белые фрезии. Она осторожно коснулась листьев; чтобы  букет  не
терял формы, чашечки цветов были насажены на проволоку.
   Они провели вместе четыре дня, а потом Тэд  снова  настиг  их  своими
звонками и нытьем. Льюис вернулся к нему в  Париж,  и  началась  прежняя
круговерть: встречи,  встречи  и  письма  к  Элен.  "Моя  милая  славная
женушка"; он был страшно горд, что  имеет  право  так  ее  называть,  он
старался повторять это как можно чаще.
   С  Саймоном  Шером,   представителем   пресловутой   "Сферы",   Льюис
встретился через неделю  после  свадьбы.  До  этого  Шер  был  загадочно
неуловим, Льюис уже подумывал, что все Тэдовы планы их сотрудничества со
"Сферой" - чистый блеф.
   Первое, что услышал Льюис  от  Шера,  было  поздравление  с  недавней
женитьбой, наверное, успел натрепать Тэд; второй была фраза о  том,  что
он тоже учился в Гарварде, правда, в Школе бизнеса. После сего  краткого
вступления Саймон Шер соизволил открыть свой портфель. Он достал  оттуда
несколько аккуратных папок и разложил их на столе. Льюис  тайком  изучал
его: невысокий, подтянутый, в чуть старомодном костюме - на жулика  явно
не похож.
   На протяжении февраля они встречались еще несколько  раз.  Осторожный
Льюис продолжал  искать  другие  денежные  источники,  ему  не  хотелось
становиться заложником недавно неуловимой "Сферы".
   "Сфера" закупила права на прокат "Ночной игры",  и  сразу  забрезжила
надежда на какую-то прибыль, по крайней мере от показа фильма в  Европе.
Тогда он буквально силой заставил  Тэда  накропать  сценарий  очередного
фильма и даже вытянул из него съемочный его вариант,  хотя  Тэд  ворчал,
что сценарий ему  не  указ.  Они  прикинули  бюджет.  Расписали  все  до
последней  детали.  Выбрали  натуру,  получили  разрешение  на   съемки,
распределили роли - пока предварительно, за исключением  Элен  и  Ллойда
Бей-кера,  который  рвался  снова  поработать  у  Тэда.  Они   подобрали
слаженную и оснащенную хорошей  техникой  съемочную  группу.  Льюис  все
держал в своих  руках,  собирал  информацию,  давал  команду,  что  кому
делать, и был страшно доволен собой.
   Уже в начале  февраля  Льюис  мог  вручить  Шеру  увесистую  папку  с
материалами по задуманному фильму - тот взял  папку,  пояснив,  что  ему
необходимо проконсультироваться.  А  Льюис  тем  временем  выкроил  пару
деньков для Лондона. Элен очень просила его встретиться с ее врачом.
   Мистер Фоксворт вежливо поздравил Льюиса с грядущим отцовством;  Элен
в  разговоре  не  участвовала,  демонстративно  вперившись  в   знакомые
пейзажики над докторским столом. Мгновенно оценив его элегантное, сшитое
на Савил-роуд пальто, не менее дорогие часы и ботинки, доктор стал вдруг
очень любезен. Потом он оценил его университетский  выговор  и  привитое
ему с детства тонкое высокомерие - и сделался еще более  любезным.  Надо
полагать, мистер Синклер поместит супругу в  частную  клинику,  с  милой
заботливостью  сказал  он  Льюису,  у  нас  замечательная  муниципальная
медицина, и все же он рекомендовал бы свою клинику  в  Сент-Джонс-Вуд...
При этих словах голос доктора зазвучал тихо и вкрадчиво.
   Льюис,  лечившийся  всю  жизнь  исключительно   у   частных   врачей,
почувствовал  облегчение.  Конечно,   они   воспользуются   предложением
доктора.  Элен  украдкой  метнула  на  мистера  Фоксворта  торжествующий
взгляд.
   От доктора они направились в магазины. Белый дом на  Бонд-стрит.  Там
они купили приданое, самое дорогое, отделанное брюссельскими кружевами и
вышитое прилежными монахинями, купили невесомую, тонкую,  как  паутинка,
шаль, связанную шотландской мастерицей. Еще нужно было подумать о  няне,
им без няни не обойтись, ведь в июне предстоит многонедельное  турне  по
Европе - с "Ночной игрой", надо завоевывать публику. Как удачно,  что  у
сестры Энн Нил оказалась на примете приличная молодая женщина: Льюис уже
успел обстоятельно с ней побеседовать, и рекомендации у нее отличные;  с
каждым днем он все больше входил в роль  взрослого  мужчины,  защитника;
сам Льюис предпочитал называть себя "зрелым мужчиной".
