чала и ревновала...
   - Ревновала? Тебя к Эдди Хайнсу? Ты, верно, шутишь?
   - Ах, шучу? - В зеркале глаза Присциллы-Энн сузились; они встретились
взглядом. - Может, ты еще скажешь, что не ревнуешь меня и к  Дейлу?  Что
не хочешь, чтобы сегодня он проводил  тебя  домой  вместо  этого  зануды
Билли Тэннера?
   Она раздраженно отерла бумажной  салфеткой  опухшие  глаза,  свинтила
колпачок косметического карандаша и принялась дрожащей  рукой  подводить
веки. Элен долго на нее смотрела.
   - Да, скажу, - наконец  ответила  она,  медленно  выговаривая  каждое
слово. - Да, скажу. Я не ревную тебя  к  Дейлу,  Присцилла-Энн.  Честное
слово. Жаль, что ты мне не веришь. - Она замолчала и пожала  плечами.  -
Если хочешь знать правду, он мне даже не очень и нравится. По-моему,  он
груб. Слишком много пьет. Можно сказать, не умеет себя вести и...
   Элен взяла неверный тон. Взгляд у  отражения  Присциллы-Энн  сделался
каменным, она медленно повернулась.
   - Ах вот как? Кому об этом и судить, как не  тебе.  Я  хочу  сказать,
там,  на  трейлерной  стоянке,  тебя,  конечно,  учат  самым  изысканным
манерам, а? На этой вшивой свалке, которой ты так стыдишься, что даже ни
разу меня к себе не пригласила. Господи, Элен Крейг, ты, знаешь, та  еще
штучка! Да такой парень, как Дейл,  не  захотел  бы  на  тебя  и  минуты
потратить, если б не я. Уж он-то знает белую голытьбу. Он ее  по  запаху
чует - как и я...
   Присциллу-Энн всю трясло. Она все еще сжимала в пальцах косметический
карандаш.  Завинтив  колпачок,  она  сунула  его  в  сумочку,  задернула
"молнию" и повернулась к зеркалу. Элен стояла  ни  жива  ни  мертва,  ее
бросало то в жар, то в холод. Ей казалось, что кафельный пол  ходит  под
ней ходуном. Присцилла-Энн  придирчиво  изучила  свою  короткую  светлую
челку, приподняла ее пальцем, опустила руку.
   - Сколько раз ты дала Билли Тэннеру, чтобы попасть в  такое  шикарное
заведение? - спросила она, печатая каждое слово. - Пять? Шесть?  Десять?
Ты берешь у него, Элен, - помнишь, Сьюзи Маршалл рассказывала,  как  это
делается? Ты брала у него? Я хочу  сказать  -  сколько  Билли  получает?
Пятьдесят  долларов  в  неделю?  Шестьдесят?  Для  парня   вроде   Билли
закатиться в такое место - крепко ударить себя по  карману.  Ты,  видно,
особенно расстаралась, чтоб его расколоть. А может, я  ошибаюсь.  Может,
для тебя дать - раз плюнуть. Как для твоей мамочки. В Оранджберге каждый
мужик знает, что твоя мамочка готова задрать юбку за новое  платье.  Или
за бутылку спиртного. Говорят, тогда она бывает очень изобретательной. Я
всегда думала, до чего, должно быть, жутко носить вот  такие  платья,  -
она хлопнула по белому платью Элен, - и считать на пальцах, сколько  раз
мамочке пришлось перепихнуться, чтоб за него заплатить...
   - Заткни свою грязную лживую пасть!
   Элен  бросилась  на  Присциллу-Энн,  но   та   оказалась   проворней.
Увернувшись от  Элен,  он  порскнула  в  кабинку.  Дверца  захлопнулась,
щелкнула задвижка. Из  кабинки  послышался  отвратительный,  истерически
возбужденный смех.
   - Да брось ты, Элен, не стервеней. И не делай вид,  будто  не  знала.
