Где-то за стеной кричали дети. Все же некому присмотреть за ними в этом
селении. Следует  сказать, чтобы  выделили  там  для  наблюдения  за  детьми
ушедшего на покой старого дабира, и пусть сидит каждодневно у хауза...
     В  обратную сторону  просчитал он деревья  и тотчас же  сел  за работу.
Указание для  мушериф-эмиров  на  ближайшие  дни принялся он писать. Теперь,
после  убийства  мухтасиба,  султан увидит,  насколько  правомерны были  его
действия.
     Прежде  всего  надлежит  переловить убежавших  гя-бров,  так как  у них
обычно находят приют  те, кто скрывается от закона. В ночь накануне убийства
выехали они все из  города, и посланы люди  вслед  за  ними. Тем же утром  в
рабаде   был  зарезан   дейлемским   ножом   со  знаками   батинитов  старый
устад-садовник. Видимо, сам был он из них.
     По всем городам и селениям на пути войска следует
     334


     произвести  облавы. О дне  его  выхода из  Мерва  стало известно  нечто
дейлемским  имамам,  и  забеспокоились они.  Поэтому  не  через  месяц,  как
намечалось,  а  к  концу  нынешней  недели выступит войско,  чтобы не успели
приготовиться враги веры. Сегодня уже нужно будет объявить о большом смотре.
И  в  утверждение  крепости  и^мощи  державы  провезут  на этом смотре через
площадь Йездан великий диваркан -- Разрушитель городов.
     Все будет  делать Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана.  С  Тюрчанкой
объединится он  снова, и конечно  же заболеет  она в день  похода. Султан не
расстается с ней, так что будет упорствовать. Но к спасению царства делается
это, и настоит он на назначенном им сроке.
     Пока же надо  неукоснительно соблюдать порядок во всем. В ответственную
для государства минуту должны быть натянуты поводья. А чтобы дать понять это
народу, можно использовать иудеев.  Сами  же они не пожелали  включить  знак
Величайшего Султана в субботнюю здравицу, а следовательно, замышляют измену.
Пусть  же  придет  к  ним  в  синагогу  с  розыском  специальный  да-бир  со
стражниками. Иудеи,  как всегда, начнут громко кричать о нарушении закона, и
люди поймут, что следует в эти дни проявлять осторожность.
     И  всевозможным   умствующим   тоже  придется  укоротить  языки.  Когда
предстоит война за  веру, то не к  месту  шататься с  кувшином по базарам  и
восславлять порок. С двух сторон  затачивает стрелы своих стихов некий имам,
взявший себе гябрское  имя, но сам думает не пораниться  при этом. Сейчас он
придет сюда, и надо дать ему почувствовать, что недовольны его поведением...

        III. СУД ИМАМА ОМАРА
     Непререкаем троекратный стук кости о дерево.  Знак агая первенствует  в
мире.  Видно  по  всему,  что  дейлем-ские  убийства пришлись  к пользе делу
порядка. Так оно и бывает всегда.  Он переступает порог, но великий вазир не
смотрит в его сторону.
     Сухой  ладонью накрывает  агай  буйный месяц урдби-хишт.  Круглые глаза
останавливаются сегодня на многозвездном Теленке.  Брыкливый наваст делается
смирным, будто чует, что его ждет.
     Потом агай оглядывается  на  окно  и ровным  голосом говорит, что божье
стадо включает в себя разных по уму
     335


