ь
дверь. В памяти осталась  голая рука  ее,  мелькнувшая  к  лицу  наставника.
Фонарь грохнулся...
     Снова  горел  огонь.  Сторож Матвей  смачивал  водой  тряпку,  лепил  к
заплывшему глазу наставника  Пинехаса. Мар Бобовай ругался и тряс  поясом от
женского хитона. Тыква только вертел головой...
     Тошнота опять подступила к  горлу, и Авраам бегал через черный  двор на
клоаку, сгибался там, дрожа и отирая липкий  пот. Мутно качалась наползавшая
из-за стены луна. Ночь была вечной...
     Авраам проснулся и долго лежал с открытыми глазами. Потом  он одевался,
а мар Бобовай нетерпеливо подергивал большой деревянный крест под бородой. И
два наставника ждали...
     Двор разверзся солнечной ямой.  А на дне  ее упирались в землю  дубовые
козлы с  веревками для удержания рук. Лишь  когда  ректор мар Нарсей  громко
призвал мысли всех к избранному богом сыну человеческому, он ис-
     30



     пуганно оглянулся. На него смотрели все одним безглазым лицом...
     Нет, не  про Авраама это было... Патлы зачесывает наперекор правилам. В
кабаках языческих вино поглощает. Вползанием  в дома пробавляется, отнюдь не
писанием, чтением  и толкованием. Блудницу  в крепость слова божия, в  самую
келью  свою приволок. Как овцу  лишайную из стада, изгнать из стен школьных,
из города богоспасаемого Нисибина, приют давшего...
     Все это  про  Тыкву. А  про кого  еще  читал  мар Нарсей?..  В  лакании
соучаствовал. Измарался, скоту уподобившись...
     И  вдруг все  увидел  Авраам.  Полукружиями поднимались скамьи,  как  в
старом языческом театре на краю города. Вся академия собралась здесь, потому
что  кончился месяц нисан, время  каникул.  И за стеной  на крепостном холме
стояли люди. Когда же успел он распоясаться?..
     Наставник Пинехас захватил веревкой его руки. Носом и щекой лежал он на
теплой  доске. В  бадье  с водой  набухали прутья, и зеленый листочек плавал
сверху.
     Только когда потянули с него штаны, забился он в. слепом ужасе. И сразу
колючим огнем обожгло спину. Авраам широко открыл рот,  но не услышал своего
голоса...
     Его потом отрывали, а  он все  боялся отпустить доску. Мокрые оранжевые
пятна  плыли  со  всех сторон.  Он стоял со спущенными  штанами,  а с  холма
кричали и свистели  ему. Белый хитон Елены,  дочки ритора,  тоже был там. Но
Аврааму уже было все равно...
     Штаны  подтянули на нем и поставили у столба с двадцатью одним правилом
академии. Толкали каждый раз под руку,  и он брал пепел из деревянной миски,
сыпал себе на голову. Что-то еще говорил мар Нарсей...
     И на топчане лицом вниз лежал он  потом в каморке водовоза Хильдемунда.
Старый вандал мягко смазывал  ему елеем спину, обкладывал  какой-то  травой,
ворча и утешая...
     Это было последнее воспоминание. Потому что прибежал наставник Пинехас,
а  за ним  мар Бобовай. Вскоре был он уже в  доме епископа. Мар Бар-Саума не
метался, как  обычно. Только благословил на  службу  у  перса и  долго молча
смотрел на него.
     31





     Так получилось, что в этот же день он ехал по большой царской дороге на
Ктесифон вместе с отрядом  солдат. Серая кобьша была под ним такая же, как у
двух других персидских диперанов. Впереди  недвижно сидел в  седле начальник
царской канцелярии -- эрандиперпат Картир, тот самый большой перс с длинными
усами, которого видел он у епископа. И книги везли в кожаном сундуке...
     На груди под крестом лежали у него в сумке два письма. Одно -- епископу
Ктесифона  мар Акакию, другое -- собственноручно  написанное мар  Бар-Саумой
его дальнему родственнику Авелю бар-Хенанишо с рекомендациями.
     Авраам  -- сын Вахромея  так  и не  посмотрел  назад.  Сердце его  было
пустым...

