  будто
боялась, что он высмеет ее.
   Льюис знал, что в Париже у нее не было ни гроша,  что  за  фильм  она
почти ничего не  получила.  Он  был  страшно  тронут.  Пока  он  бережно
распаковывал свои свертки, она с детским нетерпением все порывалась  ему
помочь. Когда все их подарки были  вызволены  из  коробок  и  оберточной
бумаги, а коврик скрылся под ворохом кружев, шелка и атласных лент,  они
молча опустились на колени и переглянулись.
   - Тебе нравится? Правда нравится?  Ах,  Льюис,  мужчинам  так  трудно
что-нибудь выбрать. - Смущенно на него посмотрев, она провела  рукой  по
его подаркам. - Такие чудесные вещи, не то что я тебе купила. Если бы  я
только могла, я...
   Она не знала, что сказать, Льюис взял в руки ее ладонь. Ему  хотелось
сказать, что самым дорогим подарком для него было бы услышать,  что  она
любит его, больше ему ничего в этой жизни не нужно. Но  он  постеснялся:
это прозвучало бы так неловко,  так  некстати....  Но  по  ее  пытливому
взгляду он понял, что она догадалась, о чем он подумал.
   - Ты моя милая, - он прижался губами к теплой нежной ладони, -  какая
же ты милая.
   А позже он попросил ее примерить обновки. Сначала они выпили  немного
коньяку,  после  чего  затеянное  ими  переодевание  воспринималось  как
восхитительная, а для Льюиса и невероятно возбуждающая  игра.  Блестящий
нежно-розовый шелк  оттенял  матовость  ее  кожи.  Кружева  подчеркивали
округлую белизну грудей. Она обвила шею жемчугом. А теперь белая  ночная
сорочка:  сквозь  тонкий  шелк  просвечивали  темные  соски   и   смутно
угадывался треугольничек волос внизу живота. Тело Льюиса  закаменело  от
возбуждения; не сводя с нее глаз, он в изнеможении откинулся  на  спину.
Скинув белую сорочку, Хелен надела черную.
   Перед ним очутилась совсем другая женщина;  он  видел,  что  дело  не
только в сорочке, но в умении самой Хелен перевоплощаться. Даже лицо  ее
стало другим, только что очень юное, оно  стало  женственно-зрелым.  Как
зачарованный, он  смотрел  на  эту  незнакомку  с  чувственно  набухшими
губами, с потемневшими почти до черноты, широко распахнутыми глазами; ни
единой заметной глазу попытки изменить свой облик, но даже осанка  стала
другой, зазывно напряглась грудь. Хелен посмотрела на Льюиса; от ее глаз
не могло укрыться, как его набухшая плоть рвется  из  брюк  наружу;  она
улыбнулась. Потом опустилась рядом  с  ним  на  колени  и  стала  что-то
нашептывать, все время меняя голос. Льюис слушал с  веселым  изумлением,
она просто дразнила его, он-то знал, что это она, Хелен. Но в  этот  миг
он уже не верил самому себе,  настолько  неузнаваемо  она  переменилась,
став еще более желанной, желанной невыносимо, словно не  одна,  а  сразу
несколько женщин его искушали. Его мучило желание и  смутный  страх.  Он
сжал ее лицо ладонями и наклонил к себе так, чтобы увидеть ее глаза.
   - Хелен! Как тебе это удается? Как? Она улыбнулась.
   - Это мой секрет. Я умею подражать голосам, манере говорить. Просто у
меня хороший слух. - Она помолчала. - Могу говорить  как  англичанка,  а
могу с акцентом.  С  французским,  итальянским,  американским...  -  Она
опустила длинные ресницы.  -  И  с  южноамериканским.  Хочешь,  изображу
тебя?
   Льюис рассмеялся.
   - Меня? Неужели сможешь?
   - А ты послушай. - Хелен сосредоточенно сдвинула брови и  выдала  ему
несколько фраз. Льюис не верил собственным ушам. Точно,  его  резковатые
гласные - по  ним  сразу  можно  узнать,  что  он  учился  в  Бостонском
университете,  его  манера  говорить  чуть   в   нос,   с   высокомерной
растяжечкой.
   - Не надо, прошу тебя, - он легонько встряхнул  ее  за  плечи.  -  Ты
соблазняешь меня моим собственным голосом, мне от  этого  как-то  не  по
себе.
   Хелен послушно замолчала и,  слегка  покраснев,  спросила  уже  своим
собственным голосом:
   - Ты в самом деле так думаешь? Что я соблазняю тебя?
   - Нет, нет. Я просто пошутил.
   Он хотел ее обнять, но ее  внезапно  посерьезневшее  лицо  остановило
его. Подняв руку, Хелен закрыла его рот пальцами.
