Знаю,  это  противозаконно,  но
закон очень глупый, он никуда не годится. Слава богу, у нас всегда  были
врачи, которые с этим считаются и готовы помочь. И не только врачи, но и
другие. Поговаривали, что Миссисипи Мэри  иной  раз  оказывала  подобные
услуги, но точно не знаю. Я бы все равно не пошла ни к ней, ни к  таким,
как она, так что за меня не волнуйся. А в Монтгомери -  самый  настоящий
врач. У него и диплом имеется. Медицинский. Со мной все будет в порядке.
   Мать  замолчала.  Она  осторожно  высвободила  руку,  подняла  глаза,
посмотрела в окно. Лицо у нее было спокойное, голос ровный.
   - Сегодня он это сделает. Мне кажется, все будет просто и  быстро.  Я
вернусь домой сегодня же вечером, часов в шесть - после операции следует
немного полежать. А когда я вернусь, милая, мы поговорим  о  всех  твоих
планах. Сегодня. Или завтра. Ты ведь, Элен, понимаешь, что сейчас мне не
до них, правда? - Она сделала паузу, слегка нахмурилась, будто  пыталась
вспомнить что-то выпавшее из памяти - какую-то совершенную мелочь  вроде
"чего еще не забыть купить?". - Я, конечно, не собиралась тебе  об  этом
рассказывать, такие вещи обсуждать  не  принято,  правда?  -  Она  слабо
улыбнулась. - Но вообще-то, думаю, тебе  следует  знать.  Видишь  ли,  я
поступила очень глупо, сейчас мне это ясно. Хотелось бы верить,  что  ты
не повторишь моих ошибок. Никогда не  верь  мужчине,  Элен.  Никогда  не
полагайся на них. - Мать неопределенно махнула рукой. - Разумеется,  это
очень трудно. Тебе кажется, что ты любишь - женщинам это часто  кажется,
- и поэтому ты становишься чудовищно уязвимой. Порой  я  думаю:  если  б
женщины не влюблялись как дурочки, жизнь у них была бы много  счастливей
и проще. Понимаешь, они бы тогда не верили лжи. Я поверила в то, что мне
врал  твой  отец,  Элен,  а  врал  он  напропалую.  Рассказывал   мне...
рассказывал, что  вернется  на  свою  ферму,  когда  отслужит  в  армии.
Рассказывал, что мы заживем в красивом доме, а когда я сюда приехала, то
выяснилось - жить придется в мерзком тесном одноэтажном домишке вместе с
его матерью, братьями и  сестрами.  Он  говорил,  Элен,  что  боготворит
землю, по которой я ступаю... - Она запнулась. - Я и  сама  не  понимаю,
как все получилось, но  шла  война,  все  американцы  казались  славными
ребятами, он не был похож ни на одного из моих знакомых. Вот я  и  вышла
за него, перебралась сюда с тобой, а ты была  совсем  крошка.  И  тут  я
обнаружила, что все его слова были ложью. Все до последнего. Конечно,  я
от него ушла. У меня была своя гордость. - Она остановилась и посмотрела
на Элен. - Ты родилась в Англии, милая. Мне всегда казалось, что об этом
следует помнить. Ты будешь помнить, не забудешь?
   - Мама. Прошу тебя. Хватит.  Не  надо.  -  Элен  потупилась,  и  мать
вздохнула.
   - Да, верно, ты, пожалуй, права. Нет смысла думать о прошлом.  Теперь
я это понимаю. Слишком много я о нем думала. А  смысла  и  вправду  нет,
потому что оно ничему не учит. История повторяется.  Продолжаешь  делать
все те же ошибки, слушать все ту же ложь, ту самую, только произнесенную
другим голосом, и верить ей. - Она отодвинула чашку и блюдце,  рассеянно
щелкнула пальцем по ложечке. - Что ж,  со  мной  такого  не  повторится.
