необъяснимое, и не явятся уже более  Тюрчанка,
имам  Омар,  лукавый  иудей.  Кому же  противопоставлять  теперь  эти  ясные
положения о необходимости государства?..
     Так и не записав про  сипахсаларов, взялся рукой он за  коврик-саджжад,
до половины развернул его  и опять стоял  в раздумье.  Следовало выбрать для
молитвы главу
     324


     из поучения Пророка, но ничего к  месту не приходило в голову. Выпустив
из руки коврик, пошел он в сад.
     Вчерашний  песок, что нанесло  ветром, уже убрали с аллеи. Как  всегда,
начал считать он деревья, но остановился на полпути. Незачем  было идти  ему
сегодня к дальней  стене. Где-то за ней колючий шиповник, пыль на дороге.  А
еще есть там хауз с грязной водой, и громко кричат бегающие вокруг дети...
     Откуда-то  прилетела птица и села  на дерево. Он узнал сороку,  которая
копалась при хаузе в селении,  и начал разглядывать ее. Серая  была она, как
все другие птицы, которых видел он в жизни.
     Совсем рядом находился  покрытый кошмой дерн. Осторожно ступил он через
арык, приподнял  угол. Зеленая  трава  была там, и серебрились  капли воды у
примятых стеблей. Он тихо  провел  ладонью, ощущая, как расправляются они от
его руки. Розовые колокольчики  скользнули  между пальцами,  затрепетали  от
солнечного света. Тогда он поднял голову и увидел идущего к нему шагирда.
     Чьи-то крики донеслись от ворот со стороны города, но ничего уже больше
не слышал он. Иссиня-белое было лицо у подходившего юноши,  и  прямо на него
смотрели растерянные, умоляющие глаза...

        III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
     -- Будь человеком!..
     В  последний  раз доносится  из  сияющей  тьмы  крик  ученого  имама, и
каменная тень поглощает их. Старый гябр возникает из стены, склоняется перед
великим  дай. Не в ворота  к  разгорающемуся костру идут  они,  а куда-то  в
сторону. На  ощупь приходится  ставить  ноги. Потом  где-то далеко,  в самом
чреве горы, появляется свет. Начинается ночь очищения.
     На возвышении сидит он рядом со скрытым  дай, и бронзовый светильник не
в силах озарить  весь огромный каменный зал. Во тьме теряются проходы  между
колоннами, непонятные звериные морды таятся в нишах. Когда же наступит время
говорить о своем сомнении?..
     325


     Не разглядеть лица у  великого  дай. Грозное безмолвие  исходит  от его
неподвижной  фигуры. Сквозь стену  прошли  они внутрь горы, потому  что  нет
невозможного для дейлемских имамов.
     Возвращается все тот же  гябр, кланяется им издали. Великий  дай  резко
поднимается  и  идет  к  нему.  Видно,  как  говорят они о чем-то в  боковом
проходе. Все время кланяется гябр и протягивает руку. Черные морщинки на его
лице собираются все вместе. На базаре уже видел он этого гябра.
     Великий дай отворачивает полу плаща, отсчитывает гябру в ладонь круглые
динары. Но  тот не убирает руки. Еще  и еще раз прибавляет по динару великий
дай, потом сердито  вскидывает руки к небу.  Гябр исчезает, а имам-наставник
идет  назад, аккуратно  подвязывая кошелек к  поясу.  По-прежнему  невидимым
остается его лицо.
     Два прислужника  расстилают дастархан,  зажигают  светильники в  нишах.
Каменные  звери  выдвигаются  вперед, на  стенах  проступают голубые  слоны,
красные лошади, люди в  богатых одеждах  с мечами и  копьями. Потом приносят
белую волокнистую халву, виноград, печеную тыкву,  ставят  посредине большой
серебряный  кувшин с танцующими  на боках женщинами. Он вспоминает, что  все
позволено в последнюю ночь идущему на подвиг.
     И великий дай Бузург-Умид  наливает себе и ему в  большие чаши питье из
кувшина, делает знак. Он смотрит за рукой учителя, но не видно в ней шарика.
Тогда  вслед  за  великим  дай  приставляет он чашу к губам. Что-то сладкое,
обжигающее льется в горло. Прерывается дыхание, кашель раздирает грудь...
     Пальцы сделались  липкими от  пролившегося питья.  Но опять наполняется
чаша. Сам великий дай уже  трижды пил. Всякий раз после этого он звучно  ест
круто запеченную тыкву. Прислуживающие гябры заносят  на  блюде сваренный по
их обычаю рис с мясом.
     Все надо делать, как  имам-наставник. С усилием доносит  до рта он свою
чашу, и сразу извергается из него  все выпитое. В сторону наклоняется он для
этого. В нишах качают головами звери.
     А  имам-наставник  как  будто  забыл про него.  Рука  его  протянута  к
гябрской еде. Пальцы захватывают мясо, уверенно скатывают в плотный ком. Жир
стекает обратно на блюдо. Мягкие золотые волосы на пальцах у великого дай. В
недоумении поднимает он глаза. Глухая на-
     326