        11
     От дороги осталась песня...
     Сначала  ничего не было,  только  болезненная липкость в спине,  и  еще
каменные столбы  -- конусы со звериными рельефами через каждый фарсанг пути.
Сохранились они от старых арийских царей -- Кеев, протоптавших  эту дорогу к
грекам тысячу лет назад. А  ромеи, которые тоже властвовали здесь, поставили
милевые камни: по три мили в фарсанге.
     На второй день  уже Авраам забыл об истерзанной спине, ибо огнем горели
зад и  ноги  в промежности.  Чувствовался  каждый бугорок  на дороге,  слезы
застилали глаза. У царского почтового  поста, где стали на ночлег, он не мог
слезть с лошади. Старьш диперан-христианин принялся  клясть его по-арамейски
на все лады. И снова помог большой  персидский сотник. Взглянув, как идет он
враскорячку,  перс  сказал что-то  армянину-смотрителю. Тот  принес  зеленой
травяной мази, от которой утихло жжение.
     Утром  сотник  сам затянул подпруги  на  его кобыле,  по-новому  уложил
седло. Другие персы, уже на конях, молча ждали. И важный эрандиперпат Картир
молчал и смотрел через перевал на встающее солнце...
     Персы всегда молчали. Дорога была уезженная и  мягкая от навоза. Копыта
слышались  лишь  на  деревянных  мостках  через стекающие  с  гор потоки.  И
караванов было мало. Только дважды на день звякали бубенцы, и на
     32


     конях  с подрезанными хвостами проносились к границе и обратно почтовые
гонцы -- армяне.
     Песня пришла на пятый  день. Сначала  пахнуло в лицо теплым сладковатым
ветром. Последние холмы  раздвинулись, и широкая  синяя долина до  горизонта
открылась впереди.  Дорога сразу растекалась на много путей, и лошади пошли,
затанцевали прямо по свежей,  еще не выгоревшей траве. Может  быть,  тогда и
началась песня без слов...
     А на пригорке возле самой дороги двое персов, старик и мальчик, срезали
широкими  серпами первую  весеннюю пшеницу. Едущий  рядом с сотником молодой
азат снял шапку, подставил ветру  бритую  крашеную голову с  темной  гривкой
волос, оставленной посередине. И потом запел, совсем тихо вначале...
     Он пел  про косарей, что жнут  пшеницу на  горе. Это  их судьба -- жать
пшеницу. А под горой через широкую синюю долину идет  войско. Вечный воитель
Ростам  впереди,  и яростным солнцем полыхает его меч. Железно-телый  -- ему
имя,  шкура  тигра --  одежда.  Судьба предопределила быть ему опорой  Кеева
трона... Дрожит Туран -- пристанище черного Ахримана. Ревут карнаи -- боевые
трубы.  Вслед  за  Ростамом,  затмевая день, плывут  знамена  витязей Эрана.
Могучий слон на знамени -- это Туе, прародитель Спендиатов, от каждого удара
которого  плачет  целое туранское селение. Солнце и  луна на  знаменах,  под
которыми  Фарибурз с  Густахмом.  Хищнопенного  барса  голову  везет  Шидуш,
похожий на горный кряж.  Полные грозной отваги, едут они: Гураз, чей знак --
кабан, доблестный Фархад со знаком буйвола, Ривниз -- с зеленоглазым тигром,
открывшим  пасть. Как жемчужина  светла  ромейская рабьшя  на ратном знамени
удалого Бижана. Волк матерый с капающей изо рта кровью венчает стяг его отца
-- старого Гива. И золотой лев -- знак дома неистового Гударза здесь...
     Плачет Туран. Негде спрятаться его коварному царю Афрасиабу. Быками под
лапой  эранского  льва валятся туранские  витязи.  И вот  уже горячей кровью
благороднейшего из них -- П  Ирана наполняет чашу старый Гу-дарз. И выпивает
всю чашу в память павших сыновей и внуков...
     Снова  дымом   и  кровью  пьяны  всадники.  Сам   Кей-Хосрой,   могучий
прародитель царя царей  Эрана, ведет  их.  Быстрее мысли  настигают туранцев
доблестные мечи, быкоголовые палицы вбивают их в землю...


