золоченых рогов по-варварски,
не разбавляя в необходимой пропорции водой. Оттого и произошел скандал...
     Когда  персидский  певец  --  гусан --  начал первую по закону песню  в
возвеличение царя царей, то Фаршедвард Карен, младший брат Зармихра, прыгнул
с ложа и вырвал у него из рук чанг для аккомпанирования.
     --  Имени  жугута  пусть  не  слышат  благородные  стены!  --  закричал
Фаршедвард и по-арийски мерзко выругался.
     Сенатор  все  понял.  Жугутами здесь  в  поношение звали иудеев.  Сыном
Ездигерда Первого от иудейки был Бахрам Пятый -- знаменитый прадед нынешнего
царя царей. Бахрам Гур, дикий осел, как  прозвали его  за буйство в  бою и в
постели. И  Гург называли его, что значит волк... Тянет персидских царей  на
иудеек. Еще предок их Ксеркс Ахеменид влил  иудейскую кровь в  царские жилы.
Эсфирь, как явствует  из писания,  была ему  дороже  первого министра. Персы
освободили  народ  божий  из  вавилонского плена,  и  особый  день  в  честь
персидского царя празднуют иудеи...
     Стратиг Зармихр сидел  прямо,  неподвижно. Лицо усмирителя Кавказа было
мясистое, широколобое,  с  солдатскими  морщинами у  рта. И  вправду  в  нем
проглядывало бычье.  Эрандиперпат тоже  молчал,  глядя  куда-то вверх. Кроме
быка на  родовых  кулонах сидящих  скалились  в большинстве  тигр  и  черная
пантера. Не видно было ни одного леопарда Михранов. Из знатных лю-
     21


     дей  Эрана  не  было  знаков  гирканских  Испахпатов, Суре-нов,  Зиков.
Молодой  Карен  продолжал  выкрикивать что-то плохое, теперь  уже о  главном
вазирге Шапуре. Непрочно все было в государстве персов...
     "В  четвертом   году   правления  Кавада..."   Да,  не  станет  сенатор
подписывать  этот договор, который сейчас перед ним  на сирийском столике  в
родовом дворце Спендиа-тов. Леонид Апион с самого начала сказал, что  деньги
персам  за охрану перевалов пропадут впустую. Другое дело  -- не бросятся ли
туранцы на империю, если рухнет Эран?  Действительно, как привязанные друг к
другу две вселенские державы!..
     Маг  на  площади  перед  храмом  огня утвердил  сенатора в  решении  не
надеяться на персов в кавказских проходах. Когда  такое говорят открыто,  да
еще священнослужители,  -- значит, государство непрочно. Еще два раза слушал
сенатор красноречивого пророка и не мог уйти...
     Эрандиперпат Картир, внук Михр-Нарсе, с  первой встречи понял,  что  не
подпишут  ромеи  договора в  Кте-сифоне.  Его  умное  безразличное  лицо  со
староперсидскими усами  ни  разу не изменилось,  пока сенатор  день  за днем
копался в  бесчисленных  пунктах  старых  соглашений о  Нисибине,  городе на
границе. Персам придется ехать в Константинополь к самому императору Зенону.
     Весь Ктесифон объездил  сенатор за эти дни,  побывал  на том  берегу, в
Селевкии.  Голодные  все  прибывали. Они шли  уже из  Мидии  и  Хузистана. В
прошлый год бешеный Пероз  открывал для дехкан  амбары  знатных людей. Делал
это на свою  беду и Валарш. В дасткартах вокруг Ктесифона  есть старый хлеб.
На  заднем  подворье Спендиатов видел  сенатор  широкие  каменные хранилища,
полные зерна  и кувшинов с маслом. Сможет ли приоткрыть их молодой  царь для
свободных  дехкан, которые бросают свои деревни --  дехи и  вместе  с рабами
бегут в города. Из них  ведь  его азаты -- всадники и пешие латники. Что без
них царь царей против быков и тигров, скалящихся на трон Сасанидов. Поберечь
бы ему свои красивые глаза...
     То,  что  говорил голодным людям маг  на  площади, было неслыханно.  Не
пробиться уже стало к храму
     22