   - Я и не думала тебя соблазнять, Льюис, поверь. Просто я хочу,  чтобы
ты знал, какая я. Я не хочу лгать, Льюис, я...
   От волнения у нее перехватило горло  и  чуть  дрогнули  губы,  сердце
Льюиса сжалось от любви и жалости, ему вдруг страшно захотелось защитить
ее. Крепко  прижав  ее  к  себе,  он  стал  целовать  ее  волосы,  щеки,
закрывшиеся под его губами глаза. Его  Хелен.  Сделавшаяся  сразу  такой
родной, как же он ее любит. Он стянул с нее  скользящий  черный  шелк  и
швырнул на пол. Он притянул ее к себе и  тут  же  перед  камином,  прямо
среди разбросанных подарков и обрывков бумаги, овладел ею.  В  этот  раз
она не осталась безучастной и, порадовавшись его наслаждению,  покрывала
робкими поцелуями его усталое от пережитого мига лицо.
   Легко подхватив ее на руки, он отнес ее наверх в  спальню.  Подоткнув
заботливо одеяло, лег рядом, и опять его настигло желание,  и  опять  он
окунулся в любовь. И если раньше  он  ощущал  ее  тайное  сопротивление:
точно невидимая сеть, оно защищало ее от его требовательного блаженства,
то теперь неподатливая сеть была  прорвана.  С  изумлением  и  гордостью
Льюис услышал крик, но не его имя сорвалось с ее уст.
   Утром - это было их четвертое утро - Хелен проснулась первой.  Открыв
глаза, Льюис встретил ее ласковый взгляд. Он сонно  к  ней  потянулся  и
бережно обнял это теплое тело, упиваясь счастьем обладания.
   Подождав, когда он  окончательно  проснется,  Хелен  стиснула  узкими
ладошками его лицо и заставила Льюиса посмотреть ей в глаза.
   А потом она, замирая внутри  от  страха,  очень  ласково  и  серьезно
сказала ему. Сказала сразу. Она ждет ребенка.
   Он должен родиться в мае. Так доктор говорит. Она никогда  больше  не
увидит отца ребенка, никогда. С  этим  покончено,  и  не  надо  об  этом
говорить. Льюис был потрясен. Он всмотрелся  в  ее  лицо,  потом  бросил
взгляд на нежную выпуклость живота. Наверно, она раздалась в талии. А  в
груди? Вроде незаметно. Он вышел из спальни,  спустился  в  гостиную  и,
взглянув на елочку, такую невзрачную при утреннем свете, разрыдался.
   Значит, она изменяла ему. Его ревность была настолько сильна, что  он
физически ощущал ее, будто в него вонзили нож, будто невидимое  чудовище
вырывало клочья из его сердца. Кто, кто  тот  мужчина?  Как  его  зовут?
Какой он? Хорошо бы с ним встретиться: Льюис готов был его  изничтожить.
А она - любила его? А он ее? Как у них все бывало? Неужели часто? И  где
все это происходило?
   Ревность штука малодостойная. Что может быть гаже и банальней?  Льюис
понимал это и из-за этого понимания страдал еще сильней. Его мучило  то,
что он узнал, но не меньше - то, чего ему не было известно. Он посмотрел
на их комнатку, и ему захотелось взвыть и крушить все подряд,  все,  что
попадется под руку.
   Он вскочил и понесся наверх. Влетев в спальню,  он  поднял  Хелен  на
руки.
   - Ну скажи, что ты  любишь  меня.  Скажи.  Скажи,  что  любишь,  и  я
клянусь, клянусь, что наплюю на все и вся... - Он не узнавал собственный
голос, глухой от волнения и боли.
   -  Ты  мне  нравишься,  Льюис,  -  испуганно  сказала  она.  -  Очень
нравишься.
   Он чуть ее не ударил. "Нравишься"  -  и  только.  Приятный  пустячок,
подачка.  Как  только  у  нее  повернулся  язык.  Он,  не  помня   себя,
замахнулся, но, очнувшись,  выскочил  из  комнаты  и  с  грохотом  снова
помчался вниз, чувствуя себя последним дураком и скотиной.
   Он метался по комнате, пытаясь собраться с мыслями, но  только  рычал
от боли. Захотелось напиться, он плеснул  в  стакан  арманьяка  и  жадно
глотнул, но потом пошел на кухню и вылил коньяк в раковину. Стал  искать
сигареты, три пачки были пусты, но удалось обнаружить и  нераспечатанную
- хорошая затяжка немного его успокоила. Он уселся, вперился взглядом  в
елочку и принялся обдумывать ситуацию.
