Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
атившая честного пса
Все там сейчас, в розовом доме Тюрчанки Посланы люди от него сказать,
что выполняет поручение Величайшего Султана -- пишет книгу о правлении и не
сможет быть потому А назавтра всенародно, с трубами и гула-мами, навестит
дом старшей жены султана, чей сын Бар-киярук -- законный наследник И пусть
видят все в этом укор его как атабека
Пока же получилось так, что нечего было ему делать. Некое предчувствие
томило его И опять на то место стола посмотрел он, куда некогда укатился
калам. Чтобы отвести искушение, он встал и походил, не выпуская из руки
золотого стержня Но когда вернулся, то уже знал, что снова пришло
необъяснимое
Помимо ума все это делалось Сама по себе поднялась рука над столом, и
покатился из нее калам. Все медленнее вились золотые нити. Ухватившись
руками за край стола, он ждал Тихо было в мире, и недоумение охватило его.
Калам остановился, но Тюрчанка не явилась...
Осторожно обойдя стол, он поправил калам. Теперь стержень лежал точно
так, как в первый раз, когда случился ветер. Он оглянулся на дверь,
посмотрел в окно, но ничего не происходило в мире.
И тогда он заторопился. Даже не сев на свое место, простучал каламом по
столу, еще и еще раз. И сказал вбежавшему гуламу, чтобы готовили срочный
выезд.
269
II. ВАЗИР (Продолжение)
Прятались за дувалами люди мушериф-эмира. У Ворот Знаменосца толпились
райяты, погонщики, калан-дары, люди рабада, и все они были тоже от
мушериф-эмира. Впереди скакал особый доверенный гулам, тайно объявляющий об
улице, по которой сейчас поедут. Сразу же на той улице возле каждого
человека становился му-шериф. В чорсу и лавках на базаре стояли наготове
скрытые мушерифы, а вдоль проезда -- локоть к локтю -- выстраивалась явная
стража. Двенадцать новых столбов были вкопаны в землю на базаре для
бати-нитов, и огорожено теперь стало место от играющих детей.
В ворота некоего мервского дома въехали с ним лишь десять гуламов
личной стражи и остались при конях во дворе. Он же сам прошел в дом,
спустился по ступеням, и ход открылся в стене. Сто двадцать шагов просчитал
он и взялся за медное кольцо. Из сторожки при книгохранилище вышел он на
аллею султанского сада. Был виден между деревьями дом Тюрчанки, и один
только шагирд возился у клумбы с тюльпанами.
Вплотную подошел он, и прянул вдруг шагирд от земли, ухватившись за
кетмень. Как у мальчика в Тусе были у него глаза, и все сглатывал он что-то,
будто не мог никак проглотить. Не забывается хлеб, ибо нет меры
благодарности за него.
Да, на этом, а не на неких миражах, зиждется его учение о государстве.
Ежедневным хлебом должен быть привязан к нему человек. И всю жизнь помнится
этот хлеб, ибо такова природа вещей. Тридцать лет уже незыблемо стоит
возведенное им здание...
Все уже решил он о шагирде. Возле себя необходим ему человек, чья
верность от хлеба. Днем и ночью пусть будет рядом и не отрывает глаз от
рукава у каждого, кто приблизится к нему.
Шагирд отвел кетмень. Солнце отразилось в сточенном железе. А он пошел
к розовому дому, вглядываясь в нечто под ногами. На влажном песке четхо были
обозначены знакомые маленькие следы...
27"
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
Рука бессильно упала. Кетмень ударился о землю, до половины войдя
острием в унавоженную мякоть клумбы. Подрагивали травинки с красными каплями
воды...
Это голос когда-то давшего хлеб человека послышался ему. Горло сразу
перехватило сытым удушьем. Поднявшись от земли, увидел он все те же знакомые
круглые глаза. Сострадание было в них, и, не думая, отвел он кетмень для
удара.
Но удалялась прямая спина в золотых блестках. Ровно плыла голова с
высоким белым тюрбаном. Меж ними желтел беззащитный затылок.