Особенно после сегодняшнего. Надеюсь, Элен, ты ничего не упустила -  мне
очень важно, чтобы мои слова до тебя дошли.  Ты  уже  взрослая  женщина,
милая, жизнь у тебя только начинается и...
   Она внезапно замолчала,  и  Элен  подняла  глаза.  Мать  смотрела  на
настенные часы. Старые  красные  наклейки  были  на  старом  месте;  они
выцвели и запачкались, но красовались по-прежнему.
   - Помнишь, милая, как  ты  ждала  маму,  когда  я  уходила?  Ты  была
послушной девочкой. - Она нежно улыбнулась, глядя в пространство  поверх
головы Элен. - Серое с  белым  платье  от  Бергдорфа  Гудмена.  Чудесное
платье! Чистый шелк. Я долгие годы не видела шелка, последний раз еще до
войны. С платья все и началось. То есть началось  раньше,  но  робко.  Я
замечала, что он на меня иногда поглядывает, когда я приходила к  ним  в
дом укладывать его жене волосы. Но тогда я  впервые  согласилась  с  ним
встретиться. На другой день, когда он подарил мне то платье...
   Элен почувствовала, что становится каменной, в животе у нее сделалось
пусто. А мать мечтательно продолжала:
   - Было чудесно, Элен. Обычно он возил меня в машине по  плантации.  В
саду стоит старая беседка,  в  ней  мы  встречались.  Беседка,  конечно,
ветхая, но мне она напоминала о детстве. При доме, где я  выросла,  была
почти такая же. Помню,  я  ему  об  этом  сказала.  Он  проявил  большой
интерес. Он способен очаровать - такой красивый, и манеры безупречные...
   Она запнулась, словно ей вспомнилось что-то, идущее вразрез  с  этими
словами, и Элен вонзила ногти в ладонь.
   - Все было весьма романтично, Элен. Важно, чтобы ты  это  поняла.  Не
хочется, чтобы ты думала, будто я впуталась во что-то... скажем, гнусное
или малопривлекательное. Я, естественно, знала, что он женат, но он  был
несчастлив в браке, и это почему-то заставляло  по-другому  смотреть  на
вещи. Мне казалось... ну, одно  время  казалось,  что  он  разведется  и
возьмет меня в жены. Видишь ли, он говорил, что  ему  этого  хочется,  а
детей у них не было, поэтому  особых  сложностей  не  предвиделось.  Вот
только все деньги принадлежат ей. На ее деньги существует плантация. Так
что для него, разумеется, это было бы трудно, я понимала. Я  никогда  на
него не давила, Элен, - на такое, по-моему, способны  только  вульгарные
женщины. Я была готова ждать.  Он  довольно  часто  заводил  разговор  о
женитьбе.  Мы  строили  планы  -  сама  знаешь,  всякие  глупости.   Как
переделаем дом, когда станем в нем жить.  Как  украсим  его.  Как  будем
принимать гостей. Миссис Калверт почти не принимает; мне  казалось,  она
не права, если подумать, кто она такая и какое положение занимает. Я  бы
вела себя совсем иначе...
   - Мама - прошу тебя!
   - И я ему верила, Элен, - сказала мать с легкой укоризной. -  Помнишь
тот вечер, когда ты пересчитала деньги  и  заговорила  о  возвращении  в
Англию, мы еще тогда поругались? Я тогда пыталась  тебе  объяснить,  как
все еще может  повернуться.  Видишь  ли,  тогда  он  пообещал  мне,  что
поговорит с женой. - Она помолчала. - Само собой разумеется,  он  с  ней
так и не поговорил. Не думаю,  что  он  хотел  меня  обмануть,  тут  все
сложнее. Мужчины не лгут заведомо. Они врут, но в такие  минуты  и  сами
наполовину верят в свое вранье. Вот почему с ними нужно быть осторожней,
Элен. Им так легко, так просто поверить.
