н, какие храбрые  и достойные
воители  его предки до седьмого колена. Благословляемые мертвыми и живыми из
этого  рода, приехали  они,  чтобы  увидеть невесту  и  познакомиться  с  ее
родителями...
     Как  во сне позвал он Роушан. Она пришла  и села,  потупив  глаза перед
стариками. Когда объяснил ей все Авраам,  она вдруг заплакала и,  к великому
его изумлению, согласно кивнула  головой. Потом вышла на айван и  походя так
треснула ожидавшего там Шерйездана, что тот отлетел к дувалу...
     Голова шла кругом у Авраама в ту осень. Пришлось
     156


     ехать  за  Оке,  на  шумную  свадьбу,  получать  немыслимые  подарки от
родственников. Было  их  половина  Турана,  и все  это время носились они по
степи вокруг, выхватывая друг у друга из седел живых козлов, зубами доставая
с земли завернутое в шелк  серебро. Сливались в буйной игре люди и лошади, и
во плоти представала перед ним древняя ромейская притча о кентаврах...
     Целый  табун лошадей  был теперь  у  него в собственности.  Нельзя было
отказываться от уплаты за Роушан, ибо это роняло ее достоинство. Родовитости
и  красоте  соответствовала цена. Еле уговорил  Авраам  своих  родственников
оставить его  скот  и лошадей на выпас в их табунах. Каждому  коню  выжигали
железом  тавро, а у овец надрезали уши. Простейший  знак птицы придумал себе
Авраам. В бесконечной степи должен иметь свой символ каждый человек...
     Не проходило  недели  с тех  пор, чтобы какие-то люди не передавали ему
гостинцы из  Турана.  Все  что угодно  это  было: расшитый хурджун, гуннские
кожаные  чулки, живая овца.  И еще привозили  всякий раз круто  прокопченную
жирную конину с обязательным присловием, что "сама Роушан-апай делала...".
     Мир  изменился...  Он не  понял сначала,  что  произошло.  И стоящие на
стенах люди  затаили дыхание. Весь горизонт потемнел вдруг по кругу и  начал
стремительно приближаться, ломаясь на барханах. Словно чья-то рука стирала с
лица земли  солнечные  рисунки.  Все выше в  небо  летела черная мгла.  День
потух...
     Чудовищная петля пыли захлестнула Маргиану. Было видно,  как  несутся в
ужасе от нее, разбиваясь о древние стены, бесчисленные волки, барсы, онагры.
По валу  царя Антиоха  затянула  она  Мерв, ворвалась  сразу во  все  ворота
Пыльные  смерчи   понеслись   над  зеленой  крышей   города,  соединились  и
закрутились над притихшим базаром...
     Воитель Атургундад первый преклонил колено,  коснулся ладонью глаз, рта
и  земли  перед  царем  царей  и  богом  Кавадом.  И тот  повелел  ему стать
канарангом Хорасана,  хоть  и был  он  племянником  Пушнапсдада, пожелавшего
когда-то  глаз царя. Азаты стояли в крепости  четкой линией, и прямоугольный
красный плат на пике колыхался от горячего ветра.
     Как будто и не было похода через пески, носились по
     157