Ножа не было с ним, потому что осматривают всех при входе. В каждой
нише и за деревьями сидят наготове стрелки с луками, и не разрешил пока
даи-худжжат выполнять предопределенное. Почему же сейчас едва не случилось
это?..
В Тусе впервые это произошло, когда ощутил он себя. Рычание и хруст
слышались в полутьме. Очень маленький лежал он в углу некоего дома и все
боялся собак, забегающих с улицы. Они доедали брата, умершего последним. И
появился тогда человек, который дал ему хлеб. Тяжелый, теплый запах его
ударил в лицо, и закружилась, закачалась земля, холодной яростью стиснуло
горло...
И вдруг он все понял. Не дьявола в мире только что увидел он, а этого
человека. От протянутого им хлеба брызнули кровью тюльпаны. Всю жизнь день
за днем видел он, как отточенная яркость кетменя входит в податливое тело.
Растерянный, ослепленный прозрением, слышал он, как хрустит песок от шагов
уходящего...
Зловонием исходила земля. Перед старым каналом стоял он теперь, куда
стекает все мерзкое и гнойное, извергнутое людьми. Зачем он пришел сюда?..
О гябрских женщинах говорил там, в горах, что-то большегубый фидаи.
Здесь, в развалинах, их капище, а в рабаде он встретил вчера ту, что была с
ним в заоблачном сне. Уткнувшись ей в грудь, плакал он когда-то, и пахло от
нее по-земному.
С ней, как и с человеком, давшим ему хлеб, которого
271
он хочет убить. Все наоборот в этом мире, где днем сияет солнце, а
ночью загораются звезды. Насилие в основе всего. Зло за добро тут плата, а
от хлеба ненависть. Правда -- в другом мире...
Ворота к гябрам были перед ним Играла музыка, и костер горел в
сгустившейся тьме ..
IV. СУД ИМАМА ОМАРА
Все тут под знаком хатун, но цвет или форма неуловимы. Нарастающий гул
подавляет прочие звуки мира. Он и сейчас слышится, этот гул, словно миллионы
копыт бьют в черствую корку земли, разбивая ее, сотрясая до основания.
Только свет, исходящий от хатун, осязаем.
Из века в век стихи о луне, и без смысла употребляется сравнение с ней
женщины. Но все видевшие говорят про некий свет, излучаемый тюркской женой
султана. На базарах шепчут батиниты, что от дьявола такое свечение в доме
Сельджуков.
Приемный зал у хатун здесь проще, чем в Исфагане. Зато подальше от
багдадских законников-факихов и ближе к туранским шаманам-баксы. Тахт ее в
Мерве на одной высоте с тахтом Величайшего Султана, что положено не ей, а
только старшей жене.
На разные голоса призывают божье благословение надимы у стены, и его
возглас на своем месте среди них. Каждого слышно в отдельности, а все сообща
являют необходимую гармонию. Хаджиб Дома, проверяющий всякий раз их умение,
имеет тончайший слух.
В последний раз смотрят подручные хаджиба, все ли на местах, по форме
ли одеты. Он быстро подбирает ноги в грубошерстных чулках -- джурабах,
которые не сменил, идя от гябров. Не для султанского приема эти чулки. Зато
халат на нем, как установлено: ярко-синий, с вышитыми серебром луной и
звездами.
На свой особый тахт всходит Величайший Султан, и будто в сломанный
карнай пытается кто-то выдуть мелодию. Сверкание клыча над миром осталось
ему от отца Алп-Арслана. Но нет более хрупкого металла, чем сталь. Знак
султана рассыпается на крупные бесформенные осколки...
Ясно выговаривает султан формулу бога и Посланника. Три зубчатых рога
на золотой короне Кеев покачиваются в такт свидетельству. Могучи тело и
руки, но некая печаль тления в зеленых глазах Малик-шаха. Будто
272
на невидимой цепи он среди людей и давно уже перестал дергать ее. Агай
-- великий воспитатель, и с семи лет султан на его попечении.
Шепчутся все по стенам и нишам. Двурогие и однорогие эмиры расправляют
одежды, оставляя правые руки на перевязях.