Разве ты ни разу себя не спрашивала,  почему  у  тебя  никогда  не  было
парня? Конечно, знала. Билли Тэннер - другое дело.  Но  какой  приличный
парень захочет гулять с дочерью шлюхи?
   Наступило молчание.  Элен  сверлила  взглядом  закрытую  дверцу.  Она
чувствовала, что если не уйдет сию же минуту, то расплачется, а если  не
расплачется, то ее вырвет. Она не помнила, как  вернулась  на  место;  в
глазах у нее все расплывалось. Дейл тем временем заказал еще  пива;  его
красивое лицо раскраснелось, он смеялся.
   - Брось ломаться,  Тэннер,  мне-то  ты  можешь  рассказать.  В  конце
концов, все мы мужчины, верно? А когда мужчине хочется поразвлечься -  я
имею в виду, по-настоящему поразвлечься, - тут уж ничто,  ну  ничто  так
его не раскочегарит, как черная...
   - Билли, увези меня отсюда, - тихо сказала она, но Билли все понял по
ее лицу и уже был на ногах. На столе стояла пластмассовая тарелочка,  на
тарелочке лежал счет. Билли извлек бумажник и начал  отсчитывать  купюры
одну за другой; подумал - и добавил еще  одну.  В  бумажнике  ничего  не
осталось. Откинувшись на спинку дивана, Дейл наблюдал за ним  с  широкой
ухмылкой.
   - Что ж это вы нас одних оставляете? Нехорошо. Просто стыд...
   Билли наклонился через стол. Он был выше Дейла и массивнее.  Улыбочка
так и застыла на лице у Дейла.
   - Еще слово, - спокойно произнес Билли, -  скажешь  еще  хоть  слово,
студентик, и я загоню тебе зубы в глотку. Усек?
   Он взял Элен за руку, и они ушли.
   До Оранджберга их подбросила попутка, дальше они  добирались  пешком.
Не доходя до трейлерной стоянки, Билли остановился. Луна была на ущербе,
но все еще довольно полной. Она высвечивала  пыль  на  дороге,  деревья,
бледное лицо Билли. Его глаза горели голубым огнем, словно он  сердился.
Смотрел он не на Элен, а мимо нее, на деревья.
   - Все переменится, - вдруг  выпалил  он.  -  Все  переменится.  Ждать
осталось недолго. Он не видит. Они почти все не видят. Но так  будет.  -
Билли махнул рукой. - Он  окончил  колледж.  За  неделю,  верно,  читает
больше книг, чем я за год, и все  равно  не  видит.  Как  мой  папаша  и
большинство наших местных. Но все переменится; раз не правильно, значит,
должно измениться, вот и все. Я не всегда так считал. Мальчонкой  я  так
не думал. Если я скажу отцу, что теперь думаю, он мне все лицо распишет.
Но я все равно так думаю. Смотрю вокруг и вижу  одну  только  ненависть.
Кроме ненависти, я ничего в жизни не  видел.  Ненависти  и  страха.  Все
скребутся, скребутся, чтобы удержаться  за  свое  местечко  на  мусорной
куче, не соскользнуть чуть ниже. Я почти у самого низа, поэтому и вижу -
вижу, во что это превращает людей. Взять хоть отца. Он тринадцать лет не
работает, пьет - губит здоровье, но знаешь что? Отец считает, что с  ним
все о'кей. Потому как он знает - что бы ни случилось, он - белый, а  раз
так, то при любом раскладе в самом низу не окажется. Самый низ - это для
цветных. Он думает, будто их ненавидит, только на самом деле это не так.
Он в них нуждается, понимаешь? Нуждается, потому что  ничего  другого  у
него не осталось, потому что на них одних  отец  может  смотреть  сверху
вниз...
   Он говорил все тише, замолк, повернулся к Элен и заглянул ей в лицо.
   - Я так хотел... - он нахмурился,  -  так  хотел,  чтобы  ты  сегодня
повеселилась. Хотел, и готовился, и все пошло прахом. И...
