занного, а тем более написанного, не терпел канаранг
и вымещал на них свои чувства.
     Хоть  одно   было  хорошо,  что   избавило   это  наконец   Авраама  от
Льва-Разумника. При царском серебре послан был тот  от эранамаркера Иегуды и
всю дорогу  до  Мерва  лез Аврааму в душу.  На первом же привале  подошел он
вплотную, взялся за шнуровку куртки, заглянул в глаза.
     -- Нам предстоит длинная и ответственная дорога, -- сказал он. -- Очень
хорошо, что с посольством едет такой высокообразованный человек, как вы, мар
Авраам!..
     Впервые  назвали его так, и  это было приятно.  Серьезно,  доверительно
умел  разговаривать Лев-Разумник,  так, что человек  невольно  поднимался  в
собственных  глазах.   Самые  большие   глупости  не   казались  уже  такими
очевидными. Хотелось слушать и соглашаться.  Даже  умный,  благородный  Абба
терпел  его  возле  себя и  только временами  грубо  обрывал, когда  тупость
превосходила всякую меру. Ни единой искры божьей не было в выкаченных глазах
Льва-Разумника, но  зато  считал он  лучше всех в  Эраншахре.  Со сна мог он
мгновенно  разделить  или умножить  любые  многозначные  числа.  Зато теперь
канаранг Гушнапсдад заставил  его пересчитывать серебро, что везли на сорока
мулах!..
     Молодой   воитель  Атургундад,  племянник   канаранга,  стал  почему-то
покровителем Авраама в Мерве. Как и сам канаранг, был он большим и спесивым,
а  на  одутловатом  лице читалось  такое же закоренелое омерзение  ко  всему
живому и подвижному. Но когда при взгляде на Авраама губы канаранга поползли
вниз,  у племянника  они сразу выровнялись. Воитель Атургундад сам подошел к
нему, а великий канаранг отвернулся...
     Неустанно  ходил Авраам  по Мерву. Кружилась голова от звуков и красок.
На  всех  дорогах  земли  лежит  от  сотворения  мира  этот   город,  и  все
человеческие боги нашли  здесь убежище.  Жрецы и монахи населяли его древнюю
часть:   индийские  предсказатели  судьбы  с   их  застывшим  медным  богом,
христиане, манихеи, иудейские
     119


     наставники  праведности,  даже  гуннские  шаманы с  бубнами  сидели  на
базаре. И жрицы огня  Арамати-земли с голыми животами находились  при каждом
из сорока зороастрийских храмов. Танцы и  удовлетворение мужского голода--их
пропитание...
     А на  прямых, как в старых  ромейских  городах, улицах  встречались под
косматыми овечьими шапками правильные  ромейские лица. И не только от солдат
Искан-дария Великого  и  Антиоха  происходили  здешние  жители. Много  позже
парфянский царь Ород расселил здесь, на границе с Тураном, плененные римские
легионы консула Марка Красса...
     Тяжелая серая пыль лежала  на дорогах  -- та  же,  из  которой высились
барханы за  АНТИОХОВОЙ  стеной. Но, смоченная  водой,  она буйно рождала все
доступные  глазу  цвета: зеленый, синий,  желтый, голубой, багровый.  Словно
покрашенные   были  звонкие  продолговатые   дыни,  гигантскими   пирамидами
уложенные на базаре,  оранжевое  пламя источали в  темной листве  персики, и
обрызганными   кровью  казались  абрикосовые  деревья.   А  синим,  голубым,
фиолетовым был виноград.  Высоко  над  головой  висели  причудливые  гроздья
величиной с хорошую овцу, и так густо теснились в них ягоды, что становились
квадратными, прямоугольными, коническими.  Большие зеленые листья прорастали
между ними...
     И все, все  было неправдоподобно сладким.  Даже  снежно-белая  редька и
крупный матовый лук елись  просто, как  яблоки. Сладкими были  мясо и рыба в
Мургабе.
     А  ночью одуряюще сладким был воздух. Плоские земляные крыши толщиной в
локоть от палящего солнца  покрывались  грубым полотном и  кошмами. Все, что
произрастало здесь, резалось, разламывалось и сушилось, испуская невероятные
запахи...
     И   животных   эта   земля   порождала   необыкновенных.  О  кентаврах,
полулюдях-полулошадях, рассказывалось в предании у греков-ромеев. Высокие, с
длинной  сильной  шеей  кони  пустыни  представлялись   им  единым  телом  с
парфянскими лучниками...
     Еще  одно  ромейское  сказание  понял  здесь   Авраам.  Черные,  белые,
серебряные  были  маргианские овцы,  и  шерсть  их  отливала  чудным  лунным
блеском. Но когда увидел он знаменитый мервский сур, то сразу вспомнил стихи
о Язоне и супруге его -- несчастной Медее. Раз
     120


