его  некогда еще одна  жена, но несчастье случилось с  ней.
Почему-то  все  время плакала  и смеялась она  невпопад,  а  потом  нашли ее
утонувшей в хаузе...
     Старший сын Али рассказывает о  делах в Нишапуре, где он  уже  двадцать
лет раисом.  Снова  ссорятся там  из-за толкования слов Пророка, и с копьямц
стоят всякую  ночь  люди  у ворот  своего  квартала. Не так  дело в толке --
мазхабе, как в обилии бездельных бродяг айяров в этом сумасбродном городе. В
былые  времена  при  Газ-невидах  их   звали  на  войну  за  веру,  и  город
освобождался от них.
     Это  напоминает ему, что назавтра предстоит обговорить с султаном все о
выходе войска. Месяц поста вперв-
     287


     ди,  и к  окончанию  его  будет  находиться  войско  как  раз  напротив
Дейлемских  гор.  Не  жарко и  не  холодно  в  то  время.  Если же  допустят
опоздание, то снег выпадет в горах, и непроходимы сделаются они для людей  и
обоза...
     Сама Рудаба-ханум помогает ему надеть галоши и вместе с Фатияб, сыном и
внуками  провожает до  калитки в стене. Безмолвно кланяется вслед ему хадим,
лишенный мужского естества.

        III. ВАЗИР (Продолжение)
     Шагирда он  видит  сразу.  Вмешалась сама Тюрчанка, и половину  времени
будет тот возиться с ее тюльпанами. Таков уговор его  с султаном,  так  и не
сумевшим  противостоять женской  вздорности. В  остальное же  время  ша-гирд
будет находиться в кушке, есть и спать возле  него. И в дороге будет рядом с
ним.
     А  теперь  следует  сказать  об  этом  щагирду.   Он  сходит  с  аллеи,
переступает арык. Снова, как у куста с тюльпанами,  смотрит  на него шагирд.
Вечная благодарность в его взгляде, и чуть дрожит рука, отводящая кетмень...
     И словно вдруг переворачивается мир. В прозрачную бездну хауза  смотрит
он  и  видит там  некоего  мальчика  с клоком волос на счастье.  Белая тучка
плывет в небе.
     Рябь проходит по воде, и совсем один остается он  в мире. Нет и не было
у  него детей  и внуков,  и  чужие  они все  для  него. Видится лишь  кто-то
маленький  в  углу холодного дома,  где  доедают  мертвых собаки.  Рука  его
протягивается и мягко касается жестких волос шагирда...

        IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
     Всю жизнь ждал он  этого прикосновения и заплакал беззвучно, оставляя в
себе  слезы. Кроме  хлеба,  происходит  нечто между ним  и  этим  человеком.
Влажными и совсем круглыми  были  глаза у  старика, и не стало ничего дороже
для него этих беспомощных глаз...
     Не думая больше ни о чем, через вонючий  канал, валы и ямы шел он прямо
к  горе.  Идущий  сзади  человек  остановился, чтобы  купить  дыню у глухого
огородника.
     2"8


     Все люди делают так, идя к гябрам. Осыпались черепки  под ногами, но не
стал он выбирать дороги.
     В ворота рухнувшей крепости  вошел он и,  шагнув через  остывающие угли
костра, остановился там, где вчера сидела эта женщина. Гябры сновали вокруг,
перетаскивали виноград, но не было ее  среди них. Тогда он прошел в полутьму
клети...
     В двух  шагах всего стояла она, испуганно придерживая  в  руках  шитье.
Потом женщина все поняла, и спокойная уверенность появилась в ее глазах. Все
еще  стояла она,  и  он подошел и  резко взял ее за  руку. Тогда, ничего  не
говоря,  сняла она с себя рубаху и  легла тут же у ног его на кошму. Руки за
голову положила она, и видны стали волосы в ямках.
     Даже не сбросив одежду, лег он на нее. Грубо хватали руки за грудь ее и
бедра, острый запах человеческой плоти доносился снизу. И когда  задрожало в
последний раз тело,  не мог он  лежать больше с  ней. Так и не спросив ни  о
чем,  пошел он  назад  к воротам.  Ожидавший своего времени  человек с дыней
удивленно посмотрел ему вслед.
     Выйдя  из ворот, увидел он девочку, которая несла перевязанную веревкой
верблюжью колючку на топливо. Все такое же было у нее: руки, шея, пятнышко у
глаза.  И даже локоть повернут  был так,  как  в  горах, где танцевали  они,
ступая ногами по цветам...
     Переходя  обратно  канал  с человечьими нечистотами,  вяло текущими  из
рабада, он оступился. Запах  распаленной женской плоти  заполнил все вокруг.
Качнулась  земля,  дрожь  омерзения прошла от ног  к голове, и все съеденное
изверглось из него мучительными толчками.
     Кто-то  поддержал его за руку. Отведя глаза от зловонной  струи, увидел
он приходящего к гябрам имама. Синий халат с серебряной луной и звездами был
на нем, и мягко кривились губы. Обтерев ему рот и усадив в стороне, дальше в
гору пошел ученый имам...
     Но день не кончался. Сам высокий хаджиб султанских садов стоял у клумбы
с  тюльпанами.  В  розовый дом  потребованы  отсюда  цветы,  и  новый  вазир
самолично спрашивал о шагирде.
     У  самого  основания  срезаются  тюльпаны. Похрусты-вают  стебли, и сок
течет на пальцы. Но не перебива-


