еди  еще
дублей и долго ли его еще будут толкать со всех сторон.  Он  чувствовал,
что может простоять так целую вечность, глядя на ее лицо, наблюдая за ее
движениями.
   Встала, обернулась, посмотрела. Встала, обернулась,  посмотрела.  Вот
уже которую неделю Льюис видел перед  собой  этот  ее  образ  и  не  мог
избавиться от наваждения, даже понять, в чем его чары. Потом он попросил
Тэда объяснить смысл эпизода, но тот только  улыбнулся  с  таинственным,
многозначительным видом. Синклер почувствовал, что эта улыбка  закрывает
перед ним некую дверь, за которой хранятся недоступные ему чудеса.
   - Ну расскажи мне про героиню Хелен, - потребовал однажды Льюис. -  Я
в ней ни черта не понимаю. Почему она так себя  ведет?  Кто  она  вообще
такая?
   - Она отсутствующая женщина, - мягко улыбнулся Тэд.
   Этот ответ еще больше разозлил Синклера, но запал в  память.  Теперь,
видя перед собой Хелен, вновь и вновь оборачивающуюся к  нему  от  окна,
Льюис начал понимать, что имел в виду Тэд.
   - В каком смысле отсутствующая? - поднял брови Ллойд Бейкер. -  Моему
герою известно, где она живет. Он же ее трахает, Тэд, верно? И не только
он, еще и второй. Потом я узнаю об этом, начинаю беситься, так? Ну  и  в
чем же проявляется ее отсутствие? - Ллойд помотал башкой,  словно  хотел
вытряхнуть  что-то  из  своих  упрямых  мозгов.  Потом  лицо  его  вдруг
прояснилось. - А-а, понял. Кажется, начинаю врубаться. Ты имеешь в виду,
что она как бы потеряна, а когда знакомится со мной...
   - Нет, - терпеливо поправил его Тэд. - Я имею в виду совсем не это.
   Ллойд насупился.
   - Ну тогда нас несет куда-то не туда. Ведь это одна из  моих  главных
сцен. Я всю ночь не спал, готовился. Давай хоть минутку поговорим о моем
герое. Мне не вполне ясна его мотивация.
   - Ллойд, мотивация вообще редко бывает ясной. Такова жизнь.
   - Ты уверен?
   - На все сто. - Тэд зевнул. - Ладно, давай  снимать.  Надо  двигаться
дальше.
   Элен наблюдала за этой беседой, сидя на стуле в противоположном  углу
комнаты. Дело происходило в спальне, где большую  часть  места  занимала
кровать, а все остальное пространство было заставлено аппаратурой. После
команды начинать съемку Элен поднялась.
   Это была ключевая сцена. В картине она  монтировалась  в  начале,  но
очередь до ее съемок дошла в самом конце. Элен подумала: "Вот и все. Как
быстро пролетело время".
   В первую неделю она была очень напугана. Все казалось таким странным,
сложным, неуютным. Каждое утро у нее были влажные от пота ладони, и  она
буквально тряслась от страха. При этом  Элен  ровным  счетом  ничего  не
понимала. Очень мешало то, что эпизоды снимались не последовательно,  по
ходу сюжета, а как придется. Она не имела представления о  киносъемочной
аппаратуре, не понимала  половины  терминов.  Очень  трудно  было  найти
точное место, где надо встать перед камерой, Элен все  время  стояла  не
там, где нужно. Руки и ноги затекали от скованности позы,  голос  звучал
как чужой. Каждую секунду Элен ждала, что Тэд заорет на нее, обзовет  ее
бездарной самозванкой.
   Но Тэд орал на кого угодно, только не на нее.  Никогда  не  высмеивал
ее, не терял терпения, как с Ллойдом. Просто подходил и начинал говорить
своим смешным тоненьким голосом, и все становилось понятно.
   - Доверяй себе, - повторял он.
   Доверять себе? Элен чуть не  расхохоталась,  когда  впервые  услышала
это.  Как  же  она  может  себе  доверять?  В  первые  дни  съемки   она
чувствовала, что  вообще  не  понимает,  кто  она  такая.  Робко,  боясь
услышать насмешку, Элен призналась в этом  Тэду.  Тот  мягко  улыбнулся,
показав желтые, прокуренные зубы. Вид у него был довольный.
   - Это не имеет значения. Так даже еще лучше. Ты не Хелен, а Анна.
   Так звали героиню, и после этого разговора  Элен  полюбила  ее.  Анна
дала ей свободу, позволила забыть о положении рук и ног, о  месте  перед
камерой. Анна жила собственной независимой жизнью и с  течением  времени
становилась все более близкой. Теперь, стоя в свете  юпитеров,  Элен  не
ощущала страха - наоборот,  чудесную  легкость  и  свободу.  Говорила  и
двигалась не она, а Анна; Элен просто одалживала ей свое тело.