     кидка сползает с  головы наставника. Виден уже двигающийся рот и черные
усики с налипшими зернами риса.
     -- Эй, гябр... Все давай!
     Великий дай  тычет в  спину  прислужника, подтирающего пролитое  питье.
Где-то в  нишах застучал  барабан,  играет  музыка.  Гябры несут  корзину  с
цветами, рассыпают на полу. Огонь загорается на подставке посредине зала.
     -- Что дороже радости?
     Словно камнем ударяет его по голове. Глаза великого дай смотрят в упор.
Запах вареного мяса исходит из его рта.
     Нет, не для отзыва сказано это слово. Великий дай громко смеется, потом
отталкивает  его,  пьет из чаши. Не  глядя машет  он  рукой  старому гябру в
проходе. Появляются женщины...
     Они все танцуют, выгибаясь, протягивая к нему руки. И та, с которой был
он в горах, среди них. Других женщин он тоже узнает. Дыни и хлеб приносят им
из города в уплату.
     -- Кого хочешь выбирай, да!..
     Вовсе открыто  теперь лицо  имама-наставника. Пот  струится по  нему, и
морщится маленький нос в оспинках. Обычная чернильница висит у него на шее и
калам заткнут за ухо...
     Женщины танцуют, одинаково выгибая колени. И на кувшине продолжается их
бесконечный  танец. Босыми  ногами наступают они  на цветы,  и грязные пятна
остаются на полу. Может быть, опять снится это ему?
     Но где же великий дай? Надо  обязательно найти его. Он  встает, обходит
растоптанные  цветы,  у  выхода  оглядывается.  Женщины  не  танцуют больше.
Сбившись в кучу, они смотрят ему вслед.
     Во тьме он идет теперь совсем один, упираясь в глухие стены, сворачивая
куда придется. В  каменные  углы на стыках попадают  руки, паутина застилает
глаза. Но Р пустоту проваливается ладонь, и свет на ней.
     На  самую  середину  двора  гябров выходит  он.  Луна  стоит  прямо над
головой. Костер потух,  и лишь слабый огонек видится на айване по ту сторону
двора. Он  подходит и заглядывает в дверь. Кто-то лежит там, развалившись, с
женщиной...
     327


     Широкая светлая полоса обозначилась по горизонту,  но  луна по-прежнему
сияет среди меркнущих звезд. Все быстрее уходит он от пристанища гябров Ноги
спотыкаются в чье-то  тело, и едва не  падает  он вниз головой Звездный имам
поднимается с земли, отряхивает свой халат. Кувшин у него в руке
     О  чем-то предупредить нужно этого имама, но  лишь  беззвучно шевелятся
губы Так и не сказав ничего, пере-ходит  он сточную канаву, и не  тошнит его
уже от нечистот. Куда же ему идти теперь?
     Первый  луч  солнца  в  городе попадает на башню  Абу-Тахира, и голубой
огонь  загорается  в  небе.  С  лязгом  открываются  Шахристанские ворота Он
оборачивается и видит ученого имама, идущего следом

        IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
     Показалось  ли  ему... или это разносчик  горшков  идет  впереди...  Он
ускоряет  шаг,  но  нет  там  уже  никого  На  другую  улицу  переходит  он,
возвращается обратно и в десяти шагах от себя вдруг видит Большегубого
     Так  и  не  успевает  он крикнуть  что-нибудь Старый  тюрок-мухтасиб  в
сопровождении  десяти  стражников проезжает  к мечети на пятничную  молитву.
Большегубый с размаху ударяет шестом о землю Гремят, рассыпаясь, горшки.
     -- О, остались ли в этом городе мусульмане? . Где вы, люди, э-эй!
     По земле  катается Большегубый и кричит тонким голосом, требуя  защиты.
Мухтасиб  строго поднимает  палец вверх, потом  слезает с коня и подходит  к
нему. А когда наклоняется, фидаи сует ему нож в живот
     Все  застывает  на  мгновение.  Старик мухтасиб  в  согнутом  состоянии
тычется головой в пыль. А Большегубый  лезет на дувал. Подскочивший стражник
сбивает его копьем  на землю, и тот бежит вдоль улицы, стремясь найти выход.
Навстречу ему уже бегут  люди. Большегубый мечется между ними,  а его бьют с
разных сторон палками.
     Громко,  болезненно  вскрикивает  каждый  раз Большегубый.  Он пытается
увернуться, но палки достают до него. Ногу перебивают ему, потом руку,  и он
ползает в пыли, крутясь  на одном месте. И вдруг затихает,  увидев его среди
толпы.
     328


     Безмерное  страдание  во  взгляде  умирающего   фидаи.   Что-то  шепчут
вымазанные грязью  губы  Все палки сразу поднимаются в  небо Отчаянный вопль
раздается в наставшей тишине
     За  ноги  волокут по базарной пыли то,  что  осталось  от  Большегубого
Надвое  расколота  голова у него, и что-то белое вываливается  кусками Вверх
его подтягивают арканами, надевают задом на оструганный столб.
     Все  пятится он  среди  толпы,  не в  силах отвернуться На чью-то  ногу
наступает он и опять видит ученого имама в халате со звездами Зачем ходит за
ним этот человек?
     И вдруг  некая мысль заставляет его содрогнуться. Жив до сих пор ученый
имам, потому что не захотел устад его смерти А приехавший с гор дай, который
лежит сейчас с женщиной, посмотрел тогда в лицо устаду.

        V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
     Какие-то  люди  стоят  у  знакомой  калитки  в  рабаде огородников  Они
расступаются,  и он заходит во  двор. На тахте среди винограда сидит  старый
мастер, прислонившись спиной к дереву.
     Ближе  подходит он. Покойно,  как  обычно, лицо уста-да, ровно  опущены
веки. Приветствие дому произносит он, потому что люди вокруг  И потом только
видит нож в груди устада.
     О корни спотыкается он в незнакомом саду, падает лицом в траву. Следует
прикрыть голову руками, чтобы ничего больше не видеть  и не слышать.  Но как
только делает  он это, то возвращается вдруг  на  подворье гябров Женщина из
другого мира лежит там Дейлемский имам развалился с  ней, и мерзко  движется
его жирное тело ..
     И тут же крутится в пыли Большегубый. Со стуком ударяют  по нему палки,
и мольба в его глазах Устад сидит в своем саду, покойно положив руки.
     Он вскакивает,  оглядывается по сторонам. Луна и звезды  движутся среди
дувалов.  Всепонимающий  имам  идет  следом,  не отставая. Ничего больше  не
остается в этом мире. А ему куда-то нужно пойти и что-то сделать...
     329


        VI. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
     В<л  они  уже,  ворота,  куда  он шел всю жизнь. Холодные руки ищут под
одеждой, у  пояса, в рукавах. Но  не здесь у  него нож. Куча дерна сложена в
саду и накрыта кошмой.
     Там  ждет  его высокий  прямой  старик с  круглыми глазами.  Явственней
делается запах хлеба, и с каждым шагом все больше сжимается  горло.  Лицом к
лицу теперь они  стоят. Кружится голова от  сытости, и переворачивается мир.
Рука старика опускается на его горячую голову...
     Страшно рычат убегающие собаки. Тот  же самьш старик склоняется к нему,
маленькому  и  беззащитному. Все загораживает протянутый  кусок.  Он силится
затолкать его  в себя  весь без остатка,  и 'камнем  останавливается хлеб  в
горле..
     В недоумении  смотрит  он на свою руку, зарывшуюся  среди травы Красные
колокольчики  подрагивают совсем рядом. А старик  все  гладит его голову, не
ведая ни о чем.
     На место становится мир.  Медленно убирает он пальцы с холодного дерна,
поправляет кошму.  Смертная тоска  отступает  от горла, слабые, глухие звуки
пробиваются наружу. Потом склоняется он  и целует добрую, спасительную руку,
опять возвратившую ему жизнь.