     10 М.Симашхо
     289



     ется запах  женщины  на  руках и не  проходит  отвращение.  Наполненную
корзину берет он и идет с ней в дом...
     Все  розовое  здесь:  стены,  своды, и только  двери синие.  с  золотой
паутиной.  Осторожно ступают  ноги в  неслышных  коврах.  Однажды увидел  он
тюркскую жену султана. Она стояла на айване,  и казалось ему, что лицо у нее
светится. Рано утром было это, и солнце еще не вставало за деревьями сада...
     Вот оно,  ее  лицо,--посредине  большой  комнаты.  Тюльпаны  в  корзине
протягивает он к ней, и ярче делается свет. Такого  еще не  видел он в своей
жизни.  Какие-то люди  здесь,  но  только  тени  их  обозначаются  где-то по
сторонам.
     А она знаком призывает его к себе, и он видит, что  это просто женщина.
Чуть оттопыривается у нее губа, сияние исходит от зубов, из глаз, от  всего,
что неприкрыто у нее. И руки уже тоже непонятно светятся, когда берет она из
корзины цветы. Ему становится страшно, и он закрывает глаза.
     Ослепителен ее смех, и теплые пальцы ощущает он у своего  запястья. Она
отводит  ладонь, которой прикрылся  он  от нее, и удивление  в ее глазах.  С
плотью эта женщина, как  и те, у гябров. Но даже рука его. светится там, где
прикасалась она. С робостью дотрагивается он до этого места...
     Все  потускнело  в мире.  Летают маленькие  мохнатые  пчелы, садятся на
цветы.  Стоят деревья, и  плоды желтеют  среди  листьев.  Солнце недвижно  в
небе...
     Так  много   происходило  с  ним   разного   сегодня,   что  забыл   он
предопределенный ему  путь. Лишь  уйдя из сада,  вспоминает он  об устаде --
мастере цветов.  Некий  великий дай из семи имамов учения прибывает к ним, и
сказано ему быть в рабаде огородников...

        V. СУЖДЕНИЕ УСТАДА--МАСТЕРА ЦВЕТОВ
     У  стад  Наср  Али сидел  на  месте  ученика,  положив  большие руки  к
светильнику.  На рассвете  явился великий  дай Кийя, и  все здесь перешло  к
нему.
     Но нет между ними скрытого, ибо  уже много лет сам  он  -- тоже великий
даи-худжжат, "Доказательство Правды" в Хорасане,  а эта ступень -- вровень с
семью
     йо