   - Мама. - Элен подалась вперед. В голове у нее было одно -  заставить
мать прекратить этот чудовищно спокойный безумный монолог. Настойчивость
в ее  голосе  возымела  действие:  мечтательные  фиалковые  глаза  вновь
обратились к ней.
   - Да, милая?
   - Мама, он знает?
   - Об этом, милая? - улыбнулась мать. - Нет. Разумеется,  нет.  -  Она
запнулась. - Видишь ли, милая, у него появилась другая женщина.
   - Другая? - Элен побледнела.
   - Я, понятно, ее не знаю. Не мое это дело. Честно говоря, я думаю,  у
него, вероятно, всегда были... другие. Время от  времени.  Цветные.  Его
отец отличался по этой части, так мне, по крайней мере, рассказывали. Он
южанин. У него это в крови. Таков уж он от природы, и я про это знать не
желаю, раз было, так было. У нас с ним сложилось совсем по-другому,  вот
это  я  знала.  Мы  долго  встречались.  Очень  долго.  Порой,  конечно,
ругались, временами не виделись неделями, а то и месяцами. Но  рано  или
поздно он всегда ко мне возвращался.  По-моему,  Элен,  он  меня  любил.
Какое-то время. Еще недавно мы довольно часто встречались. Не так часто,
как раньше, но он все еще нуждался во мне. Иногда. А потом это случилось
- очень глупо с моей стороны, очень неосторожно, но он два месяца пробыл
в Филадельфии, я так обрадовалась, когда он вернулся... - Она на  минуту
замолкла и отхлебнула чаю, лицо у нее  смягчилось.  -  Знаешь,  Элен,  я
горжусь, что не сказала ему. Могла бы, вероятно, сказать. Чего  проще  -
умолять и лить слезы, но мне такое не по душе.  Просто  прекращу  с  ним
встречаться, только и всего. Ему и знать не надо, Элен. Дело в том...  -
Она помолчала. - Видимо, он напомнил мне твоего отца. Наверняка  в  этом
все дело. Поэтому у нас и началось. Когда я познакомилась с твоим отцом,
Элен,  на  мне  было   светлое   шелковое   платье,   красивое-красивое,
розовато-лиловое,  а  к  плечу  я  прикалывала   розу.   Мы,   помнится,
отправились в кафе "Ройал" большой компанией; ах, какой был великолепный
вечер, как мы повеселились, все были такие милые. Тогда  я  поняла,  что
твой отец от меня в восхищении. Это было видно...
   Она вдруг замолкла, опустила голову и легонько  ею  покачала,  словно
отгоняя ненужные мысли. Загоревшиеся было глаза ее опять потускнели.
   - Семнадцать лет тому назад. А теперь вот это. Как глупо.
   Элен встала. Когда он вернулся из Филадельфии. Два месяца назад.  Она
оперлась ладонями о столешницу, чтобы унять дрожь.
   - Я бы его убила, - сказала она. - О господи. Я бы его убила.
   Мать рассеянно на нее посмотрела,  будто  не  слышала.  Потом  кинула
взгляд на часы на холодильнике. Стрелки показывали девять. Мать встала.
   - Принеси, пожалуйста, сумку, Элен.  Я  там  кое-что  собрала,  вдруг
понадобится. Она в спальне.
 
*** 
 
   В Оранджберге нельзя было и шагу ступить, не привлекая внимания. Элен
ненавидела поселок еще и по этой причине. "Плюнь в два часа  на  Главной
улице, - любил шутить Билли, когда они еще были детьми, - а в три  езжай
в Мэйбери, и там тебе скажут, куда угодил плевок".
   Иногда Элен видела зевак. В Оранджберге хватало таких, кому  не  было
другого  дела,  как  сплетничать,  привалившись  спиной   к   магазинным
витринам, особенно в гнусную жарищу вроде той, что стояла сейчас. Иногда
Элен замечала приподнятую шторку, неуловимое  движение  в  проеме  окна,
тень на сетке от мух и каждый раз ощущала на себе любопытные взгляды.