     2 М. Симашко
     33



     Песня теперь гремела, наполняла всю степь, пропитывала каждую травинку.
Это было только перечисление  в  походном порядке древних Кеевых  воителей с
краткой боевой характеристикой. Первая строчка запева подхватывалась всеми и
дважды повторялась уже вместе со второй, завершающей. Но было во всем что-то
необъяснимое, вечное, трагически предопределенное.  Бронза древних  страстей
плавилась в глухом громе копыт, качании горизонта, буйных вскриках и свисте.
Сердце  рвалось  куда-то, растворяясь  в сладких языческих ритмах. И  нельзя
было, не хотелось уже сдерживаться...
     Эта песня сразу оторвала от всего, что  было раньше. Ушли куда-то в сон
родная  тетка,  у которой  жил  он по  смерти родителей,  академия,  Тыква и
пахнущая травой рабыня Пула, мар Бобовай  и даже тоненькая ромейская девочка
с коричневым пятнышком у  брови. А мар Бар-Саума  на своем  табурете  в углу
стал вдруг маленьким и очень старым...
     Давно уже  замолчали  азаты, а песня  продолжалась.  В  такт  ей  четко
ударяли  копыта, качался горизонт. Она не  уходила и ночью врывалась в  сны,
вместе с кровью  приливала к сердцу  Авраама. Даже  когда пришли  к  Тигру и
многовесельньш  царский  тайяр заскользил, опережая  красноватую воду, песня
осталась. Она мешала разглядывать реку, которой он никогда не видел, и стала
затихать лишь тогда, когда он спрятался за  воротом  с канатами  и развернул
полоску египетской бумаги...
     Песня успокаивалась,  послушно укладываясь  ровными  витыми  строчками.
Бронзовые  удары языка  пехлеви,  гром  копыт и  буйный  свист  сгущались на
светлой папирусной глади. Он помнил каждый шорох, каждый порыв ветра в поле.
Неслышная тень упала на бумагу. Авраам поднял голову...
     Сам эрандиперпат Картир  круглыми немигающими глазами смотрел на песню.
Большая рука  с печатью  на  перстне  протянулась,  взяла  ее, приблизила  к
тяжелым  усам.  Потом рука  положила  песню  снова  на  колени. Перс  важно,
утверждающе кивнул головой.
     Теперь можно  было смотреть на реку. Мутно-розовая вода казалась живой,
пахла рыбой  и  пиленым  деревом. Они обгоняли связанные веревками  барки  с
таврским
     34


     камнем  и  дубом. Те  лодочники, что  шли наперекор течению,  в трудных
местах  не гребли,  а  подтягивались, ровными  кругами  укладывая канаты  на
палубах. Перед их тайяром с царским знаком орла впереди  сразу  раздвигались
плавучие мосты. Все больше становилось на реке мелких лодок. Тайяр ударял их
медным носом, если не успевали отойти в сторону. Одна лодка перевернулась, и
человек  хватался за днище, поддерживая  тонущую козу.  Коза кричала детским
голосом...
     В последнюю ночь где-то слева растекалось на полнеба беззвучное зарево.
Вода стала совсем красной. Азаты молча смотрели в сторону далекого пожара, и
глаза  их  тоже  были  красными.  Так  и  слилось  к утру  дымное  огнище  с
поднимающимся солнцем.
     Река  сузилась. Лодок и паромов  стало еще больше, и пришлось рыкать  в
военную трубу на носу тайяра. После полудня впереди вдруг сверкнуло так, что
невозможно стало смотреть. Он  понял,  что  это Ктесифон --  стольный  город
Кеев.

        III
     Кто-то дергал изголовье...
     Но  не обрывался долгий  вечер,  когда плыли с  факелами в бесчисленных
каналах.  Еще полночи ехали потом  черными дорогами к имению  эрандиперпата.
Качались  и качались ветки в небе,  голова  клонилась  к невидимой лошадиной
шее.  В  темноте  гремели решетки  ворот,  бесплотные тени  глядели  в  лицо
каждому. Раб с  факелом вел его узкими коридорами, другой сзади нес книги. В
зале с синеющим потолком оставили его. Он помнил,  что  приклонил  голову на
книгу, и снова переливалась вода в свете факелов...
     Ухнуло куда-то все. Он открыл глаза, поспешно встал, оправляя хламиду.
     -- Ты  кто? -- спросил  Светлолицый  с нежным пушком  на щеках.  Темные
брови круто изгибались к вискам.
     --  Авраам  я,  из Нисибина,--  ответил  тот.  Светлолицый  был  старше
Авраама. Военная  куртка  была на  нем и мягкие кавказские  сапоги внатяжку.
Короткий  арийский меч висел на поясе. И спрашивал он  отрывисто, с арийским
звоном в голосе.
     -- Из Нисибина, -- повторил Авраам. -- Это город, который на границе...
     Они помолчали, глядя друг на друга. Светлолицый