     имамами учения. Однако  не открыл дай Кийя  перед  ним  лица и все утро
говорил наставления.
     Подобно  текущей в одну  сторону  реке было это. Там, в горных пещерах,
готовятся  к битве за правду, и все знает о  здешних делах великий сайид-на,
вождь  и доказательство  учения. Именно  сайид-на  -- светоч и надежда мира,
опора  справедливости.   Воля  его  несокрушима,   а  проницательность,  как
дейлемский меч, разрубает замыслы врагов.
     А  когда спрошено было о самом  дай аддуате, первом среди  семи имамов,
то, не изменяя  голоса,  сказал  дай Кийя  о тяжелой  болезни  главы учения,
который  полностью передал великое  кормило  сайиду-на  Хасану  ибн Саббаху,
пусть  вечно  продлятся  его  годы.  От  маловеров  и нерешительных  успешно
очищается  сейчас учение. Новый призыв  сайида-на  побеждает всюду, и близко
торжество  правды.   Великий   учитель  послал   его  сюда,  чтобы  ускорить
предопределенное.
     О  том, что думают  прочие вожди учения,  спросил он тогда приехавшего.
Дай Кийя наклонился к самому огню и в первый раз внимательно посмотрел ему в
глаза.  Если  так  думает сайид-на, сказал он,  то больше  ничего  не  имеет
значения...
     Все, что говорилось дальше, напоминало выговор простому фидаи. Разве не
ведом ему первый завет учения, что все от имама? -- строго  спрашивал у него
дай Кийя.  Народ  лишь чистый лист  бумаги. Не  сам по себе что-нибудь может
человек, а только с наставником-имамом. Волос не может упасть самостоятельно
и капля воды пролиться без объяснения имама. Плавится медь, созревает зерно,
плодится скот -- и тут должен быть  разъясняющий  имам.  Только  так  войдет
учение в человеческую плоть и кровь. Должны быть  твердо  убеждены люди, что
жизнь  их невозможна  без  учения,  а кто не  при-частен,  сгинет  во  мраке
небытия.
     Но если каждому необходим имам, то разве не  должен быть главный имам у
всего учения? Те  старики, с которых оно начиналось, наивны и недальновидны.
Из  землепашцев-райятов и устадов базара они,  и нет в них смелости и широты
мысли.  Между тем  учение  возникло  не на пустом  месте, а  в  веках  зрели
питающие его источники мудрости. Кому, как не ученому сайиду-на, разобраться
в них и стать пророком в свою эпоху... Мировой


     10*
     291



     Разум  олицетворился  в  нем,  и  каждое слово  его  -- золотой  слиток
правды...
     О предстоящем походе на  Дейлем говорили далее они. Вселенский Гонитель
давно уже задумал это, и  хоть якобы ушел  он от дел правления, послушен ему
султан. Но как заноза в теле этот поход новому вазиру Абу-л-Ганаиму. К  нему
и надо находить пути.
     Приходит решающий час. В жалкую  куклу для тюрков давно уже превратился
самозваный багдадский халиф, а сами узурпаторы-тюрки тайно  и явно рвут друг
друга на части. Эмиры крепко засели в своих владениях, полученных от султана
лишь на время -- в икта, и не отдают больше их назад. Многие из них вовсе не
являются к порогу Сельджуков,  а те, что в Анатолии, Сирии и  Кермане,  сами
уже называют себя  султанами.  В  доме  самого Малик-шаха  распадается  все,
потому что от четырех  жен его сыновья, и всякая из них имеет приверженцев в
войске. Райяты же и люди рабада по всей земле противятся тюркам, и  это тоже
надо всячески использовать для торжества учения. Все пусть будет от тюрков:
     голод, наводнения и болезни. А спасение -- от имама-учителя.
     И нельзя поэтому, чтобы пришло  сейчас в Дейлем  султанское войско.  Не
готовы  еще  к защите недавно  обретенные крепости в горах  и  не  завершена
великая  чистка учения.  Зато в будущем  году станет несокрушима  дейлемская
твердыня...
     Незамедлительно   совершить   предопределенное   с   Гонителем   Правды
потребовал  дай  Кийя, а также с тремя или  четырьмя сановниками и надимами,
чтобы ужас охватил всех  при доме Сельджуков. Отныне отменяется обычай,  что
лишь в ответ на казнь фидаи положено убийство. К широким действиям переходит
учение.
     Когда же  сказано  ему  было,  что  не  ко времени это и  нужно,  чтобы
подлинно виновных постигло возмездие, а не кто подвернется под нож, дай Кийя
второй раз наклонился и посмотрел ему в лицо...
     И  тут пришел юноша-шагирд, чья ступень -- рафик.  Смятение было в  его
красивых  глазах. Женщину встретил  он здесь среди гябров,  которую привозил
некогда  в  горы для  них этот самый дай Кийя. Сомнение посетило его, и  нет
тяжелее греха.
     292


     Но великий  дай Кийя  ни о чем не  спросил у него.  Он лишь повернул  в
левую сторону перстень  на своей руке, и  это значило, что рафик переходит в
его власть.