     в день  жрецов  персидской  недели...  Отнять  у  богатых  и  разделить
поровну. Вечный языческий идеализм. Все то же  персидское  величие  духа при
забвении грешной материи. Мертвых они утаскивают поскорее с глаз и сваливают
в смрадные каменные ямы. Так здесь избавляются от всяких реальностей. Восток
не понимает равновесия...
     Темнеть  стало  в комнате  с  золотыми  слонами  под  потолком.  Агафий
Кратисфен подошел к узкой оконной нише, сдвинул плетенные из камыша ставни и
невольно потянулся рукой к глазам. Прямо перед ним в родовом саду Спендиатов
стоял тот самый маг из храма огня!..
     Да, это был  пророк, которого  все называли Мазда-ком. В своей  обычной
красной  тоге, он  говорил что-то, как и на площади выбрасывая вперед правую
руку.  Эрандиперпат  слушал,  сидя  на  тахте у  водоема, и  лицо  его  было
безразлично...
     Только потом обратил сенатор внимание на третьего. В  саду стоял юноша,
который защитил  цыганенка.  Темный огонь вспыхивал в его глазах  при каждом
взмахе руки мага Маздака. Снова почудилось сенатору, что он видел уже где-то
этот твердый арийский  подбородок,  резкий изгиб  бровей.  Бронзой уходящего
солнца осветилось  лицо юноши. Фарр засиял над его головой... Сенатор Агафий
Кратисфен узнал. Это было лицо царя персов!
     Как можно скорей захотелось сенатору покинуть  Ктесифон. Уже через день
тронулись они в  обратный  путь.  В сопровождении двух сотен  азатов ехало с
ними посольство персов. Сам Эрандиперпат  Картир Спендиат возглавил его  для
пути в Константинополь.  Впереди  шел  большой белый  слон -- личный подарок
царя царей  и  бога  Кавада вечному августу --  императору  и автократору --
самодержцу Зенону.
     Когда проезжали базар, увидели пеших латников, теснивших толпу от храма
огня.  Знак быка был на их щитах.  С гиканьем и свистом носились по  площади
конные гирканцы с волчьими хвостами на башлыках...


         * Часть I. МАЗДАК *

     С того пути, которым шли  пророки, Цари, вожди,  мобедов круг  высокий,
Свернул, Маздаку вняв, отважный шах:
     Узнал он правды блеск в его речах!
     Фирдоуси, "Шах-Наме"


        I
     В  странном, сладком  испуге  дрогнуло  что-то  под ребрами...  Девочка
приподнялась на носки, и нежная тень отчетливо обозначилась у нее под рукой.
Да, гречанки  не бреют  там волосы,  он  же  знает.  Но не думал, что  у нее
тоже...
     До колен видны обе ее ноги, когда она тянется так.  Изгиб под хитоном и
непонятная,  заставляющая краснеть  округлость там, где грудь. Какие  все же
хитоны у ромейских девочек!..
     Вот  уже целый год бегает  он сюда, в кусты сирени у старой крепости. К
самой стене  примыкает  двор ритора Парцалиса. Он  знает ее  голос,  быстрые
маленькие шаги, поворот головы. И глаза, полные густого солнца...
     Смеется она и  прямо  с  ветки ест черешню.  Возле  левой  брови у  нее
пятнышко,  которое  не видно  отсюда. К нему  только  прикасается он губами,
когда представляет  себя рядом с ней. А потом уже целует тоненькую шею, руку
с зажатой  в ней черешней, стройные ноги до  самой земли,  на которой  стоит
она. Стараясь не задеть  мешающих выпуклостей под  хитоном, поднимает ее  на
руки...
     Он замечает вдруг,  что приподнялся над  кустами,  и  быстро  прячется.
Теперь  она  с рабыней  Пулой  моет  большой  хорасанский  ковер.  Отец  ее,
благородный  ритор,  скупает  и  отправляет  ромеям  персидские  ковры.  Все
педагоги и наставники академии занимаются чем-нибудь  еще.  Но так, чтобы не
узнал ректор, а  главное  -- епископ мар  Бар-Саума. И студенты, которые  не
имеют  хозяйства поблизости, тоже торгуют,  помогают  считать  язычникам или
учат слову божию недорослей. Им позволяется в каникулы...
     Это  Тыква,  с  которым  делит  он  жилище,  рассказывал  про волосы  у
гречанок. И про все другое, если не врал.
     24