     городу и вокруг него кайсаки. А к  вечеру устроили все ту  же туранскую
игру:  метались на  воле  конными скопищами,  вырывая  друг у  друга вопящих
козлов. Среди улицы нашел его Шерйездан, потащил  к родственникам. Они ели у
костра опаленное огнем мясо, отрезая прямо от туши...
     Не  успели  доесть  всего,  какой-то  молодой  кайсак, исполосованный и
счастливый,  бросил  к  костру нового козла и спрыгнул  с коня.  Он подкатал
рукава и принялся  есть с клинка полусырое мясо, обсуждая со  всеми действия
какого-то туранского батыра, сумевшего  в полдня перехватить восемь козлов и
теленка.  Аврааму  передал потом кайсак дымный  кусок  на  ноже,  и чуть  не
поперхнулся тот. Светлолицый Кавад это был в кайсацкой одежде...
     Померкли костры, и не успело  солнце исчертить пустыню,  опять разлился
по  земле стремительный  конный поток. Не  нужно было мясо в поход кайсакам.
Облавой  скакали  они, гоня перед  собой  все  живое. Волки,  зайцы, онагры,
легкие джейраны мчались  от  них день и ночь, попадая под  разящие стрелы. С
ходу втаскивали их в седла кайсаки...
     Великий туранский владыка Хушнаваз ничем не выделял Светлолицего Кавада
среди своих  сыновей. Любимую дочь от сестры Кавада -- заложницы  --  дал он
ему в  жены. А сейчас  дал  пятьдесят  тысяч  кайсаков  с мечами  из  синего
железа...
     По центру,  не сходя  с древней  царской дороги  на Кте-сифон, двигался
полк  хорасанских азатов. "Звезда Маз-дака" -- прямоугольный красный плат на
пике -- трепетал над пыльным слепым облаком...

        II
     ПОКЛОНЯЮЩИЙСЯ МАЗДЕ КАВАД, БОГ, ЦАРЬ ЦАРЕЙ АРИЙЦЕВ И НЕАРИЙЦЕВ, ИЗ РОДА
БОГОВ, СЫН БОГА ПЕРОЗА, ЦАРЯ, СЛУШАЕТ ВАС, АРИЙСКИЕ СОСЛОВИЯ!
     Медленно поползла вверх  завеса, и багровый свет  стерся с лиц сидящих.
Дыхание царя  царей смешалось с дыханием мира.  Обозначились бронзовые цепи,
несущие золотую корону  в воздухе. Неподвижно сидел  под  ней Светлолицый, и
глаза его смотрели в черную яму посредине зала...
     158


     Откинулся  ковер в боковом проходе. Шестеро воителей ввели человека под
черным покрывалом, толкнули вниз. Завыли карнаи...
     -- Обнажите лицо вора!..
     Глаза худенького царевича  Замаспа  не  могли смотреть  на поставленный
перед  ним  огонь. Все время  ускользали они. Когда серпик  красного  железа
приблизился  к его зрачкам, Замасп тонко закричал  и пополз из  ямы.  Авраам
закрылся ладонями...
     Не бывало  еще  такого  малодушия среди причисленных  к богам. Ненужные
цари в молчании и не поднимая рук принимали  здесь это и уходили  в  Истахр,
где далеко  в горах  был дасткарт с  прекрасным садом и вечно шумящей водой.
Специально для них его построил и завещал  на все  будущие века мудрый Сасан
--  основатель  династии.  Они обязательно должны были при этом  смотреть  в
огонь, чтобы видеть его в своих снах остальную жизнь...
     Замасп,  жалкий  царевич,  поддержал когда-то  канаран-га  Гушнапсдада,
пожелавшего  глаз  Светлолицего  Кавада.  Не  потому   воспротивились  тогда
великие,  что  кровь бога  и царя  священна. "Красную Ночь"  помнили  они  и
огненные реки из-за туч...
     Жалобный вскрик затерялся  в  трубном реве.  Неверно  тыкающуюся черную
фигурку уводили шестеро  воителей. Прямо  смотрел бог и царь  царей Кавад, и
резкий изгиб  бровей повторял линию подбородка. Ближе всех теперь к царскому
возвышению сидели  датвар Розбех,  вернувшийся  из  Систана вазирг  Шапур  и
воитель  Сиявуш. Мо-бедан  мобед недавно упал в пропасть на горной дороге. И
многих  великих опять не было. Они убежали в дальние дасткарты, к ромеям или
в  пустыню  --  к  бродячим  всадникам.  Тех,  кого застали  из поддержавших
Гушнасп-дада, отвели в царскую "Башню  Молчания" на холмах. Прямые ножи дали
им в руки, чтобы  сами  убили себя. Только канаранга Гушнаспдада  удавили, в
позор ему, шерстяной веревкой...
     И еще не  было в зале великого мага Маздака. Где-то на Севере находился
он, и ждали его в Эраншахре...
     Слоны  сокрушали дасткарты. Огромные таврские бревна-кругляки крепились
по обе  стороны громадной туши, и вожатый направлял их на стены. Делалось по
пять проломов с каждой стороны, выбивались калитки,
     159