   Но в этот день  было  хуже  обычного.  Две  витрины  забиты  досками,
тротуар перед ними усыпан осколками. На улице ни одного цветного; только
белые мужчины и женщины,  собравшись  в  кучки,  тихо  переговаривались,
замолкали с приближением Элен и матери и возобновляли разговор, когда те
проходили.
   Остов сгоревшего автомобиля куда-то свезли.  В  конце  Главной  улицы
стояла в тени полицейская машина; на ее крыше вращалась синяя мигалка. В
воздухе висела пыль; напряженность чувствовалась буквально во всем. Элен
с матерью дошли до автобусной остановки; над землей дрожало марево.
   Остановка была прямо у дверей салона Касси Уайет;  ждать  приходилось
на солнце - навеса не было. Мать, казалось, не замечала жары -  спокойно
стояла, прижимая к груди маленький саквояж на "молнии", и глядела  в  ту
сторону, откуда должен был появиться автобус. Элен не ехала с матерью  в
Монтгомери: та запретила.
   Немного погодя на улицу вышла Касси Уайет  прямо  в  рабочем  халате.
Утром по субботам в салоне  бывал  наплыв  клиенток.  Сквозь  зеркальную
витрину Элен видела, что все четыре сушилки работают на полную мощность.
Одна из недавно принятых  помощниц  подстригала  клиентку,  другая  мыла
своей голову в новой раковине - Касси несколько  дней  назад  установила
раковины с выемкой для шеи,  так  что  клиентки  теперь  не  наклонялись
вперед, а  откидывались  назад.  Касси  гордилась  своим  приобретением:
раковины были самой последней конструкции.
   Касси, как заметила Элен, подошла к матери, посмотрела и переменилась
в лице. Она остановилась, глядя на нее с ужасом, потом шагнула  и  взяла
мать за руку.
   - Вайолет? Вайолет, что с  тобой?  -  спросила  она,  покосившись  на
саквояжик в руках у матери.
   - Со мной все в порядке, спасибо, Касси. Жду автобус до Монтгомери.
   Мать даже не взглянула на Касси.
   - Может, зайдешь и присядешь? Такая жарища, а проклятый  автобус  еще
неизвестно когда  подойдет,  вдруг  через  полчаса.  Заходи,  дай  ногам
отдохнуть. У меня там вентиляторы...
   - Спасибо, Касси, но, кажется, автобус уже показался.
   Мать повернулась вполоборота. По ее щеке медленно скатилась слезинка,
мать смахнула ее рукой.
   Невыразительное лицо Касси смягчилось,  на  нем  появилось  выражение
неподдельной заботы.
   - Ну же, Вайолет, - ласково сказала она, - у тебя больной вид.  Зайди
и отдохни. Если хочешь, пройдешь в заднюю комнату,  там  тихо.  Автобусы
еще будут, поедешь в Монтгомери позже. Давай пойдем.
   - Нет, мне надо сейчас. Я договорилась, Касси.
   В устах матери это прозвучало внушительно, будто речь шла  о  деловом
совещании или важной встрече за ленчем.  Она  подняла  руку  и  помахала
водителю. На ней были белые матерчатые перчатки, на одном пальце темнело
пятнышко штопки.
   - Все в порядке, Касси, - пробормотала Элен. Прохожие  уже  стали  на
них оборачиваться. В парикмахерской помощница перестала стричь  клиентку
и уставилась на улицу.
   Подъехал автобус, подняв облако пыли. Касси обратилась к Элен:
   - Ты с мамой, Элен?
   - Нет, я еду одна, - ответила мать. Элен переступила с ноги на ногу.
   - Я буду ждать ее, Касси,  -  выдавила  она.  -  Встречу  с  обратным
автобусом.
   Автобус остановился, дверцы с шипением разошлись. Мать замешкалась.