     Смеется над  ним Тыква,  потому  что меньше всех он здесь. Женатые тоже
учатся у  них.  А Тыкву он  видел с Пулой, как ушли они в  крепость и  вдруг
пропали в траве. И с наставником Пинехасом ходит  туда рабыня ритора. Что же
они там...
     А тут, во дворе, эта самая рабыня Пула о  чем-то  разговаривает  с ней,
касается ее руки и белого хитона, когда  свертывает ковер. Они уже закончили
мытье. Пула налила для  нее чистую воду  в корыто. Девочка стала туда  одной
ногой,  старательно отмывает ее от  пыли.  Совсем белое колено там, куда  не
попадает солнце. Еще выше моет она ногу, и он зажмуривает глаза...
     Что-то  рассыпается в  кустах.  Он  вздрагивает  и  отлепляет  от  щеки
черешневую косточку. Пула  смеется. Лицо  его  становится  влажным.  Но нет,
рабыня ничего не говорит ей. И сама  уже не смотрит  в его сторону.  Обе они
затаскивают ковер за дом, где солнце...
     Осторожно выбирается он  из  колючих кустов, лезет через камни. Неужели
увидела  его  рабыня  ритора?..  У  Пулы  крепкие  ноги,  вздернутый  нос  и
распущенные  волосы цвета конского каштана.  И  пахнет от  нее чем-то таким.
Наверное, травой из крепости. На нее  всегда оглядываются студенты и толкают
друг друга, а она идет через  площадь и  не  смотрит. Когда рабыня идет так,
плечи  у нее двигаются. Может быть, неправда все,  что  рассказывал  про нее
Тыква!..
     Через  заросший  бурьяном  ров перебегает он, и вот уже стена академии.
Стершийся от локтей пролом, камни приставлены  с  этой стороны. Но за стеной
кричит на кого-то  мар Бобовай. Нужно бежать к большим воротам, пока нет там
эконома...
     Старый Хильдемунд со своей бочкой въезжает во двор. Можно спрятаться за
ней. В  мастерской, через  которую  идти  в книгохранилище, слабые и увечные
шьют верблюжьи  седла в каникулы.  Никто  не смотрит  на него. Он  торопливо
оттаскивает засов с дубовой двери...
     Книги лежат рядами, одна на другой, тяжелые, черные. Запах кожи и воска
от них.  Но  не они нужны, а  те,  что вытащил утром мар Бобовай из большого
сундука с медным запором. Этих не дают студентам. Даже ему, в помощь эконому
состоящему библиотекарем, пришлось  читать их урывками. Все  языческие книги
скупают для одного важного перса. Сам мар Бар-Саума отбирает
     25


     и отправляет  их ему  в Ктесифон. Вчера этот  перс приехал с войском  и
белым слоном, которого везет в подарок от царя царей ромейскому кесарю...
     Их   все   меньше,  таких   книг,  с  розовыми,  красными,   сиреневыми
переплетами,  с  золотыми  и  бронзовь[ми  женщинами на застежках. Когда  за
истинную  веру  изгоняли  академию  из Эдессы,  ромейские  стражники  зажгли
костер. Все  рукописи без знака креста бросили  туда: латинские, греческие и
еврейские...
     И пахнут они иначе:  чем-то тревожным,  волнующим.  Он  провел рукой по
тусклому пергаменту и вздохнул. Девочку с белыми коленями и родинкой у брови
тоже зовут Еленой. Самое  красивое имя было у жены царя греков, про которого
эта книга  с обгоревшим углом.  Неужели против бога такие  прекрасные стихи.
Господь любит поэзию, иначе лишил  бы языка  царя  Соломона.  Но ректор  мар
Нарсей  тоже не позволяет их читать,  а  только логические и  математические
сочинения. Можно еще языческую историю в выдержках...
     Следующую  рукопись приходится  подклеивать.  Между  строк  расползлись
бурые пятна... "Боги построили Рим, и боги хранят эти стены. Что нам Юпитера
гнев,  ежели Цезарь здоров!.."  Громовым и твердым был язык  ромеев-латинян.
Покорности учил Спаситель, и они распяли его...
     У  персов язык пехлеви другой. Слова кованые и звонкие,  как из бронзы.
Только произносят  их  по-разному.  Будто  трогают струны  чанга --  говорят
здесь, в Нисиби-не, городе  на  границе. А солдаты из Ктесифона проглатывают
середину,  и слова рвут струны. Святое имя Авраам носит он, а диперан Фаруд,
которому  по поручению  епископа  помогал он  составлять списки христианских
колен города, зовет его с арийским выговором -- Абрамом...
     Сходные  с пехлеви  звучания есть  у  ромейских греков,  но сам язык не
похож.  Как  из мрамора он, и  нельзя  ничего ни прибавлять,  ни отсекать от
фразы...
     Языки, как и книги, пахнут по-разному. Одни -- травой, другие -- теплым
молоком  или морем.  И  цвет у каждого свой: синий,  красный, золотой.  Даже
привкус от слов различный остается во  рту.  Спокойные и неспокойные  бывают
они...
     Епископ  мар  Бар-Саума,  который берет  его к  себе по  четвергам  для
переписки, удивляется, что нет для него чуждого языка. Разве трудно  ощущать
людскую речь?
     26