Локти у них торчат углами, словно волчьи клыки Новый вазир Абу-л-Ганаим
далеко вперед вытягивает шею. Султан слушает и смотрит в узкую прорезь окна
под потолком. Там видно небо.
Красные, фиолетовые, голубые тени возникают на ай-ване. Лишь младшие
жены эмиров здесь по древнему правилу. Глухо закрыты лица персиянок, у
остальных же, по туркменскому обычаю, высится золотой борик на голове, и
только рот с подбородком ограждены "платком молчания". В единый ряд
сливаются они: широкая золотая полоса сверху, красная -- снизу, и полоска
неживой китайской пудры между ними. Ровная исфаганская линия бровей
прочерчена через весь ряд. И только глаза искрятся будто специально для
Магриби, чтобы сравнил их с ширазскими звездами.
Шахар-хадим появляется из вырезанных сердцем ворот, и люди гарема
простилают особый ковер к тахту Кивает от золотой решетки строгая хаджиба
Айша-ха-нум Прислужники сдвигают "занавес скромности", чтобы оградить хатун
от мужских взглядов. Но лишь чуть подвинув его, они подвязывают шнуры. В
Исфагаие занавес закрывался до половины ..
Знак хатун проявляется сразу. Будто громом раскалывает тишину ожидания.
Миллионами искр рассыпаются звезды на айване. С вытянутой шеей так и
остается новый вазир. Эмиры забывают о локтях, и руки их сами собой
прижимаются к телу. В вечном изумлении открыт рот у султана. А грозный гул
из неведомых глубин то нарастает, то укатывается в бесконечность.
И только когда возникает хатун, замечает он, что сам тоже делается
другим. Все уже не такое, как было до ее прихода: тело, руки, дыхание.
Невольно опускает он глаза, не в силах смотреть на нее, стыдясь божьего
совершенства. Именно в такую минуту закрыл Пророк им лица.
Чуть поведя плечом в сторону султана, садится она рядом и смотрит
сверху на эмиров. От четких маленьких ушей до подбородка открыто лицо у нее,
а вместо бори-ка -- узкий обруч. Нечто необычное ощущается вокруг.
273
И вправду свет струится от рук и лица у младшей жены султана. Все
потускнело, и одна она сияет сейчас в мире. Первый сказавший о луне и
женщине был воистину поэт.
Грех или не грех такая великая красота? Она не вызывает, подобно Рей,
плотских порывов, и как абсолютное творение бога -- маленькая Тюрчанка на
троне. Потому, быть может, и опускаются глаза, что нельзя подсматривать в
доме у Творца...
Один за другим под ее взглядом отставляют локти эмиры. Потом она
смотрит в сторону налимов, и немеют те перед неведомым светом. Но из прочих
выделяет его хатун. Лишь черточка бровей надламывается у нее, и чувствует
он, как в постыдной радости пламенеет лицо. С подозрением глядит на него
Абу-л-Ганаим, вазир...
Разносят мороженое на серебряных подставках маль-чики-гуламы. Белыми и
розовыми шарами уложено оно, и свой вкус у каждого. Знаменитый мастер-иудей
привезен для этого из Исфагана. От предков, кормивших мороженым еще царей
Эраншахра, его секреты. Особые гу-ламы несут вино в кувшинах.
Надим с плоским лицо шепчет, что сам видел, как пригнали на черный двор
четыре сотни баранов для сегодняшнего угощения. Все хайльбаши и сарханги
войска позваны к хатун, и в саду над Мургабом расстелили для них дастархан.
Каждодневно теперь будет так. Великий пост скоро, и следует окрепнуть к его
началу. Предстоит дальняя дорога войску к дому халифа в Багдад, и, как
всегда, об этом уже знают на базаре.
Крик голодной цапли прозвучал в мире. Пришел черед Магриби, и, закатив
глаза под веки, тонко поет стихотворец свою касыду. Да, ширазские звезды
блекнут при виде луны. Но даже луна устыдилась появиться нынче в Хорасане,
так как затмила ее некая другая луна. Рядом с солнцем утвердилась она, ибо
от него изливаются на землю животворные лучи, наполняя счастьем сердца...