     людей. В этом, по  его мнению, нет  чего-либо ошибочного,  как и в том,
что мир расположен  меж  двумя  Тельцами. Сочиняющий  стихи вправе допускать
такие вольности...
     Ага, значит, до старого вазира уже дошло рубои, что составил он вчера в
чорсу у красильщиков. Имам Джаф-фар из их мечети  принялся громко утверждать
свои обычные глупости о божьем смысле в жизни. Тогда он постучал ладонью  по
донышку кувшина и сказал что-то  в  рифму о великом множестве ослов, которых
пасет господь в сем преходящем мире между двумя Тельцами. Видимо, поручается
уже мушерифам  смотреть не только  в рукава, где может таиться  нож. Но  что
здесь обидного для агаевой идеи государства?..
     Великий вазир между  тем указывает  ему, что  бог  един  и непознаваем.
Увидеть,   представить   или   осознать   его   невозможно.   Но   некоторые
безответственные  люди  дерзают изображать  бога  реальным  пастухом, да еще
пасущим неких длинноухих животных,  возящих поклажу.  И  есть сведения, что,
пересказывая уже  эти  легкомысленные  стихи,  враги порядка  называют среди
божьего стада богопротивных свиней, что прямо ведет к посрамлению веры...
     Тут  агай наконец поднимает голову и  смотрит ему в глаза. А он,  не  в
силах  скрыть  свою проклятую усмешку, быстро прячет ее в бороду. Так всегда
бывает с  ним.  Сначала кривится рот, и  только потом вспоминает он о пользе
осторожности...
     С навастом же  в Нишапуре делали так. Когда бычок подрастал и рожки  во
лбу  вылезали  больше,  чем  на  полпальца,   приглашали  особого  человека.
Беспокойного наваста излавливали, валили  на землю  и каленым железом лишали
того, что рождает буйство в крови...
     У клоаки, что  течет по дороге к гябрам, видит  он вдруг шагирда. Арбу,
груженную дерном, останавливает  тот на  берегу. Нарезанная квадратами трава
еще достаточно свежая, да и к чему было везти ее сюда?..
     Перейдя  канал с  нечистотами,  идет  он  вверх, думая об этом шагирде.
Некая просветленность сегодня в красивом лице  юноши. Когда-то в Тусе найден
он агаем среди  умерших  от голода людей. Но может ли  понять великий вазир,
сколь обидно благодеяние...
     336


     Придя к  подножью горы, он спохватывается. Нет уже  там гябров, так как
уехали все в утро убийства. Нужно  идти назад.  Но что это происходит там, у
перехода? Во весь свой  рост становится на  арбе шагирд и с размаху  бросает
пласт дерна на середину клоаки...

        IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
     Всхлипывает,   расступаясь,   густая   омерзительная   жижа.   Медленно
погружается  пласт  дерна,  и лишь  стебелек  шакальей  травы  краснеет  еще
некоторое  время на поверхности.  А  он уже раз за разом  швыряет  в  жирную
текущую грязь остальной дерн, и  где-то  на самом дне остается прямой нож со
знаками дейлемских имамов.
     Даже  крошки выметает он  с освободившейся арбы. Обычное солнце стоит в
небе. Конь тянется  к  нему  из по-стромков,  доверчиво  жует  руку  теплыми
губами...
     Халат  ученого имама синеет среди развалин. Не  видно  дыма на  горе  у
гябров,  и в  сторону города  поворачивает он  голову.  Там,  рядом с башней
Абу-Тахира, высоко в небе стоят столбы. На одном из них - Большегубый.
     А звездный имам уже тут и смотрит -- будто все  знает о нем. Куда бы ни
шел, встречается ему этот имам. Странный  у него взгляд, и  невозможно долго
смотреть ему в глаза...
     Теплый запах хлеба ощущается все  яснее,  и в ворота  кушка  заводит он
арбу  чистого, нового дерна. В углу двора большой тамдыр, а гуламы там месят
тесто. Обернутую влажной тряпкой руку опускает один  из них  в темнеющий зев
печи и достает огромную -- больше его самого -- лепешку. К горе хлеба кладет
он ее на тахт, и чуть дымится она на солнце.
     В саду  он  слышит  ровные  размеренные  шаги. Это идет прямой  строгий
старик  с  добрыми  глазами,  которому  обязан он  жизнью. Лишь на мгновение
нестерпимым становится  запах хлеба. Потом удушье проходит, и пот проступает
на лбу. Со страхом думает он, что  лишь вчера прятал здесь нож,  чтобы убить
этого человека.
     337


         * ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ *

        I. ВАЗИР
     Относительно дела стражников, часовых и привратников...
     О добром устройстве стола и распорядке питания у государя...
     О вознаграждении достойных слуг и рабов...
     О мерах предосторожности по отношению к тем, кому даны владения в икта,
и делах народа...
     О неторопливости государя в делах государства... Не следует спешить...1
     Про тех, кто охраняет  особу и дом государя, а также хранилища и тюрьмы
для  преступников,  есть  соответствующее разъяснение  в  "Ден-намаке".  Как
всякие люди, кто  идет в охрану, ленивы, жадны и подлы характером они. Пусть
больше всего боятся потерять  службу. Так как ничего другого  делать они  не
умеют и привыкли к хорошему положению, то будут с рвением относиться к своим
обязанностям...
     В доме государя, как принято, с утра должна быть  готова добрая еда для
своих и чужих.  Тот, кто  отведает что-либо там, никогда  этого  не забудет.
Даже если целый век  потом станет ходить  он  голодным и не иметь по причине
бедности и  медного обола  на  покупку хлеба,  то все  равно будет говорить:
"Велик и  щедр наш государь, слава ему". Все,  кто известен  в  мире любовью
народа, по большей части приобрели ее, раздавая хлеб из  собственной руки. А
плохими всегда считали амилей, собиравших налоги...
     По поводу вознаграждения достойных слуг и рабов  нужно сказать Магриби,
чтобы  нашел  примеры  из  жизни  царей Эраншахра,  прежде всего  Ануширвана
Справедливого, а также у китайских фангфуров.
     То  же  относится  и к чиновным людям от государства, которые  сидят  в
областях. Их следует награждать  или наказывать,  в зависимости от состояния
тамошних дел.  Обычно, когда жалуются на них, приводят они всякие отговорки:
у нас, мол, враги! Слушать это  надо вполуха,  не то  обнаглеют. Все  лучшее
будут забирать они себе, и не с кого станет брать государю...
     1 Сиасет-намэ, с. 134, 135, 138, 140, 141.
     338


     О пользе неторопливости в делах государства лучше всего свидетельствует
случай с Алп-Арсланом, отцом  нынешнего султана. Как-то в Герате тот не стал
спешить  с казнью одного ученого старца,  пока не выяснил всех обстоятельств
дела. Пусть  написано  здесь будет и  об  этом,  хоть  в  расправе  как  раз
необходима скорость. Зато  все  прочие  дела  лучше решать  медленно.  Когда
человек  походит первый, и  второй, и третий раз в одно  и  другое место, то
почувствует  свое ничтожество  перед лицом государства. А это всякий  должен
ощущать каждодневно.
     Все было на месте в мире.  Новый дерн  привез шагирд и укладывал его  в
ряд,  аккуратно  подбирая  траву по единому  цвету.  Каждый пласт ложился  в
назначенное место и становился неразличим среди прочей травы.
     Не время еще было подходить к шагирду. Деревья он тоже не стал считать.
Сделав все распоряжения на  вечер, пошел он в сторону  по малой дорожке. Ибо
был сегодня день гарема...

        II. ВАЗИР (Продолжение)
     Фатияб  ждала его,  но  не  легла сразу на  свое  место.  Стоя  посреди
комнаты, смотрела она в угол. Стол для посуды стоял там, плотно прислоненный
к стене. Значит, сама она передвинула его туда.
     К  ее постели  пошел он и начал снимать халат.  Еще  раз оглянувшись на
стол,  она приняла все из его одежды и легла, как  обычно. Но  что-то  новое
показалось ему  в ней,  когда  совершал он необходимое.  Не устраивалась она
удобней для  него и  о ребенке на этот  раз не беспокоилась  Фатияб,  словно
ждала еще чего-то. И снова он заметил, как скосила глаза она туда, на стол.
     В доме  старшей  жены Рудабы  сидели  они потом. Все  было по-прежнему.
Ханапия  прыгал на коленях  у  матери и тянулся к ханум, которая кормила его
халвой.  Старший сын  Али,  приехавший  из  Нишапура, рассказывал, что все в
Хорасане готовятся к  смотру войска. Обозы с фуражом уже вышли  на  дорогу к
Серахсу, и говорят, что прямо с площади Йездан двинется войско в поход. Внук
Осман-раис опять жаловался на  эмира Кудана. Пользуясь присутствием султана,
вовсе перестал считаться с городской властью этот шихне. Вчера его гуламы до
     339


     смерти  избили двух  стражников мухтасиба, пожелавших  отобрать  у  них
вино...
     Обе жены пошли провожать его к калитке, и Фатияб, строго по закону, шла
немного позади ханум.