         * ГЛАВА СЕДЬМАЯ *

        I. ВАЗИР
     О  мушерифах и достатке их... Пусть дают полномочия на тайную слежку --
ишраф --  тому, на  кого можно вполне положиться. Это некое лицо пусть знает
все  о  происходящем при дворе и сообщает,  когда необходимо. От него должны
быть направлены в каждый город, в каждую округу заместители, благоразумные и
добросовестные,  дабы   тайно   докладывать   о   том,   что  происходит  из
значительного и незначительного... Пусть то, что следует им за  такие труды,
щедро выдают  из государственной казны -- Бейтл-ал-мал, чтобы не чувствовали
они необходимости в вероломстве. Польза, которая  произойдет от их верности,
в десять, в сто раз окупит то, что дадут им..^
     Как и следует, приступая  к мушерифам, он  еще  раз оглядывает комнату,
смотрит в окно.  Таково место их в государстве, что никому не видны они,  но
каждого должны увидеть. И  коль  задумал кто-либо недоброе, то  и  мысли его
чтобы сделались известны.
     Государство -- это  контроль. На всякое дело  есть в нем люди,  которые
проверяют,  так  ли оно исполняется. Как ни  отбирай достойного из достойных
амиля,  ка-зия -- судью,  воинского начальника  --  шихне,  управляющего  --
раиса, следящего за порядком мухтасиба  и прочих,  все они при  деньгах  или
власти. А сила этих вещей такова, что  ломается хрупкий тростник целомудрия.
Каждый  из  названных здесь  имеет  ежедневную возможность  к лихоимству,  а
жалованье всегда недостаточно.  Сколько ни меняй их, они быстро находят путь
друг к другу  и  совместно получают прибыль. Посему мудрые правители издавна
негласно допустили для них эту возможность получать свою часть.  Но положены
также  и  границы  для  их  алчности. Для  того и  содержатся  особые  люди,
проверяющие ежегодно отчетность и ведущие  тайное и  явное дознание  от лица
султана.
     ' Сиасет-намэ, с. 64.
     293


     Но если столь  досконально проверяются деньги и имущество, то  можно ли
оставить  без  присмотра  людские мысли и устремления?  Уздечкой  тут служит
вера.  Поскольку Величайший Султан  одновременно тень бога на земле,  то все
замысленное  против  него  --  безбожие,  уклонение  с  правильного  пути  и
плоховерие.  Смысл  особого  сыска  --  ишраф --  в  том  и  состоит,  чтобы
обезопасить  тело государя  и его сановников.  Вслух же следует объявлять  о
защите правоверия...
     Итак,  для постоянного оповещения обо всем, что  случается  в  державе,
должны быть  в каждом  месте сахиб-ха-бары --  "начальники новостей".  В  их
ведении  находятся  сахиб-бериды  --  "начальники  почтовой службы". И  если
что-нибудь  произойдет или  ожидается,  то сразу отправляется гонец. Открыто
смотрят они  за  всем,  слушают людские речи, прочитывают, что пишут люди из
города в город, и составляют о том отчеты.
     Но речь тут о другом. Наряду с явным ишрафом обязателен тайный. Пусть в
каждом  городе   и  округе,  в  диване,  канцелярии  и  войске,  в  чорсу  и
странноприимном доме, в  мечети  и теккие  --  пристанище  для странствующих
суфиев,  кругом, где  собираются  люди,  всегда будет  незаметно  среди  них
мушериф. Не только пусть выявляет, готовится ли некое злодейство в отношении
особы  государя или ведутся разговоры,  подрывающие  его авторитет, но и сам
говорит с ними о том же. А потом сообщает о виновных, коих следует хватать и
беспощадно подвешивать к столбам как врагов веры.
     Особо  необходим  ишраф  при  собственном   доме  государя  и  в  домах
сановников, где  больше  всего  имеется возможностей покуситься  на  власть.
Здесь каждое слово должно  быть усльпнано.  Само собой  разумеется,  следует
усиливать бдительность при отсутствии  государя на войне  или охоте. Опасных
людей  на это время лучше всего рассылать  в разные отдаленные концы державы
якобы для проверки тамошних дел и раздачи наград.
     Если  ишраф  поставлен хорошо,  то  каждый  человек,  живущий,  в  этом
государстве,  будет опасаться  сделать непотребное  или  сказать  что-нибудь
против особы  правителя.  Станет  казаться ему, что  люди вокруг него -- все
му-шерифы,  и даже наедине с самим собой он будет  громко славить  государя.
Польза от этого несомненна, ибо что дороже добрых чувств у подданных...
     Если же перестараются мушерифы, так что вместе с виновными и невиновные
станут подвешиваться к стол-
     294


