ей привезли к себе на Итиль из
дома Давидова, другие же в Маверанахре следуют учению распятого пророка Исо,
который  от  того же иудейского корня. А  здесь  на еврейку  Эсфирь и самого
Бахрама Гура,  чья мать  была от них, ссылаются иудеи в подтверждение своего
родства с царями.
     Понимание и согласие в глазах экзиларха Ниссона. Да,  он  нисколько  не
обижается на старого друга, на великого вазира, можно сказать. Кому не ясно,
что  за времена  сейчас пошли и чего  еще можно  ждать  впереди.  Конечно же
такому человеку, вазиру, можно сказать, после ухода  от  дел приходится быть
особенно строгим в соблюдении закона. Тем более закона с евреями. Все пони-
     278


     мают это в Хорасане, и никто не имеет никаких претензий, боже упаси!..
     Нет, не сказал этого вслух экзиларх, а только обежал  комнату взглядом,
понимающе приподнял брови  и по-своему качнул головой. Для себя он как будто
это проделал, но понятней все было, чем на словах. И только потом послышался
певучий голос:
     -- Вы призвали меня с этой здравицей, я знаю!..
     Не  останавливаясь   заговорил  экзиларх  Ниссон,  чтобы  не  попросить
разрешения сесть, как требуется  от них  в присутствии правоверного.  Вечная
гордыня в  глубине блеснувших глаз у иудея,  из-за которой сразу  неспокойны
становятся другие люди. Джахуддан  -- "любимые богом" -- называют издавна их
среди персов, но когда идут из квартала мясников  громить их дома, то кричат
по-базарному "джугит" -- "собачьи любимцы".
     Экзиларх между тем  говорит об  иудеях,  всегда  ценивших устройство  и
порядок  в  государстве,  установленный  их  старым  покровителем,   великим
вазиром,  можно  сказать.  Всегда   оберегал  и  предупреждал  он  их,  если
что-нибудь делали не так. Кому, как не им, необходимы мир и спокойствие, ибо
кто же  они:  врачи, красильщики,  музыканты,  мастера  чеканки,  шапочники,
гранильщики камней, люди пера  и люди базара! Никому не нужны станут их руки
и умение, если  случится  разруха  в государстве.  Зачем же  лишать их своих
правил  жизни,  если  даже  от  великого Пророка,  можно  сказать,  которому
поклоняются люди в этой державе, дано им на то разрешение...
     Все  правильно  говорит экзиларх, и нельзя  относиться к людям Писания,
как к гябрам, шаманствующим, идолопоклонникам  и прочим. Книги их не отрицал
Пророк,  и  к  ним первым  обратился  со своим словом.  Когда же правоверный
государь   свидетельствует   перед  халифом,  то  клянется  также  торой   и
евангелием. Но речь-то не о божьей клятве, а о здравице с формулой правящего
дома, и ни к чему здесь иудейское упорство.
     А  тот  уже  и  сам понял,  что  неубедительны  его доводы. Как  видно,
заготовил он к такому случаю нечто необычное. Но не проведет его на этот раз
иудей!..
     Экзиларх Ниссон  больше ничего не  говорит.  Он разворачивает сложенное
вчетверо шелковое покрывало с желто-синими птицами. Маленькие сухие руки его
двигаются осторожно, словно что-то живое в них. Видится уже из-под покрывала
кожа с тиснением, тускло побле-
     279


     скивает  бронза.  А  длинная  белая  борода  экзиларха  вскидывается  к
потолку,  и совсем  по-детски  открываются большие  черные иудейские  глаза.
Радостное сияние в них, и доверчиво протягивает он обеими  руками книгу. Это
"Ден-намак",  начало  начал,  утерянная некогда  людьми  книга  установлении
Эраншахра...
     Все  прочее  в мире забыто.  Они уже сидят  рядом,  смотрят, восклицают
всякий раз, подталкивая друг друга локтями, цокают языками...