   - Ох, Билли. Обними меня. Крепко-крепко... Элен шагнула  к  нему  как
слепая, и он обнял, прижал ее к себе обеими руками. Она опустила  голову
ему на грудь, услышала стук его сердца и расплакалась. Ей казалось,  что
она плакала очень долго; плакала о себе, и о маме, и о Билли,  и  о  его
отце; плакала об Алабаме и о том, что ей пятнадцать лет; плакала, потому
что светила луна и деревья шелестели под ветром.  И  пока  она  плакала,
Билли не  вымолвил  ни  единого  слова.  Он  просто  крепко  держал  ее,
прижавшись лицом к ее волосам.  Когда  она  наконец  затихла,  он  нежно
приподнял ее лицо и посмотрел в глаза.
   - Хотелось бы мне, чтобы ты была предназначена для меня,  -  произнес
он с огромной нежностью и печалью. - Хотелось бы верить, что так и будет
- когда-нибудь. С той минуты, как я себя помню, я только этого и  желал,
я даже молился об этом. И сегодня... я собирался тебе об  этом  сказать.
Что я чувствую, Я думал... надеялся.
   Но я всю дорогу сам себя обманывал и,  может,  все  время  знал,  что
обманываю. -  Билли  нахмурился,  его  зимородковые  глаза  горели,  как
звезды. - Жаль, что я не могу хоть изредка заглядывать в будущее.  Чтобы
узнать, что случится - с тобой. Ведь я не знаю, куда ляжет твой путь, но
он уведет тебя очень далеко отсюда. Это я знаю. Мне хочется, чтобы  тебе
там было счастливо и надежно. И  еще  хотелось  бы  думать,  что  ты  не
забудешь. Не забудешь меня. Как мы вместе проводили время...
   - Билли?
   - Я люблю тебя. - Он взял ее за руку и подержал с секунду. -  С  того
самого дня, как ты сюда приехала. С того времени, как ты была совсем еще
крошкой. Ты прекрасна. Ты ни на кого  не  похожа.  В  тебе  есть  что-то
особенное. Когда я вижу тебя, луна и солнце будто разом светят на  небе.
Вот и все. Мне просто хотелось, чтобы ты знала. Это ничего не изменит. Я
не жду от тебя ответного чувства. Но мне хотелось, чтобы ты знала.
   Элен опустила голову. Она чувствовала, как  на  глаза  наворачиваются
слезы.
   - Знаешь, что сегодня сказала мне Присцилла-Энн? -  Она  не  решалась
взглянуть на него. - Она сказала... сказала, что у меня мать шлюха.
   Слово далось ей с трудом. Билли вскинул голову, как сторожкий  зверь,
почуявший опасность. Он шагнул к Элен, но  она  остановила  его,  подняв
руку.
   - Сказала. Так и сказала. Сказала, что в Оранджберге все  это  знают,
может, кроме одной меня. Все мужчины. Она сказала...
   Билли обнял ее.
   - Неважно, что она там сказала. Выбрось из головы.
   Она ревнует.
   - Не могу выбросить. Никогда не забуду. До  смерти  помнить  буду.  И
прошу тебя, Билли, пожалуйста, ответь.
   Я никого другого спросить не смогу, но я должна  знать.  Это  правда?
Так говорят?
   - Мало ли  что  говорят.  -  В  его  голосе  слышались  неловкость  и
замешательство. - Твоя мать, как и ты, на других не похожа, а это им  не
по нраву, они такого не терпят.
   - Это правда!
   Билли потупился, и у Элен оборвалось сердце. Потом он  поднял  глаза,
подался к ней и схватил ее за предплечья.
   - А сейчас послушай меня. Послушай. Люди идут  на  всякое  -  на  что
угодно, - если у них нет денег. Если им одиноко. Если надеждам  приходит
конец. Ты что, станешь проклинать их за это? Я бы не  стал.  Потому  что
неизвестно, как бы ты сам повел себя на их месте. Доведенный до точки. -
Он отпустил Элен. - Она любит тебя, Элен. Она  заботилась  о  тебе,  как
умела. И как бы она себя ни вела...