   Однажды, вернувшись ненароком домой, он застал Элен за чтением -  кто
бы мог представить! - "Файнэншл таймс". Льюис не верил своим глазам,  но
она смущенно объяснила, что ее очень интересуют такие вещи, но... но  ей
трудно в них разобраться... Льюис был растроган. Вот где он может  перед
ней блеснуть, ведь он же, черт подери, Синклер, сын известного банкира.
   Ему   вдруг   страшно   захотелось   продемонстрировать   Элен   свои
разнообразные способности: живет с ним  и  ведь  не  знает,  что  он,  к
примеру, замечательно играет в футбол. Он принялся с жаром объяснять  ей
простейшие понятия, растолковывать значение специфических терминов; Элен
слушала  очень  внимательно,  задавая  ему  изредка  вполне  осмысленные
вопросы. Еще полдня они обсуждали положение дел на фондовой бирже, Льюис
был просто на седьмом небе. Сколько он себя  помнил,  ему  вечно  что-то
вдалбливали, вечно надоедали ему всякими финансовыми глупостями, и вдруг
он сам в роли учителя! Да еще учителя собственной жены:  ощущение  почти
эротическое.
   - А это очень трудно, заложить портфель ценных бумаг? - спросила Элен
на следующий день.
   Льюис расхохотался.
   - Конечно, нет! Хочешь попробовать? А что!
   Я помогу тебе - попозже. Когда мы запустим фильм.  Когда  ты  родишь.
Пока тебе и так забот хватит.
   - Да, я знаю, - сказала она с улыбкой послушной девочки.
 
*** 
 
   Ну а в Париже дела со "Сферой" что-то забуксовали.  Саймон  Шер  стал
перекраивать бюджет нового фильма, прицепился  к  некоторым  моментам  в
сценарии. Тэд не ерепенился, быстренько все исправив.
   - Скажи только, чего их душенька желает,  сварганим  в  лучшем  виде,
влепим все, что им угодно. Это же слова, только слова, пусть шуруют  как
хотят, я вывернуться всегда сумею. Пусть только дадут деньги.
   Такая  покладистость  несколько  тревожила  Льюиса,  но  вида  он  не
показывал. Он посмотрел первый вариант "Ночной игры" - Тэд  почему-то  с
маниакальным упрямством не желал показывать ему смонтированный  вариант,
хотя именно эту ленту видело уже пол-Парижа.
   Честно говоря, после просмотра их "Игры" тревожные опасения перестали
мучить Льюиса. Как только эти опасения снова подкрадывались, он  тут  же
напоминал себе, какой замечательный они сотворили фильм. Фильм что надо.
Вроде проще простого, а невозможно оторваться. То грустный до  слез,  то
смешной, ужасно смешной. Старик Тэд знал, что  делал.  Льюис  был  горд,
глядя на экран, он забыл обо  всех  неурядицах.  Он  знал,  что  Тэд  не
подведет, верил в него на все сто, не зря, не зря он в него верил.
   А Элен... он даже не ожидал. Да, он читал, что есть  лица,  созданные
для камеры, и только теперь понял, что это означает. Увидев на экране ее
лицо, Льюис забыл о том, что это его Элен; будто встретил ее  впервые  и
снова влюбился без памяти. Льюис так разволновался, что решил выпить, и,
потягивая из бокала очередную порцию успокоительного, настойчиво пытался
объяснить свое состояние помощнику режиссера Фабиану - отличный малый.
   - Mais, evidemment , - Фабиан  подмигнул  ему  с  лукавой  улыбкой  и
выразительно пожал плечами. - А что ты хочешь, если весь фильм  по  сути
своей - признание ей в любви.
   Льюис  был  неприятно  удивлен.  И  постарался  скорей  забыть  слова
Фабиана.  На  Шера  фильм  тоже   произвел   впечатление,   он   смотрел
окончательный его вариант. Потом он  посмотрел  "Игру"  снова  в  начале
апреля,  на  сей  раз  в  окружении  своих  советников   и   помощников.
Промелькнули еще две недели, судьба фильма никак не  решалась,  и  Льюис
начал терять терпение. В конце апреля  Шеру  опять  приспичило  смотреть
"Ночную игру", уже вместе с главой "Партекса",  техасцем  по  имени  Дрю
Джонсон.
   Льюису очень это не нравилось. И  он  презирал  техасцев.  Чуяло  его
сердце, затянется  эта  история  на  долгие  месяцы  и  кончится  ничем,
знакомая перспектива. Еще один мыльный пузырь.