        III. СУД ИМАМА ОМАРА
     Знак огня  на  всем здесь у гябров. Царями были они,  и разве не это их
сущность: развалины рукотворной  горы,  промышляющая людскими страстями Рей,
скрытый в  недрах  храм? Сколько жара  ушло на  черепки, из  которых состоит
гора! С царства на  царство перебрасывается  огонь, и тщетны усилия затушить
его.
     "Передняя из двух звезд на заднем весле, то есть звезда  Сухейль..." Он
записывает  ее долготу  и  широту в двадцатый  год  эры  Малик-шаха. Румийцы
называли  этот  звездный челн  "Кораблем  Арго", а звезду именовали Канопус.
Соответствующий ей темперамент по вавилонской гадательной схеме это Сатурн с
Юпитером.  Агай  будет  удовлетворен.  Все  на   месте  в  мире,  если  даже
темпераменты не оставлены без присмотра.
     Хорошо  работается  здесь, на высоте, и не  мешает  ему  обычная  суета
пьющих. В синюю пыль уплывает солнце. Ровный ветер пустыни  сушит лицо, и не
достигает сюда даже запах отхожих мест, невыносимый в мервскую жару.
     Все ярче "костер греха". Начинают  уже корежиться в бесцветном  пламени
ожившие  ветви  саксаула.  Лучники  из свободного  туркменского войска  пьют
молча. Огонь им ни к чему,  а когда понадобится женщина, они уходят на айван
и вскоре  возвращаются.  Один  из них, десятник-онбаши с  рассеченным  лбом,
достает из тряпок дутар.
     Долго,  однообразно  бьют пальцы  по струнам,  на  не слышно звона.  Из
высушенных жил струны, и в ровную скупую линию укладываются звуки. Особенная
дробь  костяшек  устанавливает  неистовый такт. Лишь изредка меняется  нота,
словно язык пламени вырывается вдруг в сторону.
     Все  обнажено,  и  нет  в  этой  музыке  манящей  персидской симметрии.
Знакомый далекий гул слышится время
     280


     от времени.  Мерно качаются головы у туркмен, и глаза их закрыты. Рядом
с ним Рей качает головой. И себя он ловит на том же...
     Тоскующий  крик  вырывается вдруг из сдавленного горла музыканта-бахши.
Бесконечно исходит  он  откуда-то  из  неопознанных  глубин,  потом начинает
прерываться,  словно  не  может  слабая  плоть  удержать  в  себе  сразу все
страдание  мира.  Искры   костра  взметаются  в   угасшее  небо,  мучительно
изламываются раскаленные корни, жаждая освобождения. Бурными  толчками, сама
себя обгоняя, несется мелодия, и опять долгий, непрерывный вопль...
     Бессмысленны для  этой  музыки  обычные исчисления,  которые  в  старом
трактате его "Китаб  ал-мусик". Здесь тоже относительны  величины и сходятся
параллельные линии. Так люди пели некогда и так они когда-нибудь будут петь.
Давно ускакали туркмены к своим шатрам у реки, а крик утерянной человеческой
воли продолжает наполнять землю...
     Из руки у Рей выпадает выцветшая хламида старца мобеда, которую штопает
она кривой  медной  иглой.  Испуг  у нее в  глазах. Никого нет там, куда она
смотрит, кроме молодого садовника-шагирда из  Исфагана. Тот стоит  у входа и
ищет кого-то взглядом.

        IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
     С  горы побежал  он во тьму, и сыплются камни из-под ног. Пламя все еще
пляшет  в  глазах,  а в углу  двора  рядом  со считающим звезды имамом сидит
женщина, которую видел  он в другом  мире.  Она шьет при огне большой медной
иглой, и волосы золотятся у ней под рукой...
     Вокруг  он  ходил  эти  дни,  и  сегодня  пришел к гябрам. Значит,  все
правильно говорил  большегубый  фидаи, а женщин в  горы привозили для них из
обычных "приютов греха" в Исфагане. К чему же это, если несомненна правда?
     Некоего разносчика кувшинов встретил  вчера он на базаре. Их заказывают
люди у устада-горшечника, а ученик  несет по городу. Знакомо выдавалась губа
у  встреченного, и незаметно мигнул тот ему. Нельзя узнавать им друг друга в
мире, так что дальше пошел по базару
     281


