е на
нить косточки были у  него в руках, и он передвигал их по кругу, размеренно,
одну за другой. Тогда заговорил Розбех:
     -- Тот, ушедший, Маздак был так велик, что  не видел земли. Диперанская
мягкость мешала ему прямо смотреть на мир...
     Неподкупный датвар  продолжал спор с  мертвым, и раздражение было в его
голосе.
     -- А этот... который в красном?
     -- Для  сокрушения лживых нужен  он нам. Мы  уберем его, когда исполнит
свое!
     -- Он уже начал!
     Розбех резко  вскинул голову, посмотрел  пристально на врача Бурзоя. Но
тот перебирал косточки...
     Вчера, после Царского  Совета, въехав на мостик  перед  своим  дворцом,
свалился с коня вазирг Шапур. Говорили, что о камень разбил он голову.

        IV
     Розовое покрывало задевало его всякий раз в коридоре.  Как солнце из-за
туч, настойчиво выплывало ему навстречу круглое розовое лицо. Что-то забытое
померещилось ему. Она  пришла, когда  уехал управляющий Мардан, но только по
бусинкам в розовых глазах узнал он Мушкданэ -- дочку садовника...
     Дешевым  вавилонским мускусом безмерно пахла она в подтверждение своего
имени. Мягкое и круглое было все теперь у нее, и знала она то, о чем он даже
не  слышал.  Руки  ее  тоже  стали  пухлые  и  теплые.  Но  потом  наступило
отвращение...
     Деловито лаская его, она рассказывала, как Мардан
     166


     ее любит,  что у  него в округе есть враги среди  деристде-нанов, но он
всем им  устроит ловушку и  скоро  станет главным  в  красном  рустаке.  Сам
великий Маздак, не тот, мертвый, а другой, приехавший из Шизы,  его знает...
Она отрывалась, чтобы сделать убедительный жест,  снова припадала  к нему  и
опять потом с  того же слова продолжала прерванный разговор. О первой ночи у
стены она и не вспомнила. Он принимал ее в удобные дни по необходимости...
     Красная   кожаная  куртка   маленького  Аббы   порвалась  на   боку,  и
остановившиеся  глаза были  у него.  Из Междуречья возвратился  он,  где  со
специально отобранными людьми нового пайгансалара --  "Охраняющего Правду  в
Эраншахре"  -- громил имения  упрямых. Рассказывали, что  иудейки  там  сами
топились в каналах...
     -- Да!.. Да!.. И ложь! И кровь, если необходима для сияния правды...
     Абба кричал. Руки и губы у него тряслись, и зрачки были расширены...
     Вчера  на торговом подворье  мар Зутра отозвал вдруг  Авраама на пустой
айван перед складами.  Суровые  черные  глаза экзиларха вдруг увлажнились, в
горестной растерянности обратились к нему:
     -- О, где Абба -- благословенный сын мой?..
     Авраам молчал. Беспомощно упали большие руки мар Зутры, и густая, вкруг
всего лица, борода поникла, торчала нестрижеными клочьями...
     Тревожная   тишина   стояла   в   пахнущем   свежими   вениками  складе
товарищества.  Розбех наложил неслыханный налог на  все  караваны -- речные,
морские и сухопутные, -- на выделку кожи, полотна, красок и бронзы. Говорили
там вчера о близившейся войне...
     А сегодня  утром  стало известно, что  бежал из  Ктеси-фона  со  своими
людьми высокий иудейский экзиларх мар Зутра...
     Абба все кричал. Врач Бурзой  размешал что-то в чаше, поднес к его рту.
Тот пил, вздрагивая всем телом,  и зеленоватая лекарственная вода стекала на
грудь. Потом он обхватил голову руками и затих...
     Рыжий диперан Махой, которого все называли Лев-Разумник, явился вдруг в
новой одежде. Черная кожаная
     167