     Когда  каркинские купцы  отдали  в  приношение  академии  старого  раба
Хильдемунда, ворчание  его тоже  казалось непонятным.  Чтобы  узнать  смысл,
пришлось  походить немного  за  бочкой водовоза. И еще  подолгу  смотреть на
север, представляя, что почесываешь  рыжую бороду... Если заглянуть в  глаза
человека,  дальше уже легко. Рыжий Хильдемунд кроме своего языка научил  его
еще гортанному разговору черных людей.  Не  эфиопов, а других -- из  страны,
завоеванной славным вандальским королем Гейзерихом...
     От смешения кровей его  талант к  языкам, ибо отец  у него был  перс, а
мать -- арамейка. Это говорит Тыква. Но отца с матерью еще раньше зарезали в
Эдессе, когда псы кесаревы драли истинно верующих христиан. Не помнит он их.
Знает  лишь, что отца  звали  Вахрам-ромей.  Так,  Вахромеями,  кличут  всех
персов-христиан  на  границе. А Тыква  даже  близкие богу  арамейские  слова
кладет, как камни сыплет из фартука...
     Мар Бобовай сам укрепил  мешки на спине осла. Не легче камней оказались
книги, и осел лишь с третьего пинка тронулся с места.  Аврааму пришлось идти
рядом, покалывая божью скотину дротиком...
     В городе  прибавилось  войска.  Персов  из Ктесифона сразу  можно  было
отличить от местных, пограничных. Кованые латы были у них, ездили они ровным
строем. Христиане останавливались и подолгу смотрели им вслед...
     Он  удивился, увидев военных лошадей во дворе епископа. У хауза с водой
сидели  солдаты.  Пики их  были составлены в пирамиду. Никого из  работников
епископа не было у дома,  и ему пришлось самому разгружать осла. Персы молча
смотрели, как он тужится с мешками, Потом  один, высокий, со знаком сотника,
подошел, взял рукой оба мешка и поднял ему на плечи...
     В горнице на табурете епископа сидел большой человек со свисающими вниз
крашеными  усами. Богатая персидская одежда была на нем, а сапоги ромейские,
с кисточками. Мар Бар-Саума, сидевший за столиком, приказал внести книги...
     Перс  был  плох зрением  и к самым усам  тянул рукопись,  чтобы увидеть
текст. Тогда мар Бар-Саума поручил Аврааму читать для перса вслух титулы. Он
начал читать и переводить на пехлеви. В одном подзаголовке
     27


     у   историка   Плиния  Римского   было  обозначено  свайное  |  селение
германцев-фризов.  Авраам   запнулся  вначале,  но   1   потом  перевел  его
пехлевийским термином  "дех", что \ означает деревня.  Перс смотрел  на него
сонными, как у птицы, глазами. Было непонятно, слышит ли он...
     Зашли два диперана и  унесли книги.  Перс  встал и,  сопровождаемый мар
Бар-Саумой, пошел во двор. У двери он обернулся.
     -- Паган,--негромко сказал перс и вопрошающе посмотрел на Авраама.
     Только  когда  вышли  перс  с епископом, он сообразил, в чем  дело. Да,
конечно же "паган", а не "дех"! Термином "дех" нужно переводить селения, где
жили свободные римляне. А поселения рабов-чужеземцев персы называют "паган".
От них  и к ромеям  пришло слово "поганый"... Значит, все понимал перс,  что
читал он по-латыни!..
     Мар Бар-Саума вернулся и  забегал  по комнате. Маленькая тощая  фигурка
его стремительно носилась из угла  в угол, большая  белая борода развевалась
на поворотах. Случилось что-то необычное.
     Аврааму  пришлось долго  ждать  на своем месте за столиком. Как всегда,
развернул он свиток клееной египетской бумаги, зачинил перо. А мар Бар-Саума
все метался.
     --  Брат  мой  и господин!..--закричал вдруг  епископ  молодым  звонким
голосом.  Потом  подбежал по очереди к каждому  из  трех окон, прикрыл  их и
только после  этого определил  положенный письму верх. -- Епископу  истинных
христиан Ктесифона мар Акакию от епископа Нисибина мар Бар-Саумы...
     "Брат мой и господин!.. Умер Зенон, кесарь Рума, и грехи его предстанут
вместе с ним  перед лицом господа. Никто из христиан на границе не знает еще
об этом..."
     Мар  Бар-Саума сделал  предостерегающий знак  и  опустил голову. Теперь
голос его звучал размеренно и глухо. Перо успевало за ним...
     "Глад, и  мор,  и  всеобщее недовольство  в стране  арийцев.  Разве  не
говорит опыт церкви, какой путь избирают великие из персов, чтобы отвести от
себя остервенение черни. Не с того ли начиналось истребление христиан пол-
     28