     2*
     35



     отошел.  Авраам с изумлением  оглядел стены зала, которые не видны были
ночью.  Рядами шли ниши, и  все были заполнены книгами, свитками,  глиняными
пластинами с письменами древних. У одной только стены было в пять раз больше
книг, чем во всей библиотеке мар Бобовая.
     -- Подойди! -- позвал Светлолицый.
     Авраам  подошел  к  тахте  у  окна.  На  ковре  лежала  раскрашенная  в
черно-белую клетку  доска  и  костяные фигуры.  Он видел  эту  арийскую игру
"Смерть царя".  Ди-перан  Фаруд, которому помогал  он переписывать  христиан
Нисибина, играл всегда в нее с другим персом.
     Светлолицый  перенес  до  линии  границы  одного  из  красных латников,
посмотрел ожидающе. Авраам растерянно покачал головой.
     -- Пешие  так наступают, -- показал Светлолицый.-- Разят они сбоку, где
не прикрыто щитом... Шахрадары на слонах тоже бьют по своим линиям наискось.
А это  ратх -- башня на  колесах. Она идет на приступ прямо или сдвигается в
стороны... Сильнее всех Фируз -- победитель, Рука Царя...
     -- Пероз? -- переспросил Авраам.
     --  Да,  Фируз,-- подтвердил  на  ктесифонский манер Светлолицый. -- Он
бьет всех и во все стороны.
     --  А тебя как зовут? -- спросил Авраам. Светлолицый со  стуком  бросил
костяного воителя:
     -- Никак меня не зовут!
     Вошел другой, высокий и крепкий, посмотрел на Авраама.
     --Сядь, Сиявуш!--сказал Светлолицый,--Он не умеет.
     Тот, которого  звали  Сиявуш, молча сел играть.  Он был  одних  лет  со
Светлолицым  и  одет  так  же.  Только  глаза  были  холодные,  и  брови  не
изгибались,  а  напрямую  срастались над крепким костистым носом. Фигуры  он
двигал резко, не долго думая.
     Потом пришел  сам  эрандиперпат Картир  и с ним еще  трое. Двое были со
звериными знаками  на кулонах, а третий --  арийский жрец в красной хламиде.
Увидев Авраама, эрандиперпат удивленно приподнял брови:
     --  Иди, я  позову тебя, когда будешь нужен! Авраам  поскорее  вышел за
ковровую завесу. Его испугал красный маг -- огнепоклонник. Серые яркие глаза
под  выпуклым  лбом  скользнули  по  одежде,  кресту,  остановились  на лице
Авраама. Спокойная внимательность
     36


     была  в них и что-то еще, необъяснимое.  Они притягивали, и нельзя было
скрыть своих мыслей...
     Не  дьявольский ли это свет?  Авраам  вспомнил, что много  дней  уже не
молился. Он посмотрел  на высокие  своды и вздохнул. Прошел одним коридором,
перешел  в другой,  нашел  маленький  дворик  с  отхожим местом и  бронзовым
кувшином с водой. А он слышал, что арийские мобеды запрещают подмывание...
     Опять ходил он в коридорах и никак не мог найти выхода. Стены из белого
камня  скрадывали шаги. Свет падал откуда-то сверху косыми прямоугольниками.
Из  бокового  прохода послышались  голоса. Отведя  заменяющую дверь  тяжелую
кожаную завесу, он вышел наружу.
     На  широком,  мощенном  камнем  дворе  азат  в   дорожных  латах  водил
запаленного  коня. Тут же располагались конюшни, стояла укатанная гора сена.
Военная казарма была точно такая же, как у дома сатрапа на царской стороне в
Нисибине.  Под  длинным навесом рядами стояли  пирамиды пик  с прислоненными
внизу щитами, висели на столбах тяжелые луки.
     В углу двора  был хауз с водой, над  ним тахта. Несколько солдат сидели
полукругом  и  ели. Это  были азаты  из  посольского  сопровождения.  Сотник
Исфан-диар, который помогал ему в дороге, сделал приглашающий знак рукой.
     Авраам обрадовался знакомым азатам, ему сразу стало легче. Он присел на
краю тахты,  и  Фархад-гусан, который запевал в дороге  песню,  положил  ему
отваренной пшеницы в солдатскую чашку, хотел положить и мяса.
     -- Мясо свиньи! -- предупредил старый азат с разрубленным ухом.
     Персы с любопытством смотрели на Авраама, и он покраснел.
     -- Носящие крест ромеи из-за моря едят свиней,-- сказал Исфандиар. -- А
почему наши христиане не едят?
     -- Зато наши обрезаны, как иудеи, -- заметил Фархад.
     --  Бог  один  у  вас  с  иудеями.  Что  же  законы  его  не  одинаково
выполняются?..
     Ни в  голосе,  ни в глазах сотника не  было издевательства. Одно только
искреннее недоумение. Авраам не  знал, что ответить. Персы  поговорили еще о
разных богах, каких знали у варваров. Аврааму взамен мяса положили полкружка
соленого армянского сыра -- пендыра.
     --  Мертвых там  засыпают  землей, а  в руки дают  лук  со стрелами, --
рассказывал бывший в плену за Оксом
     37