     и   рушились   башенки  для   стражи.   Солнечные  столбы  стояли   над
Ктесифоном...
     Авраам не  знал  даже,  чей  это  дасткарт на краю  города.  Он  просто
смотрел. Отставляя бронзовые  ноги, слон долго пятился от стены -- на добрый
выстрел из лука Потом стоял, покачиваясь от собственного дыхания. По вскрику
вожатого он поднимал хобот, вынюхивал воздух и  начинал  бег. медленный, все
убыстряющийся. Слепой глыбой проносился он последние шаги, и удар встряхивал
землю  Так повторялось  двадцать, тридцать раз, пока  стена не  обрушивалась
сразу  вся, обсыпая осколками желтоватые бивни Солнце золотило пыль, летящую
в небо
     Маленький  загорелый вожатый в выцветшей куртке сидел на гладкой спине,
ловко  упершись  ногами в бревно  В такт бегу выщелкивал он пальцами  припев
знаменитой  песни   Кабруй-хайяма.  Кружком  в  стороне  сидели  азаты.  Они
провожали  глазами  бегущего  слона,  и  невозможно  было  узнать,  что  они
думают...
     Авраам  недавно вернулся  из  деха  Исфандиара, где  с  приданными  ему
четырьмя слонами  занимался  тем  же. Азаты тоже были там в осеннем отпуске.
Вместе с людь-ми-вастриошан возвратили они себе заречную землю, восстановили
раздел  воды, но древних  земель Каренов почему-то не занимали. Даже пастух,
гоняющий коров от мира, старался не пускать их на пустующие луга даст-карта,
и траву никогда не косили там. Ночью с белых башен ухали совы...
     Он спрашивал азатов и людей-вастриошан, почему не пашут там Они молчали
или начинали говорить о другом. Только старик мобед искоса посмотрел на него
и спросил:
     -- Слышишь?
     Они  стояли на  холме у  храма и  смотрели в  сторону дасткарта, неясно
белеющего в ночи у гор Как раз гулко и сиротливо заухала сова.
     -- Это  у  Каренов  от чужого, -- сказал  жрец  -- С чужой земли всегда
прилетают совы в собственный дом...
     Аббы  и  Артака не было  в  Ктесифоне  Сам  датвар Розбех послал их  на
ликвидацию дасткартов:  Артака -- в Хузистан, а  Аббу -- в Междуречье, где с
Вавилонского пленения жили евреи Сразу после возвращения царя ца-
     160