   По мере того как героиня фильма развивалась, сама Элен сжималась. Она
принимала это с радостью. Ей хотелось, чтобы побыстрее  началась  съемка
очередной сцены и свершилось чудесное превращение. Во время  работы  все
остальное переставало существовать. Элен забывала  про  Оранджберг,  про
Эдуарда, про ребенка. Не  было  ни  боли,  ни  тревоги.  Она  умирала  -
оставалась только Анна. Элен с нетерпением  ждала  этих  часов  забытья;
через месяц она поняла  очевидную  вещь,  раньше  не  приходившую  ей  в
голову: эта  работа  принадлежит  ей  одной.  Ни  высокопрофессиональная
съемочная группа, ни талант Тэда не способны были  бы  вдохнуть  в  Анну
жизнь. Это может  сделать  только  она  -  и  делает  (как  инстинктивно
чувствовала Элен) хорошо.
   Никогда  не  испытывала   она   ничего   подобного.   И   воздействие
происходящего было очень важным - Элен ощущала себя сильной.
   Правда, не всегда. Иногда вновь обретенная  уверенность  исчезала,  и
она опять  становилась  прежней  Элен  -  растерянной,  слабой.  Но  это
происходило только вдали от Тэда и камеры. Во время  съемок  уверенность
не покидала Элен.
   Вот и сейчас, когда шла сцена с Ллойдом  Бейкером,  Элен  чувствовала
себя отлично. Анна встретила ее  как  хорошую,  старую  подругу.  Второй
дубль, третий, четвертый.
   Тэд вскочил на ноги и  объявил:  "Снято".  Потом  взглянул  на  Элен,
сверкнув стеклами очков, и улыбнулся.
   - О'кей, переходим к последнему эпизоду. Работаем втроем - я,  Виктор
и Хелен. Остальные свободны.
   Тэд выглядел странно взволнованным,  то  и  дело  всплескивал  своими
розовыми ручками. Это оттого, что фильм почти закончен, подумала Элен, и
ей стало очень грустно.
 
*** 
 
   Льюис поручил банку "Чейз Манхэттен" перевести десять тысяч  долларов
в отделение "Банка Национале" на Виа Венето. Уже у самых дверей  конторы
он понял, что вышел из дому слишком рано - банк был еще закрыт.
   Надо было как-то убить полчаса. Что ж, улица Виа  Венето  вполне  для
этого годилась. Он немного погулял, зашел в открытое кафе напротив отеля
"Эксцельсиор".  Заказал  чашку  эспрессо,   закурил   сигарету.   Солнце
пригревало совсем не по-ноябрьски,  а  по-летнему.  Льюис  откинулся  на
спинку стула и приготовился ждать. Ленивым взглядом он  окинул  соседние
столики: там в основном сидели бизнесмены-итальянцы в темных костюмах  и
солнечных очках; по дороге на работу они присели на минутку выпить  кофе
и прочесть утреннюю газету. Льюис задрал лицо к солнцу  и  стал  строить
планы на будущее. Он и не заметил, что один из соседей не сводит с  него
глаз. Синклер думал о Хелен.
   Если Тэд сегодня, как планировал, закончит съемку  (очевидно,  так  и
будет), то следующие  шесть-восемь  недель,  до  самого  Рождества,  ему
предстоит заниматься монтажом. Работа будет вестись в Риме, в мастерской
одного из друзей Тэда. Тот уже сказал Льюису, что он вполне может на это
время устроить себе каникулы. С добродушной улыбкой  Тэд  прибавил,  что
хорошо было бы и  Хелен  взять  с  собой.  "Мы  же  не  хотим  ее  снова
потерять", - пояснил он.
   Элен слышала этот разговор, но ничего  не  сказала.  На  все  попытки
Льюиса добиться от нее согласия отвечала уклончиво. А Синклера буквально
распирало от увлекательных идей. У него было несколько записных  книжек,
переполненных именами гостеприимных и  щедрых  знакомых  его  родителей,
собственных его друзей. Все они были бы рады принять их с Хелен.
   Льюис  думал,  что  это  будет  выглядеть  менее  подозрительно,  чем
какой-нибудь отель. Отель ее  только  испугал  бы.  Совсем  другое  дело
друзья, да еще живущие в таких чудесных  местах:  Тоскана  или,  скажем,
Венеция, Ницца, Канны, Швейцарские Альпы, Гстаад. Нет, только не туда  -
он там устроил большой скандал. Лучше в  Лондон.  Перед  Рождеством  там
весело, а про ту заварушку с полицией все уже давно забыли.