     азат с покалеченным ухом.--Лошадей  и  прислуживающих  людей убивают  и
кладут с ними, а еще хоронят еду и напитки...
     -- Много законов на свете! -- задумчиво сказал Ис-фандиар.
     -- Истина -- как  одеяло. -- Глаза Фархада  блеснули. --  За один конец
его  тянет  иудей,  за  другой --  носящий крест, за  третий  --  индус,  за
четвертый --- поклоняющийся Мазде. Какое одеяло выдержит!
     -- Да, так и говорит правдивый Маздак! -- громко сказал один из азатов.
     Авраам еще в Нисибине слышал о знаменитом арийском священнослужителе --
мобеде,  носящем   это   странное  имя.  Маздак   --  факел  при  обрядах  у
огнепоклонников, "Источающий свет Мазды" означает это имя на пехлеви.
     Тот, что с покалеченным ухом, неодобрительно качнул головой и сунул обе
руки  в прорези куртки.  Авраам  знал, что у огнепоклонников на  голом  теле
святая  веревка с  тремя памятными узлами: "Добрая  Мысль", "Доброе Слово" и
"Доброе Дело".  Другие  азаты, которые  закончили еду, тоже  нащупали руками
узлы и сосредоточились. Посидев  так недолго,  они  встали,  успокоенные. Им
надо было чистить лошадей и оружие перед выездом в город.
     Авраам оставил их и прошел через калитку в сад. Между защитной стеной и
дворцовыми  щелями-окнами полосой росли розовые  кусты.  Он  сел  на  траву,
прислонился  спиной  к дереву. Грело солнце, пчелы жужжали в густом воздухе,
где-то кричал осел. В первый раз вспомнился  ему  город  на  границе, старая
ромейская крепость на  краю и водовоз Хильдемунд. Больше никого не  хотел он
вспоминать. Жалкой и  смешной в большом мире была черная сгорбленная фигурка
мар Бар-Саумы... Какое одеяло выдержит... Так говорит Маздак...
     -- Эй, господин... Господин!.. Авраам вздрогнул, встал на ноги.
     -- Кто здесь? -- спросил он громко.
     -- Не кричи, господин... Я -- Рам!
     В густом плюще у стены стоял мальчик-цыган, совсем голый,  лишь цветной
лоскут прикрывал срам. В круглых черных глазах его был ужас...
     --  Убить хотят  царя из  Ктесифона!..  Цыганенок  дрожал от  страха  и
нетерпения. Авраам тоже испугался и не знал, что делать...
     38


     -- Какого царя? -- по-цыгански спросил он.
     -- Я  --  Рам, сам слышал, -- зашептал цыганенок.  -- Царя хотят убить,
который здесь. В ямах они ждут. Иди скажи ему!..
     Он  на  миг изменил свое лицо,  преобразился,  круто провел  пальцем по
брови.  И Авраам  сразу узнал Светлолицего. Так смотрел  тот  утром во время
игры.
     Цыганенок вдруг нырнул под  плющ  в сухой канал, пролез через решетку в
стене.
     -- Я покажу...--крикнул он уже откуда-то из-под стены.
     Авраам постоял еще мгновение, потом заспешил к дому. Со стороны сада не
было входа... Что говорил этот цыганенок? Какого-то царя...
     Он  прибавил шагу  и за  поворотом набежал на  Светлолицего.  Тот шел с
Сиявушем.
     -- Там мальчик. Рам!..
     Авраам  показал рукой в  сад. Сиявуш  повернул голову, посмотрел  вдоль
стены. Кошка вышла из кустов, перебежала к дому.
     -- Какого-то царя хотят убить...
     -- Говори!
     Светлолицый быстро  протянул руку, сжал  локоть  Авраама.  Глаза у него
стали страшные. Авраам испуганно показал за стену.
     -- Он там ждет. Рам.
     Светлолицый  стремительно  повернулся и  бросился  бегом по присыпанной
красным песком дорожке. На переднем дворе ожидал служитель с лошадью.
     -- Рахш!
     Они с Сиявушем прыгнули в седла,  накинули плащи на головы. Решетка  во
внутренней стене сразу поднялась. Светлолицый сделал знак Аврааму.
     Из-за оливы шмыгнул цыганенок, уцепился за стремя Светлолицего.
     -- Там! -- показал он куда-то за вторую, внешнюю, стену дасткарта.
     Авраам едва поспевал за верховыми. Цыганенок бежал, держась за  стремя.
Большие   кованые  воро