   - Я не забыла кошелек? Нет, вот он. -  Она  торопливо  повернулась  к
Элен и коснулась сухими губами ее щеки. - До свидания, милая, до вечера.
Я вернусь часов в шесть...
   Она поднялась в салон, дверцы с шипением затворились. Дизель  рыгнул,
выпустив синее облачко, автобус отошел. Элен на прощание подняла руку  и
сразу же опустила. Глянула  на  часики  -  подарок  к  шестнадцатилетию,
тряхнула - они иногда  останавливались.  На  этот  раз  часики  послушно
тикали. Было десять утра.
   Ей много чего хотелось. Хотелось вернуться  в  прицеп,  броситься  на
постель и выплакаться. Хотелось пойти на плантацию и убить Неда Калверта
выстрелом в сердце. Хотелось написать Элизабет и сразу отправить письмо.
Хотелось поговорить с Билли.  Хотелось  сесть  в  ближайший  автобус  до
Монтгомери, разыскать мать и привезти домой. Хотелось перевести  стрелки
часов назад - на месяц, на год, как можно  дальше,  в  то  время,  когда
этого еще не случилось, до начала всего. Ей хотелось, чтобы мать никогда
больше не обманывала саму себя, не рассказывала ей своим ровным  голосом
о вещах, которые еще сильнее раздирали ее, Элен, и без того  разорванный
мир.
   В конце  концов  она  пошла  вверх  по  Главной  улице,  свернула  за
автозаправкой,  миновала  стоянку.  Там  находился  пустой  участок,  на
котором стояли щиты агентства  недвижимой  собственности,  извещавшие  о
новой застройке.
   На площадке не было ни души. Элен  вошла  под  покосившийся  жестяной
навес,  который  давал  хоть  какую-то  тень,  и  присела,  уставясь   в
пространство, мысленно погоняя время. Она смотрела на  заросли  крапивы,
на  уцелевший  участок  старой  бетонной  дорожки,  на  стену,  покрытую
ядовитым плющом. Когда-то здесь стоял дом; навес торчал в  бывшем  саду.
От жары она прикрыла глаза; в ушах  у  нее  прозвучали  слова:  "Англия,
Европа, Англия". Посидев, она встала  и  пошла  к  заправочной  станции.
Остановилась.
   У колонок был  припаркован  большой  черный  "Кадиллак"  с  откинутым
верхом. Спиной к  ней,  опершись  о  багажник,  стоял  Нед  Калверт.  Он
разговаривал. Их там собралась целая группа - пять белых мужчин,  в  том
числе Мерв Питере и другой помоложе, Эдди Хайнс, как ей показалось. Двух
других она не знала. У одного на плече висело охотничье ружье.
   Какое-то время она наблюдала  за  ними,  съежившись  у  стены,  потом
повернулась и крадучись отошла, решив выйти на Главную  улицу  задами  -
переулком, мимо мусорных  баков  и  задних  двориков,  где  на  веревках
сушилось белье. Мимо стены, на которой  красной  краской  были  выведены
буквы ККК . Она посмотрела, плюнула и пошла дальше.
   Притворившись, будто разглядывает витрины, она послонялась по Главной
улице; на самом  деле  она  ждала  ближайшего  автобуса  из  Монтгомери.
Вопреки всякой логике ей вдруг подумалось, что мать вернется с  ним.  Но
сошли только двое белых мужчин.  Автобус  укатил.  "Господи,  умоляю,  -
сказала Элен про себя, - пусть с ней ничего не случится. Пусть все будет
в порядке".
   Она понимала, куда обратится мать, что бы  та  ни  говорила.  Богатые
женщины не ездят в Монтгомери делать аборты, даже ей это было  известно.