   Но приходилось мириться с выкрутасами "Сферы": после четырех  месяцев
каторжной работы пока не было заключено ни одного официального договора.
   Дрю  Джонсон  всем  своим   видом   оскорблял   Льюисово   бостонское
чистоплюйство.  На  устроенном  специально   для   него   просмотре   он
присутствовал с супругой,  ее  звали  Билли.  Она  блистала  платьем  от
Живанши;  зато  на  муженьке  была  стетсоновская   широкополая   шляпа,
ковбойские башмаки и башмачный шнурок вместо галстука.  Льюис,  сидевший
сзади, взирал на него с гневным презрением.
   После фильма он и чета Джонсон отправились ужинать в "Гран Февур".  О
фильме  ни  звука.  Потом  перекочевали  в  кабаре   "Бешеная   лошадь",
прославившееся на всю Европу  своими  ядреными  шуточками.  Дрю  Джонсон
кутил  напропалую.  Он  гикал.  Он  радостно  бил  в  ладоши.  Он  лакал
шампанское без передыху. Льюис с  пуритански-постной  физиономией  молча
пялился на голых танцовщиц, испытывая непривычную  брезгливость.  Ни  их
замечательно увесистые груди, ни стройные ляжки, ни соблазнительные позы
совершенно его не возбуждали.
   За техасцем и  его  женкой  прикатил  черный  "Роллс-Ройс  Фантом"  -
отвезти их за город; они остановились у друзей; стиснув на прощание руку
Льюиса в своей огромной лапе, весельчак Джонсон пригласил нанести ему  с
утречка визит на борту личного самолета.
   Вернувшись в гостиницу, Льюис, по обыкновению, написал письмо Элен, а
потом... потом им овладела такая безысходность, что  он  чуть  не  бился
головой об стену. На следующее утро Льюис, уже не сомневаясь в том,  что
патрону "Партекса" фильм не угодил и все теперь  летит  к  черту,  тащил
себя в аэропорт Орли.
   Личный самолет оказался "Боингом-707", ни  больше  ни  меньше.  Стены
салона были обтянуты уникальной старинной тканью. К обивке были намертво
привинчены две  рамки,  в  них  красовались  холсты  Ренуара  и  Гогена,
которыми мог бы гордиться и луврский Jeu de Paumes .
   Льюис с отвращением пробежал взглядом по салону и уселся на  кушетку,
сработанную в XVIII веке, к которой присобачили  еще  пристежные  ремни,
потом попросил томатного сока.
   - Томатного сока? - белые кустистые брови техасца поползли  вверх.  -
Что это вдруг? Билли, дорогая, брякни в колокольчик. Пусть нашему  другу
подадут что-нибудь стоящее.
   - Спасибо, не беспокойтесь, - с безупречным до  омерзения  английским
выговором поблагодарил Льюис. - Сейчас только девять  утра,  и,  похоже,
мне  нечего  праздновать.  -  Он  вежливенько  помолчал,  но  потом  его
прорвало:
   - Охота вам водить меня за нос и попусту отнимать у меня  время?  Вам
неприятен наш фильм? Верно?
   - Прямо-таки и неприятен? - техасец улыбнулся. - Откуда вы взяли?  Вы
ошибаетесь.
   - Неприятен. Не понравился. Или вы его  просто  не  поняли.  В  любом
случае  неясно,  чего  ради  я  здесь  торчу,  не  отправиться  ли   мне
восвояси...
   Поставив стакан, он поднялся и пошел к выходу. Да ну  их  на  фиг  со
всем их антиквариатом, Ренуарами и прочими штучками. У  двери  он  резко
обернулся:
   - А фильм-то стоящий, - сказал он. - Может, даже  шедевр.  Это  видно
невооруженным глазом, мне по крайней мере. И я лягу костьми, но дам Тэду
возможность снять новую ленту. Захотите вы нам помочь - не захотите, это
дело десятое.
   Воцарилось молчание. Техасец посмотрел на жену и почему-то  расплылся
в улыбке. Потом вдруг откинул голову и разразился мощным гоготом.
   - Представляешь, я было принял тебя за скопца.
   Ты представляешь? Нет, все же бостонские ребята не промах.
   С этими словами великолепный экземпляр  бронзового  громилы  в  шесть
футов  пять  дюймов  протянул  руку  и  направился  к  двери.  Не  менее
великолепный, но чуть более компактный  экземпляр  лощеного  бостонского
питомца с опасливой брезгливостью смотрел на его лапищу.
   С лица техасца куда-то  делась  пьяная  ухмылка,  он  был  совершенно
серьезен. Голубые глаза пытливо вперились в светло-карие глаза гостя.