   Можно махнуть и  подальше.  Например,  в  Мексику,  в  Акапулько.  На
Багамы. В Вест-Индию. Льюис мечтательно перебирал возможности. Ему  было
приятно думать, что он как бы предлагает Хелен весь мир.
   Да они могут хоть в Бостон съездить. Он привезет Хелен к себе  домой,
на Бикон-Хилл. Ведь отец и мать во время нечастых телефонных  разговоров
все  время  зовут  его   вернуться.   Хелен   может   понравиться   этот
аристократически неброский дом,  уставленный  английским  антиквариатом,
обслуживаемый незаметными, но расторопными слугами,  каждый  из  которых
прожил там по меньшей мере лет двадцать.  Льюис  представил,  как  Хелен
сидит с его матерью у камина и пьет чай...
   Нет, решил он. Что за дурацкая идея? Он  же  ненавидит  Бостон  и  не
собирался туда когда-либо возвращаться. Вот уже несколько  лет  пытается
он убежать от этого города.
   Льюис Синклер всегда, сколько себя помнил, пытался скрыться бегством.
Семья расписала его грядущую жизнь  вплоть  до  мельчайших  деталей,  и,
когда он пытался предложить  какие-то  иные  варианты,  родители  только
отмалчивались.
   Льюис прекрасно понимал их чувства, но легче от  этого  не  делалось.
Роберт и Эмили Синклер целых двадцать  лет  ждали  рождения  сына.  Они,
безусловно, любили своих четырех дочерей, но девочки  -  совсем  не  то.
Дочь не может сохранить имя и традиции рода Синклеров, ей  не  под  силу
управлять банком. "Я была так счастлива,  когда  ты  родился,  Льюис,  -
любила повторять Эмили. - Даже  заплакала".  В  детстве  Льюис  гордился
этими словами; когда подрос, они стали его пугать.
   Льюису с младенчества доставалось все  только  самое  лучшее,  и  эта
привилегия   сопровождалась   высокопарными   родительскими    лекциями.
Синклеры-старшие полагали за величайший грех бездумное прожигание денег;
богатство и высокое социальное положение,  по  их  убеждению,  обязывали
человека неукоснительно исполнять  свой  общественный  долг.  Воспитание
Льюиса было одновременно и  мягким,  и  жестким.  Его  осыпали  дорогими
подарками - прекрасными книгами и умными игрушками вроде  конструкторов,
красок и рисовальных альбомов. Он до сих пор помнил разочарование  своих
детских  праздников:  как  ему  хотелось  получить  в  подарок   коньки,
игрушечный  пистолет,  комиксы,  доску  на  роликах.  И  еще  надо  было
притворяться, что ты очень рад, когда тебе с милой улыбкой отказывают во
всех этих сокровищах.
   Льюиса  таскали  на  уроки  танца,  на  симфонические  концерты.  Его
продуманно и постепенно вводили в мир искусства:  сначала  экскурсии  по
музеям и галереям, потом знакомство с частными коллекциями  бесчисленных
дядюшек, тетушек и кузенов.
   Когда  Льюис  стал  постарше,  начались  занятия   спортом:   теннис,
плавание, сквош. Мальчик обладал хорошими  физическими  данными,  и  ему
нравились спортивные упражнения, но частные уроки с  тренером  были  ему
столь же отвратительны,  как  принудительное  кормление  искусством.  От
такого спорта никакого удовольствия быть не  могло  -  обычный  урок,  и
больше ничего. Вся жизнь Льюиса была  одним  непрерывным  уроком,  и  со
временем мальчик сделал страшное открытие: в этой школе ему  не  суждено
было получать хорошие отметки. Он честно старался, не жалел сил.  Голова
просто кругом шла от массы сведений,  которые  никак  не  желали  в  ней
оседать. Льюису никогда не удавалось сравняться  с  идеалом,  выдуманным
для него родителями. Он недостаточно работает над собой -  отец  говорил
ему об этом прямо, мать намеками. Ведь он не кто-нибудь, а Синклер,  ему
мало быть не хуже других, надо всегда и во всем быть первым.
   Льюис очень любил мать и очень  боялся  отца.  В  себе  же  ненавидел
поистине мистическую неспособность угодить им обоим. Ребенком  он  часто
вскарабкивался к матери на колени, обнимал ее, лепетал: "Я  люблю  тебя,
мамочка". Однако Роберт Синклер всякий раз заявлял, что мальчика слишком
балуют, и Эмили с виноватым видом отпихивала сына от себя. "Не веди себя
как маленький, -  говорила  она.  -  Иди,  учись".  И  быстро,  украдкой
целовала.