От горки срезанных тюльпанов на блюде берет хатуы и бросает стебелек
поэту. С другой стороны султан подталкивает к нему ногой мешочек с серебром.
Подметившие это движение надимы сразу цокают языками, дивясь силе
поэтического слова. О щедрости султана говорят они между собой на разные
голоса, и снова возникает гармония.
274
Потом поют и танцуют мутрибы } -- люди из цыганского племени. Велика
сила их искусства, и уже не на свой индийский ласковый манер, а совсем
по-тюркски приседают они в танце, выбрасывая ноги в стороны. Только тюрки
пляшут так из народов земли, и куда еще понесут этот лихой обычай цыгане...
Некое синее пламя полыхнуло в зале. Нет, не почудилось ему. Он быстро
поворачивает голову и видит, как изменилось лицо у хатун. Из глаз ее этот
испепеляющий свет, и неотрывно смотрит она на пустые золотые ворота.
Совсем другая теперь у нее красота. Сразу раздулись и стали круглыми
ноздри маленького носа. Угол неприятия начертан в сломанной линии бровей, и
божье право в этом. Она ждет, выпятив губу.
Медленно расходятся створки ворот, и прямая высокая фигура обозначается
между ними. Опускает свою чашу султан, перестают качаться рога у эмиров,
умолкают надимы. Поцеловав руку и приложив ее к ковру, агай проходит на свою
пустующую подушку. Звякает в последний раз запоздавший бубен. А в
наступившей тишине громко, совсем по-кошачьи, фыркает хатун...
* ГЛАВА ПЯТАЯ *
I. ВАЗИР
Об иктадарах, о разузнавании, как они обращаются с народом...
Получившие в кормление ту или иную область -- иктадары пусть знают, что по
отношению к народу им не приказано ничего, кроме как собирать добрым образом
законную подать, что им перепоручена;
когда они это собрали, пусть будут у людей безопасны тело, имущество,
жены и дети, пусть будут безопасны их вещи. Кто сделает иначе, пусть
укоротят руки... следует каждые два-три года сменять их, чтобы не могли
укрепиться, создать себе прочность и доставить беспокойство... 2
Для тех, кто имеет что-нибудь свое в государстве, сказано здесь о
народе. Должны знать они, что в каждый
музыканты.
' Мутрибы-- актеры I
2 Сиасет-намэ, с. 34, 43.
275
из дней возможно все у них отобрать, а другие люди будут радоваться и
славить правителя.
Лучше всего, когда ничего своего не имеет человек, а тем только живет,
что получает по милости султана. Тогда не приходит ему в голову мысль о
мятеже, ибо боится потерять ежемесячное жалованье и остаться вовсе без
хлеба. От имущества у людей самостоятельность, и имеющий две коровы не в
меру строптивей того, кто имеет одну. Но так как пока еще недостижимо, чтобы
ничего своего не имели люди, а есть у каждого дом, жены и дети, то пусть
знают, что во всякий день могут быть посланы к ним мушерифы, которые обвинят
их в мятеже и отберут все. Ибо каждый из людей только раб султана, а значит,
и имущество это не его, а султана.
Об амирах тут говорится особо. Посылая их править на места, ни в коем
случае нельзя позволить им забывать, что только на время -- в икта -- дается
ему тот край на пользование. Ни брату, ни сыну не может иктадар передать
свои права, ибо не его личное это имущество и люди, а тоже султана. А чтобы
не утверждались они на местах и не заводили себе сторонников, нужно как
можно чаще менять их, переводя из области в область. Тогда не будет опоры у
эмиров, и станут во всем полагаться лишь на благоволение султана.
Много есть примеров, как подрезали государи постромки своим эмирам, но
лучше всего поведать здесь о Хосрое Ануширване. Когда увидел этот царь, что
правитель Азербайджана окреп, завел там себе сторонников и неохотно уже
лобызает пол перед высочайшим троном, то тайно отправил доверенного гулама в
его владения. Известна стала к тому времени жалоба оттуда от некой старушки.