   - Не горячись, парень. Сдается мне,  что  даже  в  твоем  Бостоне  не
возбраняется скрепить сделку рукопожатием. - Он выдержал паузу. -  Вчера
вечером я дал добро на финансирование вашего фильма. Юристы не очень вас
пощипали, и практически все деньги вы получите целенькими.
   Льюис недоверчиво на него посмотрел, потом пожал протянутую лапищу  и
наконец улыбнулся:
   - Знаете, я думаю, мне пора менять свои привычки. Сейчас бы  я  выпил
что-нибудь покрепче томатного сока.
   - Откупорь нам виски, Билли! - завопил Джонсон.
 
*** 
 
   Договор со "Сферой" был  подписан  первого  мая.  Льюис  с  гордостью
поглядывал на  папку  с  полестней  убористо  напечатанных  страниц.  Из
договора следовало, что они с Тэдом открывают  собственную  студию.  Они
назвали ее "Мираж" - изыски Тэда - и именовались теперь "содиректорами",
что было засвидетельствовано  их  подписями:  неказистой  едва  заметной
закорючкой Тэда и старательно выведенной черными чернилами - Льюиса.
   В тот знаменательный день он перво-наперво набрал телефон Элен, потом
- отца. Ох и долго Льюис ждал этой минуты. Пункт за пунктом  он  излагал
отцу  итоги  своей  кинодеятельности:  каждое  слово   было   снайперски
рассчитано. В  обороте  миллионов  шесть.  Видимо,  можно  надеяться  на
долгосрочное сотрудничество. Студия  "Сфера",  "Партекс  Петрокемикалз".
Дрю Джонсон.
   Сначала отец раздраженно его  перебивал,  потом  слушал  молча,  чуть
погодя стал задавать вопросы - проверил: Льюис был во всеоружии,  так  и
сыпал цифрами по трансатлантическому кабелю, и в конце концов он услышал
в отцовском голосе то, о чем мечтал годами, - уважение.
   Льюис улыбнулся.
   - Да, кстати, я женился, - как бы между прочим добавил он  и  повесил
трубку.
 
*** 
 
   Льюис надеялся, что рождение их студии совпадет с рождением  ребенка.
Но не сбылось. Младенец  не  собирался  пока  появляться  на  свет.  "Не
волнуйтесь, не волнуйтесь, - успокаивал мистер Фоксворт. -  Первородящие
матери частенько перехаживают срок".
   Льюис нервничал;  только  шестнадцатого  мая,  уже  к  ночи,  у  Элен
начались схватки. Льюис домчал ее на такси на Сент-Джонс-Вуд. В  клинику
тотчас прибыл доктор,  экипированный  своим  жемчужно-серым  костюмом  и
любезной улыбкой.
   Льюис метался по приемному покою. Он уже извел две пачки  сигарет.  В
четыре утра - то есть уже семнадцатого мая - в  дверях  появился  мистер
Фоксворт, развязывающий тесемки зеленого хирургического халата. Льюис не
сводил с  него  глаз,  почему-то  ощущая  себя  зрителем  в  кинотеатре.
Действительно похоже на кино. Только интересней - и страшнее. Мгновение,
когда он в ужасе ждал слов доктора,  показалось  ему  вечностью.  Сквозь
клубы сигаретного дыма он  разглядел  на  лице  доктора  снисходительную
улыбку. Мистера Синклера можно поздравить. У  него  прелестная  дочурка,
просто красавица.
   Льюиса проводили к Элен. От волнения его знобило.  Доктор  и  сиделка
деликатно удалились. Элен держала на руках аккуратный,  обернутый  белой
вязаной шалью сверточек.
   Элен подняла глаза, и Льюис подошел к постели. Заглянув  под  ажурный
шалевый уголок, он увидел крохотное точеное личико. Глаза  девочки  были
закрыты, она деловито насупила невидимые  бровки,  будто  изо  всех  сил
старалась  спать.  Когда  Льюис  к  ней  наклонился,  девочка  состроила
сердитую  гримаску,  маленький  рот  требовательно  приоткрылся,  и  она
беспокойно завертела головой, потерлась щечкой  о  шаль.  Что-то  ей  не
нравилось. Она поднатужилась и  высвободила  кулачок.  Очень  пухлый,  в
ямочках,  перетянутый  у  запястья,  игрушечные  пальчики  сжимались   и
разжимались, и Льюис заметил, что у нее  есть  даже  ногти,  похожие  на
перламутровые ракушки. Они успели отрасти.