     куртка-каба была на нем, и все примолкли. Они уже  действовали,  люди в
черном,  специально  отобранные для  борьбы со  скверной,  и  возглавлял  их
невидимый пайган-салар,
     Лев-Разумник   испытующе  посмотрел  на   уснувшего  Аббу,  значительно
помолчал.  Львом   прозвали  его  когда-то  за  любовь   к  военной   форме.
Расширяющиеся у бедер штаны были  так подтянуты  на  нем,  что  тонкие ноги,
казалось,  растут  прямо  из груди. Он  все  разводил  кругленькие  плечи  и
прохаживался взад и вперед, резко выбрасывая с ногой половину задницы...
     Кто-то спросил  его о пайгансаларе  -- "Охраняющем Правду в Эраншахре".
Лев-Разумник нахмурился, еще  раз прошел из конца в конец комнату, вернулся,
остановился как раз посредине:
     --  Вы,  конечно,  понимаете,  что даже  с  близкими  людьми я  не могу
делиться чем-нибудь  относящимся  к  службе. Лишь  одно скажу:  это  большой
человек.  "Меч Правды"  называют его у нас!  -- Взявшись за  шнуровку куртки
Авраама,  он  приблизил к самому его лицу свои выкаченные глаза  и  принялся
объяснять  смысл правды  Маздака. В  основе  всего --  "Четыре":  Различение
противоположностей,  Память, Мудрость  равновесия,  Радость  удовлетворения.
Затем  следует  "Семь" и  "Двенадцать". -- Тут не  может  быть  середины. --
Лев-Разумник  отпустил  шнуровку  и два  раза  ударил ребром ладони о другую
ладонь.-- Мы их или они нас!..
     Ночью,   проезжая   у   царского  канала,  услышал  Авраам   сдавленный
человеческий крик.  Он  подъехал ближе, слез с коня.  Тайяр темнел на стылой
воде  у самого  берега. Луна расползалась по небу, и  в желтом тумане увидел
он,  как  волокут  длинными  крючьями  для  утаски-вания  мертвых  плачущего
человека. К  черной дыре на  тайяре подтащили его и  столкнули  вниз. Глухие
стенания, мужские и женские, доносились откуда-то из-под воды...
     -- Эй, ты!..
     Черный человек приблизил руку, и потайной факел ослепил Авраама. Кто-то
вывернул его куртку на груди, обнажил царский знак.
     -- Ладно... Иди, диперан!..
     Его толкнули в спину. Самоуверенное снисхождение
     168


     было  в невидимом голосе.  Уводя  в поводу  коня,  Авраам  споткнулся в
слепящей тьме. Хрипло рассмеялись сзади:
     -- Смотри не попадись... диперан!..
     И при  свете дня видел он их,  людей  без имени,  вырывающих  скверну в
Эраншахре. На черных лошадях  молча ехали они посреди улицы, одетые в черные
кабы, и железные  крючья  висели у седел. Сам пайгансалар  был среди  них --
маленький горбун с громадным безгубым ртом...
     Солнце прорвало  белый туман,  обнажив  долину. И  сразу  вспыхнуло оно
тысячекратно в глаза ромеям, хоть  и встало  за их спиной. Белым  евфратским
песком  для  сияния были  начищены  персидские  шлемы, щиты, наплечья,  даже
колокольчики на  сбруе. Только  посредине --  там, где  "Сердце  Войны",  --
темнел  неподвижный прямоугольник.  Пятьдесят кованых  башен  стояли впритык
друг к другу, и холодные капли  тумана скатывались с брони на  гладкие серые
туши. Щитками были сейчас прикрыты глаза боевых слонов. Прислужники обходили
их, скармливая намоченный в воде хлеб...
     По "Аин-намаку" -- "Книге Уставов" -- построил войска Эраншахра воитель
Сиявуш.  Конные  азаты  в  бронзе   составили   ряды  первой  боевой  линии.
Развернутыми колоннами  стояли пешие  латники.  И слева все  они были левши,
натягивающие лук левой рукой.
     В  "Сердце  Войны"  черной  лавой застыли "бессмертные". Волчьи  хвосты
свисали с  башлыков, а у сотников на круглых шапках скалились мертвые волчьи
головы.  Справа,   за  линией  азатов  и  латников,  скручивалась  пружиной,
удерживая  коней, единая масса кайсаков, съезжались отряды  легкой армянской
конницы.
     В  золотом  шлеме с  тусклыми железными крыльями сидел  на  белом  коне
Светлолицый Кавад. Стремя к стремени с царем царей находился Сиявуш,  потому
что эранспахбедом --  главой  войска  и артештарансаларом -- главой сословия
был он одновременно, чего еще не случалось  в Эраншахре. И был  еще  воитель
Сиявуш аде-ристденансаларом -- военным предводителем всех истинно  верящих в
правду. Красная  "Звезда Маздака" трепетала на пике рядом с кожаным фартуком
-- "Звез-
     169