     Большегубый. Раскачивались на длинной жерди подвязанные соломой  горшки
и кувшины, мягко стукаясь при каждом его шаге...
     -- Что дороже вечности?..
     -- Тайна!
     Даи-худжжат  смотрит  в  глаза,  и нельзя ему  скрывать свои  мысли  от
учителя. О спасительном хлебе говорит он, протянутом  ему некогда.  А сейчас
этот человек означает дьявола в мире. Но  не это смущает его. Дурное чувство
овладело им в саду, потому что именно из-за этого хлеба хотел он убить...
     Пламя светильника  чуть колеблется от их дыхания. Устад разъясняет, что
не нужно спешить. Благое  дело -- приблизиться к  Гонителю, и ничто так не к
месту здесь, как кусок хлеба, полученный  некогда из его руки. Благодарности
ждет одаривший, а потому сердце его всегда  расположено к тому, кому оказано
благодеяние.
     И вовсе не от полученного когда-то хлеба посетило его желание убийства,
ибо неестественно такое для человека. Душа людская так устроена,  что помнит
родство, не забывает обиду  и  открывается навстречу добру и  ласке.  Однако
разум всегда выше души с ее страстями, и этим отличается человек от скота  и
зверя. Не чувство толкнуло  его руку  с кетменем, а высокий разум, осудивший
врага правды. Но подождать следует с этим, пока не будет дан ему знак...
     Дословно  пересказывает  затем  он  устаду заученное.  Поход  готовится
против горных  крепостей,  где утвердилась правда. Не  только  отсюда, но из
Нишапура,  Серах-са, Абиверда, Нисы и  Гургана в один и тот же день выступит
войско. Говорят, что все это для сопровождения  султана в Багдад,  но  зачем
тогда придается  ему полный  боевой обоз? Из  Мерва  уже отправлены  слонами
двадцать  орудий-манджаников  для  метания нефти, а в  Рее строят перевозные
тараны и диварканы  -- разрушители стен.  Все вокруг,  на Востоке  и Западе,
покорилось  сельджукам, и мир  у  них  сейчас  с  румийским  кайсаром.  Зато
бессильны они противостоять учению, а каждьш день все новые люди примыкают к
нему. Чтобы  запугать  людей, новую невиданную машину для разрушения городов
строят  по указанию  гонителя. Знаменитый мастер  из иудеев рав  Евсей занят
этим, и никого не допускают туда... Устад кивает головой, когда  заканчивает
он говорить,
     282


     и  сообщает ответ  для  некоего  тайного человека  из султанского дома.
Известно  уже все в  горах. В самом скором времени прибывает оттуда  высокий
дай, надежда  учения  и  правая рука  сайида-на.  И  тогда решено будет, как
поступить с этим дальше.
     Он уже хочет идти, но даи-худжжат спокойным жестом останавливает его:
     -- Чего не рассказал ты мне, рафик?
     Вздрагивает  он,  как  пойманный на нечистом,  и  опускает глаза. Потом
переводит дыхание и говорит все о той женщине, что была с ним в другом мире.
Здесь он увидел ее сегодня, среди гябров, и не  знает, что подумать об этом.
Устад молчит, глядя  куда-то  мимо  него.  Тогда сам  он заглядывает в глаза
учителя и видит в них печаль.

         * ГЛАВА ШЕСТАЯ *

        I. ВАЗИР
     О казнях, хатибах, мухтасибе и  успешности их  дел... О  раэузнавании о
делах амиля, казня, шихне, рапса и условиях управления...
     О разузтвании и осведомлении  о  делах веры и тому подобном... государю
следует  изучать  дела  веры,  исполнять обычаи  веры,  чтить  сунну  учения
пророка,  а  также   чтить  вероучителей,  давая  им  хорошее  жалованье  из
государственной  казны--  бейт-ал-мал... Благодаря этому  пороки, прихоти  и
ересь  исчезнут   из   его  государства,   пресечется   сама  основа  зла  и
беспокойства,  укрепится  положение  правильных  людей  и  искоренены  будут
смутьяны...\
     Торопиться надо  с написанием  книги, так как определено уже  число для
выступления войска. Дело всей его жизни здесь, и с весны готовил он поход на
дейлемских  батинитов.  Как  только  может,  противится этому  Абу-л-Ганаим,
понимающий свою ущербность. Коль состоится поход, то быть новому вазиру лишь
свидетелем при том.
     На все пойдет  Абу-л-Ганаим, чтобы отговорить султана от похода, и есть
уже   сообщение,  что  от   батинитов  приезжали   к  нему  люди.  Эмирам  и
военачальникам-сю-баши гулянием в горы видится предстоящее. Но укрепн-
     Сиасет-намэ, с. 44, 49, 61.
     283