     тораста лет назад при Шапуре или гонения при вазирге Михр-Нарсе?
     Неспокойны истинно  верующие  христиане  здесь,  в  городе, на границе.
Много  может пообещать им  коварно-душный  в  своем  благочестии  Анастасий,
который, как знают все, станет  новым кесарем.  Забудут они кровь и пожарища
Эдессы,  отдадутся  под  десницу  Константинополя.  А  тогда  война будет за
Нисибин.  И  одинаково,  кто  втопчет  нас  в  прах:  слоны  царя  царей или
македонская конница кесаря. Меж львом рыкающим  и клыкастым тигром мы здесь.
Война десятерицею  проходится по сиротам и гонимым.  Больше других  им нужен
мир.
     Пусть же братья наши в Ктесифоне найдут путь к сердцу царя царей, чтобы
не наложил он сейчас двойной сбор на христиан границы. Ибо не даст ему новый
кесарь  положенного  золота,  и захочется стричь царю  царей  уже стриженных
овец. Как  чистейшая Эсфирь  в  древности  просветлила ум  владыки персов  и
спасла народ  божий  от наговоров  и  казней,  так действуйте и вы.  И пусть
сгладятся все  споры  и  обиды  между  нами.  Кому,  как  не  гонимым,  быть
братьями..."
     Темно  уже было за  окнами. Лампад  не зажигали. Епископ сидел на своем
табурете, скорчившись и закрыв глаза. Все белее становилась его борода.
     "...Я написал тебе это  письмо, мой брат и господин,  в весеннем месяце
нисан, в  год 491 от рождения Спасителя, в год  803 царства Александра, сына
Филиппа Македонского, в год 4 Кавада, царя персов..."
     Ночь и день потом смешались в неестественный, без  конца и начала  сон.
Не помнит, ехал он на осле или шел пешком в черных улицах. Сторож Матвей вел
у ворот тихий ночной разговор со старым Хильдемундом...
     Из-за Тыквы  получилось все.  Авраам  ткнулся  в свою  дверь, но она не
подавалась.  Шевеление и разговор были за ней. Потом  рука Тыквы втащила его
внутрь. Рабыня Пула сидела на лежанке, и хитон был распоясан на ней...
     Лампада горела в углу. Тыква  взял кувшин с табурета и налил ему полную
кварту.  Пула  захохотала,  и  Авраам  тогда  выпил  всю  кварту. Сладким  и
прохладным было  то,  что  он пил,  только  заколотилось  сердце. С  испугом
подумал  Авраам, что это  --  вино.  Рабыня  протянула  руки, повлекла его к
себе...
     Он  упирался,  чтобы не  коснуться  оголенной ее  шеи.  И  вдруг упруго
рщутилось  необычное под хитоном,  куда попала рука. Дернулся он, но влажные
сильные губы за-
     29


     хватили весь его  рот.  Белая горячая  плоть  вырвалась из-под  хитона,
мягко ударилась ему в щеку. Запахло травой из крепости...
     Голые руки с  силой толкнули его. Она  засмеялась и медленно  заправила
грудь под хитон. Тыква налил ему, и Авраам снова выпил, не ощущая вкуса. Она
тоже пила и хохотала, сводя каждый раз расползающийся хитон на груди...
     Еще пили...  Тыква вывел его в  коридор,  что-то  шептал в  ухо.  Потом
Авраам сидел под дверью и слушал, как они возились  в комнате. Рабыня мерно,
мучительно вскрикивала, смеялась и плакала почему-то...
     Авраам встал, но черный коридор упал на него. Ударяясь о стены, добежал
он  до  серого  проема,  вывалился.  Жесткий  бурьян  ухватили  руки,   тело
выворачивалось от мерзости...
     Лицом на невидимой земле лежал Авраам. Песчинки кололи  кожу, но это не
имело значения. Черная пустота была, и сам он  был  этой пустотой.  Толчок и
яркий свет  извлекли  его в мир.  Почему-то теперь  он опять сидел  у  своей
двери, привалившись головой. Наставник Пи-нехас с  фонарем  стоял  над ним и
мар Бобовай в наброшенной на плечи хламиде. Сзади пялился сторож Матвей...
     Что-то закричал Пинехас  и ухватил  рабыню за  хитон,  когда  открылас