Достали ее из ящика, прочли. И как только подтвердилось, что незаконно
отобрали там у нее огород, царь сказал: "Итак, приказываю о сем самоуправном
правителе: отделите кожу от тела, бросьте мясо собакам, набейте оболочку
соломой и повесьте над воротами дворца. При этом объявляйте всенародно в
течение семи дней: если кто впредь станет проявлять у нас в государстве
жестокость или отнимет незаконно хотя бы торбу соломы, курицу или пучок
травы, то поступят с ними так же!"
276
Эмирам и сановникам впрок пойдет этот рассказ. Справедливость
Ануширвана несомненна. И всякий эмир поймет, что всегда можно отыскать
старушку к случаю.
На место среди других книг бережно положил он поучения царя Ануширвана,
откуда рассказ о старушке. Все здесь собрано у него, но нет венчающей
мудрость вершины. Не нашли еще "Ден-намак" -- великую книгу о тайнах
правления...
Сегодня Тюрчанка не мешала молитве, а он был внимателен, доходя до
преклонения колен. Вчера только увидел он ее воочию в четырех шагах, так как
рядом сидела она с Величайшим Султаном. Не позволено такое, потому что не
наследуют по закону Высочайшее Стремя дети Тюрчанки. И занавес тоже был
сдвинут, чтобы прикрыть наготу ее лица. Не ждали они там его, а потому и
цыган призвали прямо в гарем. Всякое, конечно, допустимо для султана, но не
на виду у всего города. Тень бога он на земле, и что будет, если с
легкомыслием начнут относиться к этому?..
Абу-л-Ганаим, вазир, обязан был воспрепятствовать такому сборищу. Но
криводушен сей муж, и как бы не подтвердилось нечто с ним, как с лукавым
Раст Равишем в давние времена. Следует сказать мушериф-эмирам, чтобы усилили
наблюдение...
Про то, что явился экзиларх Ниссон и ждет при воротах, было доложено
ему. Он кивнул головой и пошел в сад. Иудею положено ждать...
Шагирда еще не было в саду, и присохшие квадраты дерна валялись у
арыка. Однако окончательно договорено вчера с султаном, что насовсем
отпускается к нему шагирд. Опять покривились при этом губы Абу -л-Ганаима.
но свое давнее право у него на этого юношу.
Досчитав деревья, он остановился, прислушиваясь. Дети не кричали больше
в селении Ар-Разик, и порядок был в мире. Про некий хауз посреди селения
снова подумалось ему. Сидит или нет там какой-нибудь старик с палкой в руке?
Постояв еще немного, пошел он назад. Зайдя к себе, он взял калам, простучал
трижды по столу и сказал, чтобы впустили иудея.
277
II. ВАЗИР (Продолжение)
Еще не вошел экзиларх Ниссон, а некое прозрение посетило его. Как же не
видел он этого раньше? Одни глаза у иудея с Тюрчанкой, а у той глаза точно
такие же, как у беспутного имама. Незримая связь между ними, и когда катится
калам от блудницы, то является имам Омар. И иудей, конечно, тут же!
От разных народов они: имам, блудница и иудей, но некий тайный свет у
них в глазах. Будто известно им нечто, чего не знают прочие люди, и
раздражает это всякого правоверного. Нет правил для таких, и наперекор
божьему порядку норовят утвердить себя...
А иудей уже вошел и смотрит на него своими ласковыми глазами. Пятьдесят
лет знает он этого экзилар-ха, всякую неделю встречается с ним в
книгохранилище Беи-Натаниила из Нишапура, но каждый раз возникает
беспокойство при таком его взгляде. Снова чего-то хочет добиться тот, но не
получится сегодня у иудея.
Нет опаснее народа для государства, и не бывает смуты без них. Даже с
богом своим не сумели поладить они. Многое от иудеев, и когда предвидится
недовольство в державе, им первым следует напоминать о страхе божьем. Для
этого нужно ежечасно указывать людям в их сторону. Тем самым достигается
спасительный страх иудеев перед беспорядками, а правоверные удовлетворяют
свою душевную нужду.
Именно теперь нельзя уклоняться от положенного в обращении с иудеями. О
шатрах и овцах говорится в их завете, и близко это кочующим тюркам.
Зовущиеся хазарами из народа тюрков уже цар