        VII. СУД ИМАМА ОМАРА
     Теряется знак  агая  в сумятице звуков.  С протяжным криком об убийстве
подлетает к  воротам кушка стражник мухтасиба.  Но старый вазир  не  слышит.
Опустив руки, смотрит он на идущего к нему шагирда...
     В  утреннем сне  набежал  на него  этот  шагирд,  уходящий  от  гябров.
Сомнение появилось  наконец у него  в глазах. Что-то шептали губы,  и острый
запах крови  ощутился вдруг в полную силу. Отбросив кувшин, пошел он  следом
за шагирд ом...
     Человеческий  вопль  не  умолкал  в розовом  небе. Окровавленная  плоть
падала  в  базарный прах, и шагирд отступал,  наталкиваясь на людей. Кого-то
другого вздевали на столб...
     И опять увидел он шагирда в рабаде огородников. Бедный устад нашел свой
конец от взращенного им же
     330


     семени. Это дабиры  снова  выхватили факел из рук  правдолюбцев, и ни к
чему стали им свидетели...
     В  сады  метнулся шагирд. Словно у слепого  были  выставлены вперед его
руки. И вдруг понял он, куда тот побежал.
     Поздно было уже что-нибудь делать. Неверными шагами шел шагирд  к агаю.
Старый вазир ждал, ничего не подозревая...
     В траве, подойдя, начал искать шагирд и вдруг пошатнулся. Агай протянул
руку. Что-то неясное произошло между ними. А шагирд вдруг наклонился, припал
к руке агая, затрясся от плача.
     Он приблизился, стараясь рассмотреть, что же  случилось с агаем. Прямой
и  строгий,  стоял великий  вазир, прижимая  к себе  голову юноши. В круглых
глазах его было торжество.

         * ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ *

        I. ВАЗИР
     О  пребывании  за  чожников и  содержании  войска  разных  народов  при
дворе...
     О необходимости иметь на службе туркмен т положении гуламов...
     О неутруждении служащих во время службы и распорядке их дел. .
     Относительно государевых приемов...
     О распорядке собрания для питья вина и правилах при этом...
     О порядке стояния служащих во время службы...
     О нуждах и требованиях войска, о службе свиты...
     Об   устройстве   внешнего  вида,  оружия  и   снаряжения,   боевого  и
походного...
     О выговорах  сановникам в  случае  ошибок  и  проступков...  Тем,  кого
удостаивают  высоких мест  в  государстве,  кого  возвеличивают,  приходится
переносить много  невзгод  в  наше  время. Если выговаривать им  открыто  --
получится нечестие  и  подрыв  власти.  Предпочтительнее  действовать другим
образом...\
     1 Сиасет-намэ, с 108-110, 124, 126, 128-131
     331


     Не меняя  положения, повернул он голову к  окну и посмотрел, что делает
шагирд. Тот укладывал назад на арбу привезенный накануне дерн.
     Да, не для себя пишет он книгу, но в пользу таких, как этот шагирд. Им,
простым и  богобоязненным,  в первую  очередь  нужен  порядок в государстве.
Когда все на своем  месте, то садовник растит цветы,  райят  идет за плугом,
кузнец выковывает орудия труда, купец усердствует в торговле, воин побеждает
в сражениях,  а да-биры смотрят, чтобы все  делалось по закону. Разве плохо,
когда все это так?
     В труде суть человека, и хлеб в основе  всего. Какие еще чувства  могут
обуревать людей,  коль  сыты  они?  Это  -- естественное поведение  простого
человека.  Им дают хлеб,  и  они  благодарны за него. Лишь всяким умствующим
имамам  и  лукавым иудеям  присуще беспокойство. И  женщинам с  их нетвердым
естеством все хочется чего-то необыкновенного, призрачного...
     На глазах  у некоего имама вчера произошло это. К нему  пришел шагирд и
поцеловал  руку  за хлеб,  протянутый  некогда. Значит, все в мире  делается
правильно. Тверда его  рука  --  рука  дабира,  и в  дым  обратились  пустые
видения...
     О  пребывании  заложников  при  дворе  сказано во  всех  старых  книгах
Эраншахра. Не так важны они в качестве прямых заложников, ибо  и сына своего
не пожалеет  задумавший  измену  правитель.  Но  если  в столице  при  дворе
постоянно находятся три-четыре высокородных сановника от какой-то страны, да
и  к  тому  же смещенных  там со  своих  постов,  то обязательно станут  они
докладывать о происходящих там непорядках. А тамошний правитель будет знать,
что есть кем заменить его.
     О  туркменах... С ними нужно  поступать,  как некогда с персами. Они --
главный  народ  этой державы,  храбры  в сражениях и  неприхотливы. Но  хоть
числятся ныне туркмены  первыми в государстве, а беднее  всех  прочих,  коих
сами  завоевали. Даже коня  имеет не  всякий,  и пусто  в  их шатрах. Посему
следует  громко хвалить их, почаще называть великим  народом. Им по простоте
большего не надо.
     О неутруждении служащих во время службы... ле-дует  запретить  вызывать
всякий  раз  ко двору всех, кто служит, ибо  мешает это  повседневному делу.
Каждый
     332