     лись  дейлемские  батиниты,  множатся  их  приверженцы,  и   семнадцать
крепостей уже у них. Жители там в горах родом от тех, кто бежал при арийских
царях  после  разгрома  злокозненного  Маздака.  Был  сей  Маздак  тоже   из
умствующих  мобедов-огнепоклонников  и пожелал  всех  уравнять в  Эраншахре:
благородных и низких, умных и глупых, праведных и  неправедных. Тридцать лет
длилось  противозаконное правление  маздакитов, так  что развалилось от  них
государство. А когда  наконец ногами вверх  закопал их в  землю справедливый
Ануширван, то с женой  Маздака, по имени  Хурраме, убежали в  горы уцелевшие
маздакиты. Что ни век --  беспокойство из Дейлема для  государства, и до сих
пор  носят  там хурре-миты красные одежды. Ныне  исповедующие  учение-ба-тин
исмаилиты из них, и один это мерзкий корень...
     Так что дорого время, и о казиях, хатибах, мухтасибе  или о делах амиля
и  шихне  с раисом много писать  ни к  чему.  Понятна  их  служба,  а  также
необходимость  контроля  за   их  действиями.  Важны  лишь  примеры,  и  тут
достаточно  рассказать  о   правосудии  царей   Эраншахра.  В   "Ден-намаке"
говорится,  что  надлежит  государю слезать  с  трона  на  то  время,  когда
разбирается  в суде на  него  жалоба. Судья без  пристрастия  определит, как
положено по закону, и, коль оплошал государь, взыщет с него, как со всякого.
Если же выяснится,  что сам жалобщик имеет  ложные притязания к  властям, то
положить  его под слона, чтобы  неповадно  было  прочим выискивать  пороки в
своем царе и государстве.
     И  все другие  разъяснения,  коих пять тысяч  в этой  книге, проникнуты
такой же мудростью и  пониманием  отношений меж государством  и  рабами его.
Впрочем, у любого из людей  и мысли не должно явиться, что можно  судиться с
государством. Но  обязана быть особая книга  установлении, и там пусть будет
золотыми буквами записано, что возможно такое.
     О  самом суде,  коль он происходит, не  следует оповещать многих людей,
особенно когда дело идет  о мятеже  или измене. Если каждый день станут люди
свободно слушать про это, то возникнет сомнение и неуверенность. К тому же и
судья почувствует себя стесненным...
     Однако важнее всего этого вера в государстве. От первых  земных  царств
свидетельствует  история мира, что невозможна власть без  веры. Коль  просто
при-
     284


     нуждать людей  ко  всякому, не  указывая  им на некую  высшую цель,  то
вправе будет  каждый  избегать ярма. Но если говорить ежечасно,  что их вера
правая и лишь для ее утверждения делается все, то нет границ для правителя.
     Вероучителем был одновременно государь при  всех  великих царствованиях
прошлого.  А крепче  еще стояло государство, когда назывался  он  богом, ибо
никто  из людей не мог тогда усомниться в  его непогрешимости. Так поступали
цари Вавилона, фараоны в стране Миср, китайские фангфуры и цари Эраншахра.
     Конечно, в новые времена, когда  в мире  485 год хиджры 1, просветились
люди и  государи, развились науки, и  в каждом городе  есть  книгохранилище,
нельзя больше говорить о  божественном происхождении правителя. Но о таланте
его и мудрости, которые от бога, говорить можно и должно. Никак недопустимо,
чтобы некий  один  в державе  управлял людьми и  имуществом, а кто-то другой
олицетворял  веру. Поэтому и  дано  определение  Величайший Султан, а первая
нисба его -- "Тень бога на Земле".
     От веры все  начинается, и  потому  не так  опасен  в государстве  вор,
кровосмеситель или разбойник, как уклоняющийся в вере. Хуже иноверца он, ибо
на виду  тот, и  всегда  можно  отыскать  его среди прочих. Но  как  выявишь
такого,  кто и  сам  будто бы почитает  Пророка, а  лишь излишне умствует  и
каждому  его  слову  дает свое  толкование.  И  получается,  что все  не так
делается в государстве, как было завещано Пророком, а от этого  мор, голод и
градобитие.
     Ведь  и  с батинитами  дело вовсе не в потомках  хезре-та Али.  Тот был
первый сподвижник Пророка, и можно бы  оказать всем им почет, в том  числе и
от корня Ис-маила. Только не в этом  их цель, а в разрушении державы. Потому
и начинают со святынь, что в них опора земной власти. Разве не с того начали
их братья-кар-маты в Ал-Ахсе, что утащили в свою пустыню из  Мекки священный
камень. Надвое раскололи они его, чтобы было проклятому  вождю их Абу-Тахиру
удобно ставить ноги, когда испражняется.  А потом они принялись разрушать  и
государство,  что  строилось  столетиями.  К  месту бы спросить  их  сейчас:
избавились ли от искуса власти, и все ли сыты там среди них?
     1092 год.
     285


     Опять тихо было за стеной в селении Ар-Разик. По-слушны там дети, и все
же сидит, как  видно, там некий  старик  посредине воды.  Воистину благо  --
послушание. Все почему-то стоял он и ждал хоть слабого вскрика,  но ни звука
не доносилось оттуда.