     в году на полтора миллиона ягнят  рождается  один  урод с  руном  цвета
чистого золота. Его везут отсюда на границу в Лазику для перепродажи, потому
что издревле  идет он  на оторочку мантий для ромейских  царей.  Порождением
Кавказа считали его аргонавты. Вчера дядя Авель бар-Хенанишо сам отобрал две
бесценных шкурки, чтобы через  сотоварища Леонида Апиона передать в  подарок
новому кесарю.  На  волосы  младенца  походили  яркие  солнечные  завигки, и
невозможно было оторвать взгляда от них...
     Дасткарты в  Мерве сгояли нетронутыми. Может быть,  обилие  плодов было
тому  причиной  или  близость  к  Турану,  откуда  всякий  раз  можно  ждать
вмешательства в случае смуты. Пятую часть из хранилищ роздали  здесь великие
людям, и никто пока открыто не требовал большего...
     Вниз посмотрел Авраам.  Полутемно  еще  было  в  примыкающих  к  базару
улицах,  но  двигались уже по ним арбы с громадными, выше  лошадиного роста,
колесами, на  которых  легко  переезжать  ямы  с  водой.  И  сам  базар  уже
многоцветно пенился, выплескиваясь под старые крепостные стены. Там, где они
обрушились, бесчисленные ковры и  кошмы,  свертки  серебристого атласа, чаны
жидкой  халвы-мешалло  и  горы  дынь-вахрман  хлынули   внутрь,  захлестывая
солдатские казармы...
     По  ту  сторону базара виделось большое торговое  подворье. Три дня уже
люди туранского царя  с  серебряными пластинами  в  подтверждение  их  права
учитывали товары и деловито прикрепляли к каждому тюку специальную дощечку с
печатью. На всем дальнем пути до границ Китая никто не тронет их...
     Все таким  же суровым  был  дядя  его  Авель бар-Хенанишо.  Ни  единого
родственного слова не  слышал от него Авраам. Но помнил он сухие теплые руки
и кисловатый сок, лившийся на воспаленные губы.
     Ночами  бодрствовал  дядя. Помимо  заботы  о  караване  осуществлял  он
церковные дела. У епископа Мерва был с  ним Авраам. Молодым оказался тот, со
светлой  волнистой  бородкой и мукой  в глазах. Смертный  кашель  душил  его
всякий раз,  но епископ сам  обошел  все  сараи и  конюшни,  благословляя  в
трудную дорогу людей и скот.
     С ними пойдут и десять монахов-проповедников. По 121


     ту  сторону  заброшенной цитадели  жили они  вместе  с  совами, уже год
ожидая попутного каравана.  Навсегда останутся  они в  Китае,  разнося среди
язычников свет и слово божье...
     Как жена Лота, окаменел  вдруг Авраам, когда  узнал среди проповедников
Тыкву, заблудшего студента  академии  из Нисибина. Но совсем другим уже стал
Тыква. Жесткая складка служения появилась у него на лбу, а глаза смотрели на
что-то  бесплотное,  видимое  лишь ему  одному. Мешок  арамейских  грамот  и
апостольских проповедей был его имуществом...
     Три сына было  у спасенного Кузнецом царя Фариду-на: Тур, Салм и Эрадж.
Им во владение  он дал Туран, Рим и Эраншахр. Но,  сговорившись,  Тур и Салм
убили своего брата Эраджа. С тех пор нет мира между  Востоком  и Западом.  И
вечно повторяется это: Салм и Тур сговариваются против срединного брата...
     Мерв  --  крайний  город  Эраншахра.  Где-то там, откуда  должно встать
солнце, туранцы  десять  лет  назад втоптали в песок  сорок  тысяч азатов  и
"бессмертных" царя  Пероза. Потом началась буря  и огромный  бархан насыпала
там, где остались они лежать. Каждую  весну на том бархане выступает кровь и
слышатся  стоны. А Мерв  стал  открытым для всех городом. Хоть и сидел в нем
ка-наранг с  войском, туранцы по договору могли беспрепятственно въезжать  и
выезжать из него без уплаты пошлин на купленное и проданное...
     Авраам  не понял  вначале, что  же случилось в мире. Не  было  зари,  и
нисколько  не изменилось  небо.  Огромный белый шар  быстро выкатился  из-за
чистого  горизонта, и сразу, насколько хватал  глаз,  черные треугольники  и
трапеции испещрили землю. Миллионы барханов озарились слепящим светом и дали
черную тень  в сторону. Ночь  была еще там, куда не попало  солнце. Сухой до
предела воздух не знает здесь полутонов и обманчивых преломлений...
     И он до конца вдруг осмыслил арийские легенды:
     пустые  скалы,  безлюдные  горячие  пустыни,  ядом  брызжущие  дивы   и
волкоглавые  враги.  Воитель-отец  сражается  насмерть  с  сыном,  и  вечный
трагический закон это, предопределенный светилами. Смысла не дано знать -- и
не   надо.   Голое   яростное   стремление,  и  нет   полутонов,  колебаний,
относительности. Арийская надменность прямизны.  Изменником с  чужой  кровью
выглядит при этом буйном торжестве природы брат героя Ростама,
     122