Они улетают из Соединенных Штатов на Пуэрто-Рико или в  Мексику,  где  в
частных больницах  оказывают  подобные  услуги.  У  Сьюзи  Маршалл  была
знакомая, у которой знакомая так однажды и сделала. Или так, или  платят
врачу  с  именем,  по-настоящему  дорогому  врачу,  за  заключение,  что
нуждаются  в  прерывании  беременности  по  состоянию  здоровья.   Можно
представить, что за врач делает аборты за семьдесят долларов. И как  они
вообще делаются? "Не знаю, - сказала тогда Сьюзен Маршалл. -  Вроде  как
выскребают. Это еще не настоящий младенчик, верно? Просто  что-то  вроде
студня. По-моему..."
   Элен передернулась, ей стало нехорошо. В горле у нее  так  пересохло,
что она не могла сглотнуть. Ей отчаянно хотелось пить; она подумала,  не
рискнуть ли зайти в  заведение  Мерва  Питерса  выпить  стакан  содовой.
Самого его не было на месте,  она  это  знала...  Она  прошлась  мимо  и
бросила взгляд в помещение. Присциллы-Энн тоже не  было.  Значит,  можно
попробовать. За стойкой дежурила незнакомая девушка.
   Элен толкнула дверь и вошла. Ее окатила  волна  прохлады.  Год  назад
Мерв Питерс установил кондиционеры и  музыкальный  автомат.  В  автомате
крутилась пластинка.
   Она уселась на высокий табурет у  окна,  откуда  было  видно  Главную
улицу и автобусную остановку. В  углу  у  автомата  сидели  девчонки  из
Селмской средней, хихикали и болтали вполголоса.  Если  они  и  заметили
Элен, то вида не подали.
   - Пожалуйста, стакан содовой. - Она отсчитала  пятицентовые  монетки,
сложив их столбиком.
   Девушка пододвинула запотевший стакан.
   - Спасибо.
   - На здоровье.
   Элвис Пресли допел. Одна из  школьниц  опустила  в  прорезь  автомата
четвертак и нажала на кнопки. Звучный голос негритянской певицы заполнил
маленький зал - голос низкий, глубокий, медлительный,  печальный.  Белые
девушки притихли и с мечтательным  выражением  в  глазах  откинулись  на
спинки стульев. Певица исполняла "Голубую луну". Пластинку проиграли три
раза подряд; Элен растянула содовую, чтобы прослушать ее до конца. Потом
соскользнула с табурета и вышла. Ей  нравилась  эта  пластинка,  но  она
понимала - больше ей никогда не захочется ее слушать. До  самой  смерти.
Никогда...
   - Билли Тэннер...
   Это сказала одна из школьниц, когда Элен закрывала  за  собой  дверь.
Она окинула улицу взглядом и увидела тоже, что и они.
   По Главной улице шел Билли Тэннер, шел медленно, совсем один.  И  все
на него глазели. Касси Уайет появилась в  дверях  своего  салона,  а  ее
помощница вытянула шею, чтобы увидеть его в окно. Перед скобяной  лавкой
мужчина подметал тротуар; он прекратил мести и стал, опершись на  метлу,
загородив Билли проход, однако и не  подумал  отойти  в  сторону.  Билли
пришлось ступить на проезжую часть.
   Он прошел мимо патрульной машины, на которой все еще крутилась  синяя
мигалка. Из машины  вылез  полицейский  и  молча  прислонился  спиной  к
дверце, опустив  одну  руку  на  крышу  автомобиля,  другую  на  кобуру.
Внезапно на улицу пала тишина: ни голоса, ни движения. Из зеленной лавки
Мерва Питерса вышла женщина с ребенком; обеими руками  она  прижимала  к
груди  большой  пакет  с  покупками.  Женщина  застыла,  окинула   улицу
взглядом, посмотрела на ребенка и, толкнув дверь, втащила  его  назад  в
магазин. Элен  оглянулась.  Девчонки  из  Селмской  средней,  забыв  про
музыкальный автомат, столпились  у  окна.  От  возбуждения  лица  у  них
побледнел