     рей ушел  Абба из семьи экзиларха  и обитал то у Авраама, то у диперана
Махоя, Льва-Разумника по прозвищу
     Медленно,  опустив  поводья,  подъезжал  теперь  всякий  раз  Авраам  к
дасткарту Спендиатов Стены были проломаны и здесь, потому что Розбех сказал,
что начинат надо с тех, кто  ближе к царю. Пусть видят- одна на свете правда
Маздака. "Неподкупный  Розбех" называли  его  в  Ктесифоне и  приветствовали
по-древнему -- прикрыв ладонью глаза
     Не было уже эрандиперпата Картира,  долгоусого  и важного. После гибели
Фарангис оставил он все и еще при Замаспе  уехал в  дальний Истахр, к своему
родовому дереву Старик ее любил...
     Когда приехал  сюда  Авраам,  еще целы  были  с  Зато  мостки, калитки,
бронзовые решетки -- все было сорвано Желтой колючкой заросли  оливы, и рабы
волокли из  сада большое дерево на топливо. Они сказали, что им разрешил сам
управляющий  -- Мардан Но не это вдруг остро отдалось  в груди Стонущий звук
надолго повис в  осеннем воздухе, за ним послышался другой, еще безысходней.
.
     Так оно и было Восемь громадных механических чангов сделал когда-то для
эрандиперпата  специально привезенный мастер из Пальмиры  По девяносто струн
натягивалось на гигантскую горизонтальную деку, и играть можно было, нажимая
на разноцветные костяные клавиши. Сам Кабруй-хайям играл и пел здесь
     Чанги лежали разломанные, с отбитыми подставками, и крепкозадый мальчик
лет  десяти из пагана -- рабского  селения за дасткартом  --  бегал  по ним,
перепрыгивая  с одного на другой. На самый тонкий, голубой,  клавиш старался
попасть он толстой потрескавшейся пяткой и, когда это удавалось, замирал  на
одной ноге, прислушиваясь.
     Гроздья  черной сажи  висели под потолком книгохранилища. Кто-то грелся
там зимой, и обгорелые папирусы валялись по всему полу. Кожаные переплеты  и
цветной пергамент были  выдраны,  а  книги  брошены в кучу у окна.  Даже  не
годные ни для чего глиняные пластины были поколоты на части.
     Две  недели  отбирал  Авраам  то,  что  осталось,  чистил,  подклеивал,
укладывал на  свои места. Там он и  спал теперь, потому что не мог  лечь  на
знакомую жесткую койку в своей каморке. Платан при луне был виден оттуда.


     6 М Симашко
     161



     Белый  поток  начинал  шуметь  в  ночи ущелья,  и  рука воителя Сиявуша
выдергивала его из холодной, перемешанной с камнями воды...
     Заглядывал  Мардан  и  словно  обнюхивал  его  вывернутыми ноздрями.  К
великому  удивлению  Авраама,  красную  куртку   с  карманами  надел  бывший
надзиратель над рабами.
     -- Все храмы целы в нашем рустаке,-- пожаловался он.--Ну ничего, завтра
мы и туда приведем слонов!
     Каким-то начальником стал он в пригородном округе -- рустаке, и местные
деристденаны  слушались его указаний. Раб, помогавший  Аврааму, шепнул,  что
Мардан продает деревья  из  сада. И  еще про  бронзу и  серебро,  закопанные
где-то...
     Вечером Авраам увидел розовое покрывало, скрывшееся  в спальной комнате
эрандиперпата. Там жил теперь Мардан...
     В доме врача  Бурзоя рассказал  он  о  Мардане. Все стали говорить  про
воровство, которое плодится на  земле Эраншахра.  У Кабруй-хайяма утащили со
двора  большой хорасанский  ковер -- царский  подарок за песни.  Прикрываясь
великой правдой Маздака, заходят в дом и, не спросясь хозяина, удовлетворяют
свою  потребность в женщинах. Есть  люди  в городе, которые ставят  от этого
деревянные двери и прилаживают к ним ромейские железные замки...
     -- Уже в пути Маздак! -- сказал кто-то из диперанов.

        III
     - О-о-о...
     Белым и  красным был Ктесифон.  Дехканы, земле-дельцы-вастриошан,  люди
города, старики и дети преклонили головы в  великой человеческой  радости. И
пятерки верящих в  правду  прикрыли глаза  ладонями. Царь  царей и бог Кавад
сидел,  открытый миру, под сверкающей короной  с  крыльями,  и  только львы,
оставшиеся по бокам трона от презренного Замаспа, щурились на людей...
     -- О-о-о-о Маздак!
     162