     чин должен знать свое место  и час  прихода, и  не будет тогда  пустого
времяпрепровождения.
     Тем  не менее нет  лучшего средства для  укрепления власти, чем  частые
приемы.  Когда  не происходит  их долгое время, начинают говорить о слабости
или  болезни   государя.   Сановники   становятся  подозрительны,   начинают
злоумышлять, смутьяны наглеют, и все государство впадает в тревогу.
     О  правилах  при  винопитии...   Отнюдь  не   противопоказаны  государю
непринужденные удовольствия. Следует лишь делать  такие вещи  не  на  глазах
народа,  а в должном кругу приближенных и  надимов. Лучше всего пить  вино в
загородных  кушках, кои  строятся для  этого в  разных  красивых  местностях
державы. Там  пусть будут  сар-добы, цветники, фонтаны и все необходимое для
увеселения.
     По  времени  полезно устраивать  более  широкий прием с питьем вина, на
который приглашаются  разные  служащие  люди  государства, в  том  числе  из
областей.  Так  они не  будут  завидовать более  высоким сановникам и станут
чувствовать себя тоже причастными к правлению. Всего от богатств государства
должно хватать на  таких приемах, и не нужно задерживать, если  уносят с них
что-нибудь в полах халатов.
     Каждому при подобных мероприятиях раз и навсегда определено свое место.
Коль  восходит на  помост государь  для  наблюдения за  парадом  войска,  то
сначала идет он один. Потом только  всходят сановники, а если забежит кто не
по чину впереди другого, должен быть наказан.
     Так же и  в  войске -- не  смеет  младший обращаться  с  просьбой через
голову   старшего,   ибо  подорвано   станет   тогда   уважение  к   службе.
Соответственно  положению должно выделять каждого убранство, красивое оружие
и прочее. Всякому положено свое.
     Что необходимо,  написано  и о выговорах высокопоставленным сановникам.
Никто не должен слышать этого, пока  не будут они смещены  со  своих постов.
Тогда уже  можно в достойной  форме рассказать о некоторых их проступках, но
так, чтобы  не поколебать  основы. Ибо скажут: что это  за  государство, где
возможны подобные беззакония...
     333


        II. ВАЗИР (Продолжение)
     Магриби приподнялся  в своем углу, лишь только  поставил он точку.  Бьы
незыблем  на  середине  стола  золотой  куб.  Все  делалось в  установленном
порядке,  и  уверенность   обрел  калам.  Разъяснив,  какие  следует  внести
дополнения к написанному, встал он на молитву.
     Ничто не  мешало сегодня. Выбрав сунну  о пчелах созидающих,  шептал он
установленные  слова. Сами собой подгибались колени,  соединялись  руки, лоб
касался саджжада.  Встав с  молитвы,  он  подумал: а  не те же  ли  пчелы --
кружащиеся по  земле люди? Бог послал в пример порядок  в улье, и изгоняются
оттуда беспокойные.
     Да,  в  подлинном  государстве,  что  строится  по  образцу  Эраншахра,
противопоказаны те,  кои одержимы  талантом. Во  всем  друг на  друга должны
походить люди,  ибо --  как и у  пчел -- одно  у них предназначение. Кто  же
выделится в чем-нибудь -- не найдет тут себе ни дома, ни корма...
     Прямая линия деревьев  уходила  к дальней стене, и он  принялся считать
их, четко отделяя одно от другого.  Ша-гирд ехал к воротам со старым дерном,
но,   как   и  положено,  не  стал  привлекать  внимание  поклоном.  Великая
преданность была в его чистых глазах.