   - Но меня-то это в каком свете выставляет?
   - Ни в каком. Ты - это ты. Прекрасней тебя я ничего в жизни не видел.
Ты - Элен. И мне кажется... мне  кажется,  ты  можешь  стать  всем,  чем
захочешь. Понимаешь? Всем.
   Он легонько встряхнул ее и отошел.
   - Теперь пошли. Уже поздно. И больше не плачь. Я тебя провожу.
   Они молча  пошли  поддеревьями,  по  чахлой  траве,  мимо  трейлеров,
погруженных во мрак. Элен вдруг вскрикнула и  побежала.  Дверь  зеленого
жилого прицепа стояла открытой,  свет  из  нее  падал  на  траву  желтым
пятном; внутри приглушенно играло радио, и, распахнув хлипкую деревянную
калитку, они увидели мать, мешком валяющуюся на полу.
   Билли  взлетел  по  ступенькам,  обогнав  Элен.  Она  вошла   следом,
проморгалась, привыкая к свету,  растерянно  огляделась,  опустилась  на
колени. В прицепе пахло рвотой. Она осторожно приподняла голову  матери.
Фиалковые глаза на секунду приоткрылись, мать застонала. Билли замер как
статуя посреди крохотной комнаты.
   - Билли... что случилось? Что с ней?
   - Напилась, - ответил он буднично, подняв с пола  пустую  бутылку.  -
Она все выпила за... один нынешний вечер?
   - За вечер? Не знаю. Она не пьет. Я думала, что не пьет. Это...
   - Постой. Сейчас я ее подниму. -  Билли  наклонился.  Элен  встретила
взгляд его голубых глаз, он  горько  ей  улыбнулся.  -  Все  путем.  Она
оправится. Я знаю, что нужно делать.
   Впоследствии Элен с отвращением  вспомнила  эту  унизительную  сцену.
Мать  не  держалась  на  ногах,  Билли  пришлось  ее  тащить  на   себе,
придерживая  за  голову.  Каким-то  непонятным  образом   он   умудрился
выбраться с ней наружу. Мать вывернуло  наизнанку,  Элен  заткнула  уши,
чтобы не слышать этих ужасных звуков.
   - Ты тут пока приберись, -  крикнул  ей  Билли  бодрым,  чуть  ли  не
радостным голосом. - Скоро  она  оклемается.  Очистится  и  потом  будет
спать.
   Когда наконец он втащил мать в трейлер, Элен сделалось страшно от  ее
вида. Мать была белой как мел, под глазами залегли черные тени.  От  нее
шел мерзкий запах. Глаза у нее теперь были  открыты,  но  взгляд  как  у
слепой: она уставилась на Элен, потом на  Билли,  потом  в  никуда.  Она
постанывала.
   - Я постелила, - сказала Элен и растерянно взглянула на Билли.
   - Вот и хорошо. - Он поднял мать на руки как тряпичную куклу и внес в
спальню. Осторожно опустил ее  на  постель,  словно  маленькую  девочку,
повернул на бок, убрал подушку,  натянул  одеяло  и  подоткнул  со  всех
сторон.
   - Может, ей что-нибудь дать?
   - Ни-ни, она тут же сблюет. Утром у нее будет трещать голова -  тогда
дашь ей таблетку алка-зельцер.
   Билли больше не усмехался. Он взял Элен за руку и тихо увлек в другую
комнату.
   - С ней и раньше бывало такое?
   - Нет, ни разу.
   - Что-то выбило ее из колеи, или как?
   - Да нет, ничего такого. Когда я ушла, с ней все было в  порядке.  То
есть мне так казалось. Она выглядела очень счастливой. Ох, Билли!
   - Не трухай. Такого, вероятно, не повторится.  Она,  возможно,  из-за
чего-то расстроилась, а тебя рядом не было. Вот она  и  глотнула,  чтобы
взбодриться, ну а потом опять приложилась, так оно и пошло...