     Все склонились  перед ним. Мерно ступая, двигался в человеческом океане
невиданный белый слон. Гигантский красный  ковер  без единого узора покрывал
его от  бивней до маленького  вертящегося хвоста.  А на площадке для  боевой
башни, тоже весь в  красном, неподвижно  стоял человек с  горящим  факелом в
руке. Гремели трубы. Правую руку вытянул ему навстречу царь царей...
     Что-то  холодное  коснулось сердца Авраама. Оттуда,  где  был  когда-то
помост, стоял он и смотрел на человека в красном. Тот шел уже через зал, все
так же держа факел на весу. Лев вдруг забеспокоился, хлестнул хвостом...
     Все тревожнее становилось в груди Авраама. Факел опустился перед царем,
колыхнулись красные волны, и покрывало спало с лица человека. Большой нос со
скулами  выдавался  у него вперед,  и  едва различима была  полоска  лба над
сросшимися бровями...
     -- Маздак, о-о-о-о-о!..
     Тахамтан это был,  а  не Маздак! Рука Авраама протестующе метнулась  от
плеча и  вдруг замерла,  скованная ужасом.  Край верхней  губы приподнялся у
Тахамтана, показались неровные желтые зубы...
     Он вспомнил  наконец убийцу,  стрелявшего  в царя  из  кустов.  Главарь
гуркаганов  это был, вырвавшийся из ка-риза и грабивший дасткарты. Сейчас...
сейчас увидят это люди!..
     -- О-о-о-о-о-о...
     Они  склонились  и не  смотрят,  поэтому продолжают  кричать...  Авраам
повернул  голову. Миллионы  открытых глаз устремлены  были на стоящего возле
царя человека, руки их  тянулись  к  нему  за  правдой. В  первом ряду стоял
гончар из Гундишапура  со своими  братьями,  и  рты были  открыты  у  них  в
беспредельном спасительном крике...
     Так вот  почему  печальная  складка была возле  рта у великого  мага...
Поклонение оставил он  среди людей, и жило оно уже само по себе, не нуждаясь
в содержании. Тихий глуховатый голос  вспомнился Аврааму: "Родившись,  начал
мять я глину... У меня не может быть сомнений!.." Это они кричали внизу, всю
жизнь делающие одинаковые трубы для воды и стока нечистот, ткущие одинаковые
ковры с птицей Симург, от рождения  и  до  смерти идущие за сохой.  Они сами
отказывались от права выбора. Только вера нужна была им, без отклонений,


     б*
     163



     полутонов, враждебной бесконечности. Они смотрели  и были слепы, потому
что хотели этого...
     Но  что  же Светлолицый? Фарр холодно светился над головой царя  царей,
куда-то поверх  людей смотрели его  глаза.  Невозмутимый  стоял внизу датвар
Розбех, и ровно сжаты были мраморные губы. Ремень на плече поправлял воитель
Сиявуш. Они все знали...
     Далеко к  холмам укатилась волна человеческого крика, накопилась там  и
вернулась  удесятеренная. Новую  порцию  рыка выбросили навстречу  трубы.  И
сферы дрогнули...
     Авраам вдруг почувствовал, как сами собой шевельнулись у него губы, рот
открылся в самозабвенном вопле. Маздак, о-о-о-о!
     С  усилием  опустил  он поднятые к небу  руки, зажал себе рот  ладонью.
Рядом рабы дергали цепь, пытаясь успокоить льва. Желтая грива у зверя стояла
дыбом, а хвост настойчиво, предупреждающе стучал о пол...
     Словно клинком рассекал тишину голос Розбеха:
     -- Мы победим  тьму, если не будем  бояться отбрасываемой  от нее тени.
Свой дух и руки щадят некоторые из нас, желая оставить их чистыми.  Но грязь
не пристанет к тем, кто сражается во имя правды!..
     В Царском Совете  великий маг всегда отвечал ему. Человек, взявший себе
кличку железнотелого Ростама из сказаний, сидел сейчас на подушке Маздака...
     Вазирг Шапур приехал вчера  из Систана.  Высохло и  стало маленьким его
тело от болезни крови. И теперь заговорил он:
     -- Ты хочешь, датвар Розбех, дать право на убийство этим людям?..
     Едва слышен был его голос. Вазирг не смотрел в сторону Тахамтана и тех,
кто явился с ним из Шизы.
     Розбех кивнул головой:
     -- Да, потому что от недостойной слабости дрожат у нас руки!..
     -- Зачем тебе столько крови? -- спросил вазирг.
     -- Во имя правды убийство!..
     Это громко сказал уже не Розбех, а  тот,  кто  приехал с  Тахамтаном. И
головы сразу повернулись к  нему, ибо был  это  Фаршедвард -- младший Карен.
Все знали в Эраншахре, что содрал он с груди свой родовой знак --
     164