   Льюис поставил на блюдце чашечку кофе и с  раздражением  взглянул  на
часы. Еще целых пятнадцать минут. С чего ему взбрело в голову  думать  о
Бостоне? Он взрослый человек, двадцать  пять  лет,  но  стоит  вспомнить
родительский дом, и все становится по-прежнему. Он опять превращается  в
растерянного, беспомощного ребенка; в памяти воскресают и жгут огнем все
старые унижения. Льюис ощутил бессильный и  слепой,  но  яростный  гнев.
Даже сейчас в ушах у него звучала извечная жалоба его детских лет:  "Это
нечестно! Нечестно!"
   Тогда усилием воли Синклер заставил себя вспоминать разные  успехи  и
свершения в своей жизни - он знал, это помогает. Свершений было  не  так
уж много: когда Льюис твердо знал, чем занимается, и делал это хорошо.
   Он здорово играл в футбол - сначала в Гротоне, потом в Гарварде.  Эти
воспоминания и сейчас были ему приятны, хоть родители и относились к его
спортивной карьере пренебрежительно. Нарядившись в шлем и доспехи, Льюис
на голову возвышался над своими товарищами по команде и чувствовал  себя
богом. Потом были женщины - с ними ему всегда везло, с самого начала.  И
еще - дружба с Тэдом.
   Льюис улыбнулся и поерзал на стуле. Родителям не понравились  бы  его
подружки минувших лет. Это еще мягко сказано. Папа с  мамой  были  бы  в
шоке. Тэд им бы тоже не понравился. Думать об этом было приятно.
   Мысль о том, что он идет своей дорогой,  совсем  не  той,  о  которой
мечтали  родители,  наполняла  сердце  Льюиса  мстительным   торжеством.
Никаких лекций, никаких провалов и неудач - он отверг эту жизнь со всеми
ее заплесневелыми ценностями, когда сбежал из Бикон-Хилла.
   Теперь он сам себе хозяин и живет собственной жизнью.  Он  больше  не
неудачник, да и не был никогда неудачником - так только казалось отцу  и
матери.
   С этим покончено.
   Льюис закурил еще  одну  сигарету.  Мимо  прошла  проститутка,  и  он
подмигнул ей. Он вновь обрел спокойствие и защищенность - теперь,  когда
новая  индивидуальность,  как  плащ,  окутывала  его.  "Я   всегда   был
бунтарем". -  сказал  он  себе.  Вот  именно  -  бунтарем,  а  вовсе  не
неудачником. После встречи с Тэдом он в этом уже не сомневался.
   Двери банка открылись. Льюис встал  и  потянулся.  Оставив  на  столе
несколько купюр, он взял портфель и не спеша направился к банку. Человек
в темном костюме вошел за ним следом и пристроился неподалеку в  очередь
к окошку. Льюис не заметил его ни тогда, ни четверть часа спустя,  когда
выходил на улицу, - незнакомец, так и не дойдя до окошка, последовал  за
Синклером.
   Льюис сел в такси и отправился  на  охоту  в  свои  любимые  места  -
дорогие магазины, расположенные между площадью Испании и  Виа  Кондотти.
Он заказал  шампанского  для  вечеринки,  полчасика  погулял,  глядя  на
витрины и с удовольствием размышляя, что бы такое подарить Хелен.
   Он не привык покупать  женщинам  подарки,  разве  что  родственникам.
Задача оказалась не из простых.  Хотелось  купить  что-нибудь  красивое,
дорогое, интимное - шелковое белье, одежду, может  быть,  драгоценности.
Льюис задержался у витрины магазина "Де Шавиньи":
   Там  была  выставлена  чудесная  брошь  с  сапфирами,  цвет   которых
напоминал глаза Хелен. Но бостонское воспитание, которое  он  так  и  не
сумел из себя вытравить, мешало остановить выбор на таком подарке.  Мать
сочла бы его неподобающим. Вздохнув, Льюис отправился дальше. Его  мысли
опять приняли мрачное направление, он забеспокоился. Так хотелось купить
Хелен что-нибудь потрясающее, но голос матери все время шептал: "Нет,  в
данной ситуации это не дарят". Льюис более или  менее  уверенно  покупал
одежду только для самого себя,  во  всех  остальных  случаях  он  привык
сомневаться в собственном вкусе  -  слишком  уж  часто  в  прежние  годы
родители высмеивали его выбор. С чувством стыда  вспоминал  он  подарки,
которые дарил матери в детстве: неделями копил  деньги,  потом  совершал
покупку, ужасно волнуясь. Один раз это была фарфоровая ярко раскрашенная
собака, другой раз - браслет с позолоченными  колокольчиками.  "Спасибо,
Льюис, очень мило", - говорила мать, после чего собака навеки исчезала в
недрах какого-нибудь шкафа, а браслет так ни разу и не был надет.