        III. ВАЗИР (Продолжение)
     Теперь  предстояло ехать к султану. Вчера тот уже согласился, что прямо
со смотра пойдет войско в поход, и завтра с утра должны быть  собраны шатры.
Кругом говорят об этом,  так что  нетерпимо промедление. Но рядом с султаном
Абу-л-Ганаим, и передумано может быть  все за  ночь.  Тем  более  что  здесь
Тюр-чанка.
     Нет,  нельзя   стало  полагаться  на  слово  Малик-шаха,  и  непонятное
истощение духа  произошло в  доме  Сельджуков. Видом и  статью  схож с отцом
нынешний султан, но никогда не менял своих решений грозный Алп-Арс-лан. Даже
если предстояло умереть, как в теснине у Мелазгерда...
     Пятнадцать тысяч  конного войска было  тогда с Алп-Арсланом, и донесли,
что  румийский кайсар привел туда войско  в двести тысяч.  Но  дал уже  себе
слово  султан,  что  начнет битву,  и не стал  уклоняться. Как  атабека, его
вместе с наследником  отправил Алп-Арслан в Хамадан, сам же вышел к войску и
заплакал.  Увидев это, заплакали пятнадцать тысяч тюрков. "Кто хочет уйти --
пусть уйдет, ибо нет здесь сейчас султана, который приказывает и запрещает!"
-- вскричал Алп-Арслан и бросил на землю лук и стрелы. Взял он меч с булавой
и собственной рукой завязал в знак  траура по себе хвост  своего коня. То же
вслед за  ним  сделали  тюрки.  Потом султан  надел на себя  белую  одежду и
надушился,  как  поступают  с  покойником.  А подъехав к  бесчисленным рядам
румий-цев, слез с коня, посыпал себе лицо землей, плакал и молился.
     Знал  Алп-Арслан время  и место. Сокрушены в  тот день  были румийцы, а
кайсар  Роман Диоген  приведен на аркане.  Трижды кнутом ударил его султан и
отпустил  на  волю.  Вот так  делалось  им  в подобных  случаях.  Откуда  же
неуверенность у его сына?..
     340


     Но надо было подойти к  шагирду. Тот заканчивал укладывать  привезенный
дерн, и  серость  травы радовала глаз. Все  становилось  на свое  место. Как
нетронутая бумага чисты были глаза юноши...

        IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
     Где-то  затерялся бесчувственный  сон,  в  котором  к  небу  вздымаются
ледяные  горы и железо таится в рукаве.  Добрый  старик ежедневно подходит к
нему, а он все больше привыкает к запаху хлеба. Лица людей начали отличаться
одно от другого, и радостное предчувствие охватывает его.
     К  дому в  султанском саду позвали его опять, и сразу  легкими делаются
руки и ноги. Он идет, не замечая дороги. Солнечные  столбы теснятся в садах,
выстраиваются  вдоль  улиц. И вдруг ударяется он о невидимую стену. Высоко в
небе повис Большегубый...
     Медленно проходит он через площадь, глядя лишь вниз на присохшие черные
комья. Но  потом убыстряет  шаг. Караван  преграждает ему путь, и  солнечный
звон  разносится  от мерно  ступающих верблюдов.  Снова с разбега скачет  он
через арык и забывает про все...
     У  клумбы с тюльпанами стоит тюркская  жена султана. Все обыкновенное у
нее: глаза, нос, губы. И царапина еще не  прошла у локтя. Он срезает для нее
сочные стебли, складывает в корзину, которую держит старый маленький человек
с пухлыми щеками.
     И  голос такой же у  нее, как и в прошлый раз.  Она  смеется и, выбирая
тюльпаны, трогает его за руку. Потом говорит ему, чтобы завтра был  здесь, в
саду...

        V. СУД ИМАМА ОМАРА
     Гул бесчисленных нашествий назревает и  прорывается вдруг совсем рядом.
Туркан-хатун,  младшая  жена  султана,  идет  из  сада.  Знак   ее  в   мире
подтверждается огромной корзиной с  тюльпанами,  что  несет  за  ней  мудрый
Шахар-хадим.   На  ступенях  розового  дома  она  оглядывается,   и  победно
оттопыривается  у нее  нижняя губа. Там, куда она  смотрит,  стоит  красивый
шагирд, и руки опущены у него...
     Заметив потом и его, стоящего среди колоннады ай-вана, она доверительно
улыбается. Некая тайна всегда
     341