     бычью голову  -- и  давно уже исповедует правду  Маздака. В Атурпаткане
был  он  все время,  где  при сгоревшем  храме  в Шизе  обосновались  ^ожди.
Говорили, что родственников своих -- Каренов предал непоколебимый Фаршедвард
в руки деристденанов.
     Авраам  смотрел  и вспоминал. У  азата  Адурбада  отнял  жену  когда-то
младший  брат  Быка-Зармихра,  а тот ушел за  дех,  на  обнаженные камни,  и
воткнул себе прямой нож в сердце. "Вот он лежит, пес... А я хотел ему взамен
толстую Фиранак послать..." Так сказал тогда голубой  Фаршедвард. Потом смех
и лай растворились в теплом небе...
     --  Ты  пятую  часть  предлагал  когда-то  из  дасткартов,  вазирг?  --
Маленькими и круглыми, как у Быка-Зармихра, стали глаза Фаршедварда. -- Нет,
пять частей возьмем мы из  пяти, а  вековое зло погасим  кровью. И все шкуры
сдерем, серые и пятнистые!
     Леопард,  присевший  перед прыжком,  был  на  кулоне  главного  вазирга
Шапура, и серая волчья голова скалилась рядом у воителя Сиявуша.
     --  Давно  ты  ищешь  правды,  младший  Карен? -- спросил у него вазирг
Шапур.
     На миг исказилось лицо Фаршедварда, но ласковым, понимающим был голос:
     -- Твои дасткарты целы в Систане, последний Мих-ран...
     Прячущих хлеб  и женщин от  людей начал обличать  голубой Фаршедвард, а
еще больше тех,  кто  благоволит к ним. От непонимания смысла учения Маздака
происходит раздвоение  души. Тому, кто твердо усвоил великие "Четыре, Семь и
Двенадцать", не страшна никакая ложь...
     Под короной на  возвышении снова  сидел царь  царей,  а не в  зале,  со
всеми. Быстрые глаза  его перебегали  по  лицам говоривших. Розбех убеждающе
протянул к нему руку:
     -- Из-за нашей жалости к великим прокрался на трон Замасп!..
     Датвар  Розбех  долго говорил  о специально  подобранных людях, которых
никто не должен знать. Черные куртки-кабы будут их отличием, и в ночи станут
вырывать  они скверну  в Эраншахре. Пусть боятся правды,  и  тогда  воссияет
она...
     -- Скажи  нам,  датвар,  имя человека,  которого призвал ты под личиной
мобеда Маздака!
     165


     Опять   лишь  на  Розбеха  смотрел  в  ожидании  ответа  вазирг  Шапур.
Желтоватые глаза Тахамтана скользнули по нему...
     И у врача Бурзоя услышал Авраам голос датвара Розбеха.  Они сидели друг
против друга,  врач и  датвар,  у мерцающих  углей  и  не  увидели  его.  Он
остановился у порога.
     -- Этот, которым в красном... говорят, зло в его прошлом...
     С  арийским безразличием в голосе сказал это врач Бурзой. Нанизанны