   Элен понимала, что он пытается ее успокоить.  Но  в  его  глазах  она
улавливала сомнение и тревогу.
   - Хочешь, я пока побуду с тобой?
   - Нет, Билли. Все будет в порядке. Тебе утром выходить на работу. Я с
ней посижу. Не нужно обо мне беспокоиться.
   Билли улыбнулся какой-то непонятной кривой улыбкой.
   - Но я беспокоюсь, - сказал он. - И, видно, никогда не перестану.
   Провожая Билли, Элен неловко взяла его за руку и крепко сжала.
   - Спасибо, Билли, - шепнула она. - За все.
   Он не поцеловал ее, даже не прикоснулся. Просто спустился по  лесенке
в их маленький дворик. В лунном свете  Элен  проводила  его  взглядом  -
какой он высокий и гибкий!
   - Я запомню, Билли, - вдруг крикнула она  ему  вслед.  -  Никогда  не
забуду... Все, что ты мне сказал. Никогда.
   Но Билли не обернулся, не оглянулся, и ей не дано было узнать, слышал
ли он ее.
   Когда он скрылся из виду,  Элен  заперла  дверь,  медленно  прошла  в
спальню, присела на свою постель и поглядела  на  мать  -  худые  плечи,
седеющие волосы разметались по простыне, ни кровинки в лице. Мать тяжело
дышала.
   Прошло какое-то время, и мать  вдруг  открыла  глаза  Ее  взгляд  был
устремлен на Элен, но, как показалось Элен, она ее не видела.
   - О господи, - отчетливо произнесла мать, - Блаженный Иисус!  Во  что
же это я превратила свою жизнь?
   Закрыла глаза и уснула.
 
*** 
 
   Когда через два дня Элен  возвращалась  из  школы  по  оранджбергской
дороге, ее обогнал длинный черный "Кадиллак" с откидным верхом. За рулем
сидел мужчина в белой рубашке; его белый полотняный  пиджак  валялся  на
заднем  сиденье.  "Кадиллак"  затормозил,  Элен  тоже  остановилась.  Ее
одарили ослепительной улыбкой, ей протянули загорелую руку.
   - Элен Крейг. Приятная встреча. Как поживаете?
   - Привет. - Элен  пожала  его  руку  и  тут  же  выпустила.  -  Майор
Калверт?
   - Нед. Зовите  меня  Недом.  -  Снова  улыбка.  -  Мне  давненько  не
доводилось облачаться в военную форму. - Он распахнул переднюю дверцу. -
Жарко. Не желаете прокатиться?
   Элен колебалась. Она почувствовала, как где-то в глубине ее  существа
всколыхнулось  запретное  волнение,  словно  камертоном  прикоснулись  к
стеклу, и тут же погасло. Ей не доводилось  ездить  в  "Кадиллаке".  Она
обошла машину и села рядом с Недом Калвертом.
   Он глянул на часы, золотой "Ролекс" на  кожаном  ремешке,  и  перевел
взгляд на Элен.
   - Час еще ранний. Хотите посмотреть на  плантации?  Приятный  выдался
вечер.
   Он говорил с  нею  так,  словно  они  встречались  совсем  недавно  и
последние три года сократились наподобие сегментов подзорной трубы,  так
что предыдущее его предложение отделяло  от  нынешнего  всего  несколько
дней. Казалось, он был уверен, что она не забыла.
   - Хорошо, - согласилась она, сложив руки на коленях.
   Он  резко  выжал  скорость;  "Кадиллак"  плавно  сорвался  с   места,
прохладный ветерок ударил ей в лицо. Она непроизвольно вскрикнула  -  до
того ей стало приятно, - и Нед Калверт улыбнулся. Элен  искоса  на  него
поглядела. Представительный мужчина, истинный  джентльмен-южанин  -  так
все отзывались о Неде Калверте. В детстве ей казалось,  что  он  вылитый
Кларк Гейбл в фильме "Унесенные ветром", и она не очень ошибалась. Те же
волосы  цвета  воронова  крыла,  зачесанные  назад,  обнажающие  широкое
загорелое лицо; те же черные аккуратные усики;  широкие  плечи;  сильные
загорелые руки; крепкая  спортивная  фигура;  единственное  украшение  -
золотое кольцо с печаткой на пальце левой  руки.  Ну  просто  английский
джентльмен из округа Оранджберг. Только теперь она не больно-то верила в
английских джентльменов.