     дои Ковы",  и львы на  бронзовых  цепях били  хвостами  о землю по  обе
стороны...
     Стеной  перегораживала долину боевая  линия ромеев. Там не было слонов,
но стояли круглые передвижные башни, и тяжелая македонская конница закрывала
проходы между ними. Еще  лучше мог поставить  свое войско  Сиявуш,  если  бы
занял  холм  на  левом  крыле.   Но  там  текла  вода,  и  нельзя  было,  по
"Аин-намаку", лишить  врага  воды в жаркий день, потому  что придаст это ему
безумия и рваться будет к ней, опрокидывая все на пути...
     Но  совсем не  по "Аин-намаку" начали  бой персы. И не ждали они второй
половины дня,  как  указывала книга. Едва солнце  оторвалось от  кромки гор,
раздвинулись ряды азатов, и люди в красных одеждах -- кабах -- вышли вперед.
     -- О Маздак... Маздак, о-о!
     По плечи были обнажены у них руки,  и только  голые ножи держали они. С
тихим пением  потекли  красные струйки  в  сторону ромеев.  Те  не стреляли,
пораженные. И там, где достиг красный цвет ромейской стены, она  вдруг стала
содрогаться, пробоины появились в ней.
     Сиявуш сделал знак. Мерно и  гулко забил  главный барабан эранспахбеда,
установленный на  белом  слоне. Сотни  барабанов прогремели в  такт, низко и
страшно завыли карнаи. Медленно двинулось "Сердце Войны". Все больше обгоняя
его,  заворачивая наискось  к линии ромеев, устремилось вперед правое крыло.
Мелкая желтая пыль со стрелами  неслась в  глаза ромеям,  потому  что  в  их
сторону был ветер, как рекомендовалось по "Аин-намаку".
     Ромеи отступали сплоченно,  выставив  пешие  заслоны и оставляя капканы
для лошадей. Правое крыло их само двинулось на персов, изрыгая жидкий огонь.
И вдруг дрогнули ромеи...
     Как из воска  вылепленный стоял позади их армянский город Феодосиополь.
Все шестеро  ворот его вдруг отворились, и такие же  красные струйки потекли
от  них в  спину  ромеям. Среди армян тоже были истинно верящие в правду.  А
кроме того, царь царей Кавад, подтверждая учение Маздака, дал указ армянам о
свободе совести.
     Главное  это  было  для  них. Такова  судьба  всех  народов между двумя
вселенскими империями. Христом про-
     170


     тивились армяне  персам. Но,  чтобы вконец  не  раствориться  в ромеях,
верили лишь  в божью  сущность Христа,  отрицая  человеческую.  Ромеи  силой
принуждали их к признанию сразу обеих сущностей...
     Потом были стены  Амиды, и  опять  деристденаны лезли на них,  срываясь
вниз. Два  месяца били в кованые ворота персидские тараны,  и  все же  город
взяли ночью со стены. Все золото  и пять тысяч мужчин -- мастеров  по коже и
тканям -- забрал здесь Сиявуш в счет  положенной оплаты от ромеев  за охрану
перевалов.
     Пока осаждали  Амиду, хирский царь  Нуман со своей  конницей, посланный
Сиявушем, дошел до Эдессы. Восемнадцать с  половиной тысяч мужчин привел он.
А  молодой воитель Махбод Сурен, племянник бывшего  вазирга Шапура, пошел  с
войском на Теллу, которую ромеи называют Константиной. В  четырнадцатом году
правления Кавада  это было,  в восемьсот  тринадцатом году греков, в пятьсот
втором году христианской эры...
     Каждый  день  войны записывал Авраам, ибо был ди-пераном --  хранителем
истории царства Эраншахр, где главным законом стала правда Маздака.
     Бежали ромеи от персов, но, несмотря  на  желание  многих, не  пошел  в
погоню воитель Сиявуш.  Тоже по  "Аин-намаку"  это было,  где  сказано,  что
нельзя доводить врага до отчаяния, ибо  умножит  оно  его  силы.  И исконную
землю нельзя забирать у побежденных, потому что в потомках удесятерится воля
к возвращению ее и не будет никогда мира...
     Отпущено  было по домам  пешее ополчение, и по  всем дорогам от границы
шли люди с мешками за спинами, вели  ослов и быков  в поводу.  Проходя через
Ниси-бин, развязывали  они  эти мешки, за полцены  отдавая на базаре  ковры,
сапоги,  сандалии,  женские хитоны, ромей-ские  арфы.  Большой  пьяный  перс
обменял крылатую богиню  из  родосской  меди  и большой бронзовый  котел  на
кувшин с вином. Авраам пригляделся к хозяйке лавки и узнал Пулу...
     Они долго говорили, но, когда он по старой  памяти взял ее за руку выше
локтя, она  мягко высвободилась. Женой киликийского  раба-отпущенника  стала
Пула,  и трое детей у  них. Уже  к следующему году расплатится она за себя с
ритором Парцалисом, которому принадле-
     171