   Всякий, кому знакомы великодушие и  жертвенность  безумной  любви  (а
Льюис был безумно влюблен и, стало быть, весьма  покладист),  без  труда
догадается о примерном ходе его мыслей. Льюис и сам знал,  чем  кончатся
его великие раздумья. Сначала он просто простит. Потом помаленьку начнет
улетучиваться ярость, по  мере  того  как  он  будет  изыскивать  веские
причины для снисхождения, тут его ум проявит  редкую  изобретательность,
обнаружатся тысячи, миллионы обстоятельств, вынудивших Хелен  так  вести
себя. Ее обманули,  над  ней  надругались.  Наверное,  она  любила  того
человека, но он отверг ее любовь, иначе почему она не с ним! А может,  и
не любила, мало ли, ошиблась, с кем не бывает  -  в  сердце  затеплилась
надежда.  Он  нашел  календарь  и  с  маниакальной  методичностью   стал
высчитывать недели. Это тогда, во время ее парижского  исчезновения.  Но
она же вернулась  к  ним  с  Тэдом,  сама  вернулась.  И  опять  в  душе
шевельнулась надежда. Льюису вдруг стало ее  жаль.  Он  вспомнил,  какой
больной вид бывал у нее иногда в Риме.  И  еще  вспомнил,  что  однажды,
проходя мимо ее спальни в palazzo, он услышал  плач.  Как  ей,  наверно,
было страшно и одиноко. Храбрая девочка, сколько пережила, подумал он, и
ведь все одна. И он уже готов был обожать ее  за  мужество,  кляня  свою
тупость  и  ненаблюдательность.  В  мгновение  ока  жалость   обернулась
любовью, любовь -  желанием  защитить.  Она  ведь  ему  доверилась,  ему
открылась. Он оглядел убогую комнатенку, и она снова  засияла  вчерашним
очарованием.
   Два  часа  проторчал  он  тут.  Вконец   продрогнув   и   отупев   от
бессмысленного пережевывания все тех же мыслей, он понял лишь  одно.  Он
любит ее. Вот так.
   Льюис поднялся в спальню. Хелен не смотрела на него. Лицо у нее  было
бледным и припухшим, плакала, наверно. С неуклюжей осторожностью он  сел
на краешек постели и взял в ладони ее руку.
   Он попросил ее выйти за него замуж, взял  и  попросил,  не  мудрствуя
лукаво.
   Хелен молчала. Он сжал ее ладонь и близко посмотрел в глаза.
   - Только не говори "нет", - умолял он. - Я люблю тебя. И несмотря  ни
на что, хочу, чтобы ты стала моей женой. Я думаю  об  этом  с  тех  пор,
как... - Он не договорил. - Неважно,  что  у  тебя  будет  ребенок.  Это
ничего не меняет. Я позабочусь и о тебе, и о ребенке.
   Правда позабочусь, Хелен. Только  скажи  "да".  Я  не  вынесу  твоего
отказа. Я сойду с ума.
   Элен стало страшно.  Она  догадалась,  что  Льюис  плакал:  лицо  его
сделалось от этого таким юным, почти мальчишеским; она вдруг увидела его
и себя со стороны - двое перепуганных детей цепляются  друг  за  дружку,
спасаясь от всех.
   Она твердо знала, что должна отказать. Но в тот же  миг  вспомнила  о
ребенке, представила, как будет искать работу,  как  будет  растить  его
одна. Очень ясно представила свое будущее. И поняла, что не хочет, чтобы
ее ребенок жил такой жизнью. Взяв Льюиса за руку, она ответила "да".
 
*** 
 
   На шестой день из  Парижа  неожиданно  нагрянул  Тэд.  И  сразу  стал
барабанить в дверь, потом с шумом ввалился в прихожую - с ним в их мирок
ввалился и весь остальной мир.
   Льюис был еще в постели, собираясь  с  силами  после  любовных  утех;
навострив уши, он ждал, когда Хелен откроет дверь, и,  услышав  знакомый
голос, застонал.
   - Можешь ничего не говорить, - бросил он вновь появившейся в  комнате
Хелен. - Не смог прорваться по  телефону  и  решил  явиться  собственной
персоной.
   - Ты угадал. - Она стала одеваться. Она выглядела такой, как  всегда,
ни капельки не располнела.
   - Я все ему расскажу. - Он отшвырнул одеяло и стремительно соскочил с
кровати. Потом схватил Хелен сзади за плечи и крепко обнял.
   - Прямо сейчас?
   - А что? Он ведь все равно узнает. Все узнает.
   И пусть. Пусть знают. Я готов забраться на крышу и прокричать об этом
на весь мир.
   - Я вижу, что готов. Только почему-то побаиваюсь Тэда.
   Что-то в ее лице заставило Льюиса промолчать. Он вспомнил ту сцену на
съемках в Трастевере. Хелен никогда не говорила об этом -  ни  разу.  Но
сейчас лучше ничего не спрашивать, скорее всего какая-нибудь ерунда, при
случае Хелен все ему расскажет.
   С