     бам,  то  этого не надо  бояться.  В  сей берущей начало  от Ахеменидов
державе  люди таковы, что  только тверже  сделается их  любовь  к  государю.
Невиновные же страдали во  все времена, однако ярче становился  оттого блеск
царствующего  дома.  Пусть лишь государь после  всего  подвесит всенародно к
столбу   одного   наиболее  усердного  мушерифа,   и   тогда  слава  о   его
справедливости  останется  в веках.  Денег же  на  ишраф никогда  жалегь  не
следует.
     Наука  тут  невелика,  и ни  к  чему писать  все про  муше-рифов.  Кому
случится  от бога  власть  над  людьми,  сами промыслят  как надо. Всезнающи
обязаны быть мушерифы, и нет у них лишь  возможности видеть и слышать всего,
что за стенами домов у людей. Если бы это стало достижимо, то вечный покой и
благоденствие снизошло бы на ту державу.
     А  умствующие пусть  кривят губы. Они же первые негодуют, если  нерадив
становится мухтасиб и  разные бездельники и бродяги айяры начинают грабить и
бесчинствовать в городе. Тогда к вазиру прибегают они и от  государства ждут
для  себя защиты. Но  только переловят айяров, и над тем же мухтасибом опять
смеются они. Всякое говорится у них против ишрафа.
     А между тем в  государстве находят  эти люди почет и пропитание. Особая
площадка для наблюдения неба построена для имама Омара, хлеб и постель имеет
он,  но  всякий   раз  у  него   некая  усмешка  в  бороду.  Блудница  же  в
бессмысленности  натуры своей  рвется  с коновязи и разрушает дом, в котором
живет. И слеп иудей, с упорством подтачивающий кровлю,  что ему же рухнет на
голову.
     В отношении иудеев особенно необходим ишраф, так как  скрытны и  лукавы
они.  Книгу  подсунул  в  нужде  ему  экзиларх  Ниссон,  но  продолжают  они
возглашать   субботнюю  здравицу   по-своему  --  с  именем  древних  царей.
Специального дабира надо направить  к ним, чтобы  проследил  за  исполнением
указания  в отношении  этого.  Позванный  же  опять  к  нему экзиларх Ниссон
сослался на какой-то иудейский праздник, при котором надо сидеть дома...
     Вовсе не мешала уже ему Тюрчанка. Забыв про нее, прочитал он намеченную
суру, совершил  все коленопреклонения,  и чист оставался  дух. Только на миг
вспомни-
     295


     лась нелепая  поза ее при гуламе, но он  легко отогнал от себя вздорное
видение.
     В саду внимательно посчитал он деревья, однако не спешил  идти назад. В
конце аллеи так и продолжал он стоять,  ожидая какого-нибудь шума из селения
Ар-Разик.  Но  все  было  тихо. Три дня  прошло  уже с тех  пор, как указано
кедходе, чтобы не кричали дети.
     Была  утоптана земля под стеной,  и с  удивлением увидел он теперь свои
вчерашние и позавчерашние следы. Значит, не на одно и то же место становился
он всякий  раз,  приходя  сюда и слушая.  Что-то помешало вдруг  ему,  и  он
насторожился.  Но не  от  внешнего  мира  исходил  звук.  Синяя  хорасанская
стрекоза-иголка тонко дрожала возле самого уха.
     Уже зная,  что  нечто решилось, заспешил он обратно.  И  когда пришел к
началу  аллеи,  сделал  знак  гуламу.  Люди  стражи   произвели  необходимые
действия.  Надев кожаные галоши, он вышел в задние ворота кушка и направился
туда, где тесной кучкой стояли деревья. Селение Ар-Разик было там...
     Снова появилось необъяснимое. Стоя под  стеной, не думал он ни о чем, и
рука сама распорядилась с гула-мом. Помимо разума что-то  сделалось опять, а
он согласился.

        II. ВАЗИР (Продолжение)
     В мутной  струе канала  купались  ветки джиды, и скрыты были дувалы  за
пыльной  листвой.  Склонившись,  ждал его здесь кедхода селения.  Ответив на
приветствие этого человека, пошел он с ним к площади.  Никого, кроме них, не
находилось на улице, и не доносилось ничего из домов.
     И  на площади тоже  не было  детей.  Остались только  пустые ямки, куда
закатывают во время игры крашеные  бараньи  косточки -- альчики. А в стороне
он  сразу  же  увидел  хауз  -- такой  же, как в Тусе.  Большое дерево росло
посредине воды, и доска была переброшена