   Даже сейчас, на Виа Кондотти, Льюис вспыхнул от  этого  воспоминания,
хотя прошло шестнадцать лет. Он был близок к  панике.  Книгу?  Нет,  это
чересчур безлично. Цветы? Мало. Духи?  Кажется,  Хелен  никогда  ими  не
пользовалась. Может, она их вообще не любит.
   В конце концов Синклер отправился в кожгалантерейный магазин "Гуччи",
решив купить подарок, от которого, по крайней мере, будет  польза.  Если
Хелен согласится отправиться  с  ним  в  путешествие.  После  длительных
терзаний он выбрал дорожную сумку - невероятно дорогую,  темно-бордовую,
из крокодиловой кожи. Вид у сумки был прямо-таки сногсшибательный; Льюис
не сомневался, что его матери она не понравилась бы. Но  он  ведь  купил
подарок не для матери, а для Хелен, напомнил себе Синклер.
   Все больше волнуясь, он спросил у продавца, можно ли сделать на сумке
монограмму. Да, ответили ему. но это займет несколько часов. Льюис снова
заколебался, потом все-таки решился. Две буквы: "X. К.". Доставить сумку
он велел во дворец княгини.
   Услышав это имя, чопорный  продавец  растаял  и  сделался  невероятно
обходительным. На улицу Синклер вышел, сияя  от  счастья.  В  дверях  он
столкнулся с входящим мужчиной в черном костюме и кинул на него сердитый
взгляд. Какая-то важная шишка, судя по тому, как бросились ему навстречу
сразу два продавца. Незнакомец коротко  извинился  по-итальянски;  Льюис
мельком на него оглянулся и тут же забыл об этом маленьком инциденте.
   Он сел в такси, чтобы ехать на другой берег, в Трастевере, и угодил в
жуткое столпотворение -  типичную  римскую  пробку,  когда  все  орут  и
сигналят. К дому, где шли съемки, Синклер добрался  уже  после  полудня.
Обычно в это время Тэд  устраивал  часовой  перерыв,  и  Льюис  надеялся
пообедать с ним и Хелен.
   Он велел таксисту свернуть на площадь Святой  Марии  а  дальше  пошел
пешком по узким переулкам,  весело  насвистывая.  Когда  Льюис  вошел  в
подъезд, он увидел  ассистента  Тэда,  высокого  флегматичного  француза
Фабиана, топтавшегося у подножия лестницы.
   Льюис посмотрел на кабели, тянущиеся по  ступеням  вверх  к  запертой
двери.
   - Привет, - лениво улыбнулся Фабиан и преградил путь.
   - Разрешите, - произнес Льюис, делая шаг вперед.
   - Увы. Там закрыто. И не велено никого пускать.
   - Ко мне это не относится.
   - Это относится ко всем, Льюис, - дружелюбно откликнулся ассистент. -
Извините.
   Синклер заколебался. Взглянул на часы, снова на  Фабиана.  Его  вдруг
кольнула тревога. Тэд и раньше не очень приветствовал его присутствие на
съемках, но все же никогда не запирал перед ним дверь.
   - А разве обеденного перерыва не будет? Чем они там занимаются?
   Фабиан пожал плечами.
   - Последний кадр. Там Тэд, Виктор  и  Хелен.  Больше  никого.  Скоро,
наверно, закончат, и тогда уже совсем все.
   Синклер нахмурился. Он помнил,  что  картина  начинается  с  крупного
плана лица Хелен. Так  же  она  должна  закончиться.  К  сожалению,  его
сведения обо всем, что  происходило  между  двумя  этими  кадрами,  были
весьма обрывочны. Последняя сцена шла после эпизода с  убийством;  Хелен
должна была лежать в кровати, одна.
   Он прислушался. Сверху  доносился  неразборчивый  голос  Тэда.  Льюис
оттолкнул ассистента и  быстро  взбежал  по  лестнице.  Дверь  оказалась
заперта, а при звуке приближающихся шагов Тэд сразу замолчал.
   Синклер  яростно  подергал  за  ручку.  Изнутри  послышался  знакомый
скрипучий смешок, потом шаги.
   - Льюис, ты? - спросил Тэд. - Катись к черту.
   Синклер свирепо уставился себе под  ноги.  Ему  хо