     жала от рождения. Когда он уходил,  теплые слезы появились  у  Пулы  на
глазах...
     Снова ходил Авраам по Нисибину  Еще жестче стали порядки в  академии, и
тишина стояла в кельях, мастерских и аудиториях Сердце щеми то у него.  Даже
козлы и столб позора посреди двора,  где сыпал он себе пепел на голову, были
связаны  с  его  жизнью и казались  близкими. Совсем молодые  тихие студенты
снимали шапки, с удивлением глядя на красную куртку Авраама.
     На  треть  осел  в  землю  старый  дом во дворе епископа,  и  новый  --
попросторнее -- стоял рядом. Нынешний епископ Нисибина, тоже  Бар-Саума, жил
там. Крепкий, просто одетый  старик  с проницательными глазами покосился  на
его куртку  и спросил, многие ли христиане  в Ктесифоне  совместили  веру  с
лукавым учением. Авраам поспешил уйти ..
     На  царской  стороне  Нисибина, где жил  Авраам  неделю,  разыскал  его
Шерйездан.   По  дороге  домой  от  Амиды  сделал  он  со  своими  кайсаками
пятидневный  пробег в  сторону, чтобы повидаться с родственником.  Ничего из
вещей, по своему обычаю,  не брали кайсаки в завоеванных городах.  Одну лишь
серую кобылу  вел пристегнутой к подсменному коню Шерйездан, и две стриженых
головки торчали по обе стороны из вьючного хурджуна.
     -- Э, Роушан-апай сказала... Будет довольна!
     Так объяснил ему это Шерйездан, заметив недоуменный взгляд Авраама. Два
сына родились уже у Роу-шан, и она поручила мужу  привезти с войны  девочек,
чтобы стали потом им женами...
     Пожар и  вопли Амиды слышались Аврааму,  пока он смотрел, как  снимал с
лошади Шерйездан  переметную  суму с  детьми. В  младенческих  хитонах  были
девочки и  вовсю таращили  черные  глазки, крепко уцепившись за  Шерйездана.
Одна из них захныкала, когда опустил он их на землю. И опять взял ее на руки
Шерйездан, засмеялся, поцеловал. Девочка успокоилась. Авраам вздохнул...
     С царской почтой ехал он от границы. -- Не положено!..
     172


     Это было любимым словом у  азатов.  Когда  они говорили  так,  задавать
вопросы,  взывать  к  разуму   или  чувствам,  доискиваться   причины   было
бесполезно.  Высшая  форма  мирового порядка, смысл всего сущего содержались
для 'них в этом кратком отрицании. Сейчас они стояли непрерывной линией, как
требовалось по "Аин-намаку", когда за спиной река Сияющий куб дворца парил в
небе на том берегу. Азаты не пропускали красных деристденанов к переправе на
Ктесифон...
     Недоумевающая толпа молча теснилась перед заставой. Они ничего не несли
с собой с этой войны, деристде-наны, и  опавшими были холщовые мешки  за  их
спинами
     -- Не положено!..
     Время  от  времени  это  говорил  им  вполголоса  плотный,  похожий  на
Исфандиара сотник с  мокрой от  пота шеей.  Они  и не спрашивали  ни о  чем.
Видимо, им тоже был понятен тайный смысл этого слова.
     И  вдруг  все сразу  двинулись вперед  Даже  не  вынимая  своих  ножей,
слитными  пятерками шли  красные  де-ристденаны, и азаты принялись привычно,
деловито рубить их прямыми, расширяющимися к концу мечами...
     В полной тишине  делалось это.  Только тупой  деревянный  стук  и шорох
рассекаемой человечьей  плоти отдавались где-то далеко в небе.  И еще выдохи
азатов  колыхали влажный  горячий  воздух. Красная  вода  позади  поглощала,
прятала звук...
     Сердце  задрожало у Авраама. Он ясно увидел  знакомого  гончара  и  его
братьев  из Гундишапура.  Прижавшись телами друг  к другу, шли они навстречу
сверкающему  железу. Привыкшие  изо дня в день мять чистую глину были  у них
руки. Но потом он  перевел взгляд и увидел, что и у  другой пятерки такие же
длинные руки с бронзовыми, жесткими от  тысячелетнего труда мозолями. И лицо
у них было одно. Третья пятерка тоже показалась ему знакомой, и четвертая, и
пятая. Они шли:
     гончары, ткачи, кузнецы, ковроделы, арийцы и неарийцы...
     На  прибрежнем холме у переправы увидел он  Сияву-ша. Спокойные,  как у
волка, были его  глаза, и вспышки  мечей  холодно отражались в них. А  рядом
стоял  Фар-шедвард -- младший  Карен, который сам когда-то  был  великим, но
отказался  от всех почестей и богатств во имя правды Маздака. И опять увидел
Авраам тот день,
     173