   - Мне сорок три, - сообщил он, по-прежнему улыбаясь, не сводя глаз  с
дороги. -  А  вам  уже  пятнадцать.  Нет,  какой  дивный  вечер.  Просто
проехаться и то удовольствие. Правда, Элен Крейг?
   - Прохладно.
   Он на миг повернулся, наградив ее взглядом  темно-карих  глаз.  Резко
нажал на скорость, машина рванулась - и проскочила поворот на проселок к
трейлерной стоянке.
   - И верно. Прохладно, быстро, вольно. Я люблю езду. Он съехал с шоссе
через несколько миль, обогнул плантацию с севера и  повел  машину  через
плоские, напоенные жаром  хлопковые  поля.  Время  от  времени  по  пути
встречались деревья,  купы  южных  сосен  или  тополей,  -  единственные
тенистые оазисы на плоской равнине. Когда хлопок еще  собирали  вручную,
заметил он, сборщики устраивались тут передохнуть и перекусить.
   - Собирать хлопок - работа тяжелая, - усмехнулся он. - В детстве  мне
однажды довелось ее отведать. Я тогда упросил  старика  отца,  объяснил,
что хочу испытать, каково быть сборщиком. В конце  концов  он  разрешил.
Меня хватило минут на двадцать, не больше. С  тех  пор  зарекся  за  это
браться... Хлопок - растение  подлое.  Руки  в  кровавых  царапинах.  Ни
одного живого места. Спину разламывает - работать приходится согнувшись.
Нос забивает  так,  что  нечем  дышать.  -  Он  передернулся.  -  Машины
справляются  с  хлопком  быстрее  и  лучше.  Чище.  Поначалу  приходится
выложить деньги, но в конечном счете расходы себя окупают. Я приступил к
механизации несколько лет назад. Через два-три года с  ручным  трудом  у
меня будет покончено... - Он остановил автомобиль. -  Мой  прапрадедушка
основал эту  плантацию.  Тогда,  в  недобрые  старые  времена,  на  него
трудились рабы. Пять сотен работали на сборе хлопка. Через год-другой  у
меня останутся человек сорок, ну, может, сорок пять. -  Он  вздохнул.  -
Все меняется. И времена меняются.  Юг  уже  не  тот,  как  в  дни  моего
детства...
   Элен украдкой на него покосилась. Трудно было понять, приветствует он
перемены или сожалеет о них. Она промолчала, он подождал, включил  мотор
и поехал дальше. Она считала его человеком неразговорчивым, его молчание
смущало ее, давило на нервы. Но сейчас он болтал как заведенный; изредка
бросая взгляд в  ее  сторону,  он  обрушивал  на  нее  горы  сведений  -
урожайность, площади посадок, хлопковый долгоносик, инсектициды,  объемы
товарного производства. У нее голова шла кругом. Он словно сам  с  собой
разговаривает, подумалось  ей,  или  беседует  с  каким-то  воображаемым
собеседником. Наконец он снова остановил машину. Шагов за двести  стояла
кучка построенных из толя лачуг; вился дымок от древесного угля, маячили
несколько чернокожих. Внезапно он со всего маху хлопнул рукой о руль.
   - Полтора столетия! Вот что до них не доходит, до этих чертовых  янки
в Вашингтоне. Перед вами - сама история. История! Образ  жизни,  который
себя оправдал и продолжает оправдывать... Я тут  вырос.  Я  знаю.  -  Он
показал рукой на лачуги:
   - Посмотрите - их построил еще  мой  отец.  Они  принадлежат  мне.  Я
содержу их в порядке. Ремонтирую крыши. Провожу  воду,  став