     была между звездным небом и этой женщиной. Не случайно выделяет она его
из всех прочих надимов. И он запахивает свой синий халат, улыбается в ответ.
     А шагирд  продолжает  стоять неподвижно среди поредевших тюльпанов, еще
не понимая  всей  глубины счастья,  отпущенного  ему богом. Свет  от великой
женщины разлит в саду, и на шагирде отблеск его...
     Снова видит  он маленькую Туркан-хатун у площадки  для наблюдения неба.
Большой непослушный султан рядом с ней,  а  сбоку, будто  на шелковой нитке,
новый  ва-зир  Абу-л-Ганаим.  Но появляется агай в утверждение  порядка. Она
фыркает и уходит, не спросившись султана...
     Вселенский календарь собрались они обсудить по желанию великого вазира,
и  он  дает объяснения  всем  троим  о  связи  движения  планет и  светил  с
человеческим временем. Отныне по всей земле оно будет едино, а распорядок по
поясам  для  царств и народов  установят "Таблицы Малик-шаха". Сонно внимает
султан  его  речи,  ибо  все предложенное агаем  правильно.  Только  крупные
зеленые глаза подлинного сельджука ищут что-то в закатном небе.
     Но  не  для  этого собрались  султан  и оба  вазира.  В созданной агаем
системе ничто не  делается прямо. Только  повод -- звездные  таблицы, а речь
идет о другом.
     Подобен сказке их разговор, и таковы  правила. О некоем решении султана
говорит великий вазир, которое  должно быть исполнено. Не называет он ничего
по имени, хоть все знают, что  прямо с площади Йездан пойдет завтра войско в
поход.  И  новый  вазир  Абу-л-Ганаим тоже  ничего  не говорит про  это.  Он
касается бронзовой  чернильницы, висящей через  шею, и соглашается с  агаем:
"Да, это так... Ударим завтра камнем по кувшину, посмотрим, что произойдет!"
     Неумолим стук  калама о дерево. Султан сидит посредине,  не поворачивая
головы. Такова пирамида агая,  что и ему некуда деться. Войско выступит, как
намечалось,  и будет война с дейлемскими исмаилитами. Великий вазир касается
в подтверждение своей золотой чернильницы -- давата.
     Но  в  прочем  вынужден  уступить  агай, чтобы сохранилось  равновесие.
Каждый должен получить  свое согласно  правилам,  и  новый вазир говорит  об
иудеях, которые  взбудоражены чьим-то требованием к их  субботней  здравице.
Уже проникли они к новому вазиру...
     342


     Султан кивает головой  с  явно довольным видом. Хоть в этом принудил он
своего учителя. Агаю нечего делать, и он молчит. А султан быстро прибавляет,
что и завтра садовник-шагирд, в чьем ведении тюльпаны, обязан  прийти в этот
сад...
     Величайший  султан  и его  вазиры,  как приличествует,  говорят  еще  о
вечности,  о  таинствах   души,  о  быстролет-ности  земной  славы,  которую
перерастает простое  дерево в  саду. Соблюдая  свое место, не участвует он в
разговорах великих мира сего. Лишь  некий  маленький звездочет здесь он, чье
гябрское прозвище -- Хайям.

         * ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ *

        I. ВАЗИР
     Об эмирах тюрьмы, людях расправы и орудиях наказания...
     О  том,  чтобы  не  приказывать  двух  должностей  одному  человеку,  о
представлении  их  людям с чистой верой, достойным, а маловерам и плоховерам
должностей не давать, от себя удалять...
     Относительно  женщин...  И  в  прошлые  времена,  когда  жена  государя
верховодила над ним, ничего не бывало, кроме мятежей, смут, восстаний и зла.
Мы вспоминаем относительно этого лишь немногое, чтобы взгляд упал на многое.
Первым  мужем,  подпавшим под  власть  женщины, отчего и  впал в невзгоды  и
трудности, был Адам -- мир ему! Подчиняясь приказу Евы, поел он  пшеницы, за
что изгнали его из рая. Двести лет он плакал, пока Всевышний не сжалился над
ним и не принял его раскаяния...\
     Он зовет к себе шагирда, так как  в  ночь выезжают оба они за  войском.
Всегда при нем будет находиться тот  отныне. Руку  опять кладет он на голову
шагирду  и говорит, чтобы  шел  еще  сегодня в  султанский сад, к тюльпанам.
Бледнеет по-обычному юноша и припадает к руке.
     Ему же  предстоит  написать до полудня три главы, потому что не будет в
дороге времени  на это. Останется тогда на дорогу  лишь поучение в отношении
батинитов  и  прочих  нынешних  врагов  веры.  Из  Эраншахра --  от  древних
маздакитов выведет он их корни. И будет пока-
     ' Сиасет-намэ, стр. 143, 161, 179.
     343


     зано  в  книге, как век  за веком прорастало тут и там  это отравленное
растение. Ибо хоть закопал их  в землю ногами вверх Хосрой Ануширван, но дал
разлететься семени по свету. И когда потом