   К глазам  Льюиса  подступили  слезы.  Едва  дыша,  он  прикоснулся  к
шелковистой  младенческой  коже.  Девочка  снова   стала   крутиться   с
недовольным кряхтением; шаль соскользнула  с  ее  головки.  Она  тут  же
открыла глаза, будто и впрямь не хотела расставаться с теплой  шалью.  У
Льюиса упало сердце. На голове оказалась шапка густых, черных как  смоль
волос. А глаза были синие-синие, невероятно синие.
   - Правда красавица? - с чуть заметной тревогой спросила Элен.
   - Прелесть.
   Льюис хотел потрогать черные шелковистые волосы,  но  отдернул  руку,
увидев, что ребенок таращится на него широко открытыми, еще не  умеющими
видеть глазами. Он так мечтал, чтобы волосы у ребенка были светлые,  как
у него или у самой Элен, так надеялся... Льюис готов был убить  себя  за
эти мысли и внезапное чувство горечи. Если его задела такая ерунда,  что
же ждет его дальше? Стараясь себя не выдать,  он  поспешно  обернулся  к
Элен и накрыл ладонью ее пальцы.
   - Какие чудесные глаза, и сама она... я... мне... - Он и сам  слышал,
как фальшиво звучит его голос.
   Слава богу, Элен ничего не заметила. Оторвав  глаза  от  дочери,  она
доверчиво и нежно улыбнулась ему.
   - Синеглазка. Такого цвета бывает спинка у зимородка.
   Льюис еще раз внимательно пригляделся. Нет, у зимородка совсем другой
оттенок. Элен внезапно сжала его руку.
   - Хорошо, если они останутся такими яркими, - выдавил из себя Льюис.
   Они решили назвать ее Катариной. Потому что у нее  была  треугольная,
похожая на кошачью мордашка, а широко расставленные  ярко-голубые  глаза
напоминали Льюису глаза сиамского котенка, который  жил  у  его  матери.
Очень скоро Катарина превратилась просто в Кэт, в Киску.
   Как  и  все  кошки,  Кэт   была   существом   очень   независимым   и
требовательным. Когда Элен или Льюис держали ее на руках, она глазела по
сторонам, не обращая никакого внимания ни на их ласки, ни  на  агуканье.
Но стоило уложить ее в кроватку  -  накормленную  перед  сном,  вымытую,
сухую, - она принималась блажить.
   Она кричала все громче, все пронзительней, пока ее снова не брали  на
руки. Она замолкала, покуда не оказывалась в кроватке.  В  первое  время
Льюиса это даже развлекало, но чем больше он не  высыпался,  тем  больше
свирепел. Зато Элен стойко переносила  бессонные  ночи,  при  первом  же
писке послушно вылезая  из  кровати.  Дни  стали  походить  на  какой-то
бесконечный  конвейер:  бутылочку  прокипятить,   бутылочку   наполнить,
перепеленать, промокнуть, присыпать... Иногда он готовил молочную  смесь
или  кормил  Кэт  из  бутылочки,  в  те  редкие  минуты,  когда  она  не
капризничала, но пеленки... нет, это совсем не мужское занятие.
   Через пару недель он попытался завести речь о няне, ведь все равно им
скоро нужно будет уезжать в Париж. Элен категорически отказалась.  Тогда
они в первый раз и  поссорились.  Льюис  кричал,  что  ей  нужен  только
ребенок, а на него ей плевать, в довершение приятной беседы он  уговорил
полбутылки виски, после  чего,  естественно,  заснул,  "зато  выспался",
огрызнулся он на следующее утро.
   Еще через день, окончательно оправившись от похмелья, он почувствовал
раскаяние. Если бы хоть любовью можно было заниматься, вздыхал Льюис, он
не ощущал бы себя лишним. Но врач запретил, на  целый  месяц,  а  тонкие
намеки Льюиса на то, что имеются иные способы облегчить  его  страдания,
Элен пропускала мимо ушей. Забравшись вечером под одеяло, она  мгновенно
засыпала; он лежал рядом, изнемогая от жгучей обиды и желания, нервы его
были натянуты до предела. Лежал  и  ждал,  когда  начнется  младенческий
крик. Часом раньше, часом позже - все равно ведь начнется; обычно  ждать
приходилось недолго.
   Между тем к концу второй недели участились  звонки  Тэда,  пора  было
собираться в Париж; Льюис часто ловил себя на том, что с непростительной
укоризной   всматривается    в    треугольное    личико    Кэт.    Какая
несправедливость. Он не чувствовал, что это его дочь, хотя так  ждал  ее
рождения. И теперь он должен был делать вид, что любит ее, он  дал  себе
обещание заботиться о ней -  а  что  получает  взамен?  Кто  оценит  его
жертву, его великодушие? Никто!