        II. ВАЗИР (Продолжение)
     Сегодня у него  "День гарема". Помолившись и отогнав образ блудницы,  в
синий  с  белыми  цветами  халат переодевается  он,  накладывает  на  голову
бархатную тю-бе, а  на ноги  надевает мягкие, с разводами туфли. Малая стена
отделяет в кушке приехавших  сюда жен. Идти же  к ним по  особой, спрятанной
меж кустов дорожке...
     Кланяется при калитке безбородый хадим  - слуга  га^-рема. Все готово к
его  приходу,  и  в  дом  своей младшей  жены Фатияб  сворачивает он. Сладко
пахнущие  розы  растут  здесь в изобилии.  От  горячего  хорасанского солнца
бутоны тяжелеют и испускают прозрачный сок.
     На каждой  ветке тут соловьи,  и останавливается он,  чтобы  послушать.
Нужно и полезно красивое  человеку  в  определенное для  того время. Великие
поэты  Эраншах-ра  в  незапамятные   времена  установили,  что  венец  всего
прекрасного  -- роза и эта маленькая  птичка, издающая  многообразные звуки.
Только  от  ложного  мудромыслия  может  представиться  красивым  что-нибудь
иное...
     Потом он  заходит  в  дом,  оставляет у входа галоши,  снимает халат, и
Фатияб ожидает его на своем месте. Он  ложится к ней и совершает необходимое
между  мужчиной и  женщиной. Ему приятна младшая жена, так как все у  нее ко
времени. Глаза  ее закрыты, но ухо освобождено от волос. Она прислушивается,
не  закричит  ли  в саду  маленький  Ханапия, и  одновременно старается  так
улечься, чтобы ему было удобней...
     Удовлетворив  нужду плоти,  он  делает  положенное  омовение, ложится и
отдыхает.  Фатияб  лежит рядом  и каждый  раз  тихо приподнимает голову. Это
хорошъ в женщине, когда она беспокоится о своем ребенке...
     Во  всяком человеке живут помимо  него свинья и лев. Сам человек -- это
разум, от свиньи -- желание, от  льва -- гордыня. Кто из трех сильней, тот и
хозяин в доме. Но от бога все это, ибо для продолжения рода необ-
     286


     ходимо желание и для войны - буйство. Человек накладывает путы на них и
держит  про запас, крепко прикрутив к коновязи разума. А  коль  отпускает по
необходимости, то на короткой цепи.
     И в государстве об этом приходится думать. Каждые пять лет учиняется им
перепись по  рустакам  с точным  числом родившихся мальчиков и девочек.  Для
того и гя-бров с их притонами вынужден он терпеть возле войска, чтобы гуламы
не портили друг друга...
     В дом  старшей жены Рудабы теперь он идет,  и  все правильно у  него  в
семье. Здесь, как и положено, собирается его дастархан. Приехавшему сыну Али
уже скоро пятьдесят лет, но все справляется  ханум,  не давит ли срез халата
ему шею  и какой  хлеб  он  ест  в Нишапуре.  Пришел  и любимый  внук Осман,
мервский раис, у которого была стычка с  шихне Куданом. Он не такой высокий,
как  другие его  дети и  внуки,  но  зато  видна в нем  полезная дородность.
Движения его, несмотря  на  молодость, плавны  и спокойны, как приличествует
облеченному властью человеку.
     Мужчины и старшая жена -- ханум -- сидят  вместе, а младшая жена Фатияб
с мальчиком немного  в стороне. Ханапия прыгает на коленях у нее и тянется к
ханум,  которую  любит  еще больше  матери. Старшая  жена  отламывает  кусок
кунжутной халвы и дает ребенку. Тот хочет запихнуть весь сразу его в рот, но
видит отцовский взгляд и не делает этого.
     В Исфагане осталась смотреть за  домом одна лишь Дуньяхон -- его третья
жена, и женщины скучают по ней,  так как большое уменье  у нее  рассказывать
сказки.  Была у н