     когда на  камнях  за дехом  зарезался  неимущий  азат, у которого  этот
человек  отнял  жену. И лай собак, и  хохот услышал Авраам. "А  я хотел  ему
взамен толстую Фира-нак прислать!.."
     Точным   повторением  Быка-Зармихра   казалось  сейчас  лицо   голубого
Фаршедварда.  И все  же  другим  было  оно. У покойного  эранспахбеда прямые
солдатские морщины вспарывали щеки и подбородок, в глазах стояла откровенная
скотская злоба. А у Фаршедварда под  кожей светился  благородный  белый жир,
маленькие   Кареновы   глаза  горели   доброжелательством.  Мягко,  волнисто
двигались пухлые губы, как бы присасываясь к чему-то незримому...
     Уже с того берега посмотрел Авраам. Синяя линия азатов по-прежнему была
недвижима.  Как  только подкатывалась к  ней  красная волна, опять возникало
железное сверкание. Неровные красные  пятерки  покрывали  прибрежные зеленые
холмы, расползались в стороны...

        VI
     Арийские бугры вздулись на плоском безбровом лице управляющего Мардана.
Совсем  как у  великих,  оттянулись  книзу  губы, а  круглые розовые  ноздри
смотрели в небо. Большое твердое брюхо появилось у  него, и Аврааму пришлось
потесниться в коридоре даст-карта...
     Ночью  была у него  Мушкданэ. Главным  человеком в рустаке стал Мардан.
Те, кто не хотел его, изгнаны. Многим скоро придется плохо.
     -- Все  это  Розбех  мешает  людям. -- Приподнявшись, она оглянулась на
темный  угол,  зашептала:--Окружил себя христианами  с их  жугутским  богом,
армянами всякими. Честному арийцу тут не пробиться. Но ничего...
     Он лежал  на спине. Приняв за обиду его  молчание, она стала настойчиво
ласкать его полной короткой рукой. В голосе ее было оправдание:
     -- Я  не говорю, конечно, обо всех. И среди христиан есть хорошие... Да
и какой  ты христианин?  Разве  что обрезанный...  Ничего. Какое  это  имеет
значение?..
     174


     Она говорила искренне. Тогда он спросил, в чем же вина Розбеха.
     -- Понимаешь: правда -- она и есть бог. И у нее, значит, четыре этих...
силы:  Память,  Радость,  Различение...--Не  освобождая  занятой  руки,  она
принялась  объяснять:--Нет, сначала Различение,  потом  Память... И  все они
действуют через "Семь",  а те уже -- через "Двенадцать".  Как  у царя царей:
вазирги  есть, спахбеды, шахрадары...  А Розбех  не признает этих  "Семи". И
"Четыре" не так признает, как нужно: вместо Различения у него что-то другое,
я уже забыла... В общем, уклоняется от правильного пути...
     Подогнув тяжелые деревья-ноги, лежали на круглых животах слоны. Цепи от
них были замотаны на железных столбах. Мерно качали они гранитными головами,
и бивни их  скрежетали по медным тазам. Прислужники все подбрасывали влажную
джугару.
     Авраам принюхался: зачем здесь, среди города, пьяные слоны? На  высоком
черном  коне  сидел маленький горбун,  и глаза  у него горели, как и там, на
ступенях к  реке,  когда  протыкал  он ножом  завернутую  в  ковер  девочку.
Громадный красный рот был у него... г
     Слонов  стали покалывать  в  пах.  Яростно раскачивая хоботами,  начали
подниматься они. Сухой каменный хауз увидел Авраам. Гладкий скат был к нему,
и слоны побежали, теснясь, опережая друг друга. Там лежали люди...
     Двумя ногами  сразу, передней  и задней, становился слон на человека, и
сухой хруст слышал Авраам. Ладонями  захотел  он заслониться, но кровь  была
везде...
     Слоны  топтали  людей!.. Остались  двое связанных  мужчин,  женщина  со
свертком, старик. Красная грязь разбрызгивалась кругом. И куски ткани...
     Вопль  убийства докатился наконец до его ушей.  Нет, не мог он услышать
хруста, потому что ревели карнаи... Белой тканью закрывала  младенца женщина
от  огромной ноги.  Пох