     кабулский царь Шагад, вырывший западню на его пути:
     Шагад   сказал   "Ты  страх  внушал  народам,  Сражен  ты  справедливым
небосводом
     Зачем ты столько крови проливал9 Всю жизнь ты грабил, вечно воевал.
     Пора твоя настала, лев Систана "
     Природа и дух  человеческий... Война и мир... Найдут ли люди себя?.. По
легенде, Шагад пожалел умирающего воителя, дал ему в яму лук со стрелами для
защиты от бродячих львов. Захохотал радостно Ростам и пронзил Шагада...
     Но как же  тогда  царевич Сиявуш, пожелавший вечного мира  и ушедший на
чужбину, чтобы  строить  города счастья?  Самый полный список  этой  легенды
нашел он  здесь, в  одном  из старых книгохранилищ. Совсем не  тот Афрасиаб,
извечный враг и родня Ахримана, появляется в ней:
     Сказал  Афрасиаб' "Мы видим оба, Что погрузилась в сон людская злоба...
Покоя не было в душе людской, Но ты пришел и дал земле покой.
     Еще такого не было событья'
     Мы отдохнем от войн, кровопролитья
     Туран -- твой друг "
     Пиран  --  главный туранский  воитель  помогает Сияву-шу  в его  мирных
делах. Сам Ростам, живущий войной, неузнаваем, и  потерявший разум Кей-Кавус
обвиняет его в неправильном воспитании царевича:
     Ему внушил ты: мир нужнее чести, Из сердца сына вырвал корень мести.
     Покоя жаждешь ты и тишины, А не величья трона и страны.
     А может быть, именно  здесь, на острие джамшидова  меча  между Эраном и
Тураном,  родилось  это  предание, возвышающее дух перед природой, мир перед
войной?..
     Авраам  уже записал его стихами, но одно имя изменил. Туранка  Зарингис
-- дочь царя Афрасиаба -- была верной  женой благородному Сиявушу. Он назвал
ее Фа-рангис, что значит "Ослепительная", "Солнечная"...
     Бам... бам... бам...  бам... Еще половину  лета слушал он этот  звон...
Никогда не видел настоящего  моря Авраам, но знал  уже  его безбрежность.  В
зыбких  песчаных волнах была  дорога в  Согдиану,  и тошнило его от свирепой
верблюжьей  качки. На глазах вырастали черно-серебряные барханы, пересыпаясь
под ветром  один в другой. Бешеная река Оке раздваивала пустыню, деля мир на
Эран и Туран. Как  хотела текла она, и  срамным именем от присевшей на песок
женщины называли ее в просторечии.

        IX
     Это  было поздней  осенью,  когда  пузырились  от  дождей  неисчислимые
самаркандские хаузы  Он уже  много раз  проходил  по  невольничьему торжищу,
косясь  на продаваемых женщин И не останавливался, потому что всегда  боялся
увидеть их глаза.
     В Ктесифоне друг его Кабруй-хайям купил себе как-то девушку, и никакого
сомнения не появилось у  него при этом. Артак имел жену родственной  крови и
красивую рабыню-ромейку для  постели. Оба они  посмеивались над Авраамом  за
его стеснительность. Так же  естественно это  было для них, как пить, спать,
облегчаться  Он  злился на  себя и  каждую  ночь  твердо  решал  найти  себе
женщину...
     Под   крытыми   навесами  был   женский   базар   Постоянные  торговцы,
перекупающие девушек  у  приходящих караванов, имели там положенные места  В
синий и розовый атлас были закутаны женщины, дорогие украшения надевались им
на  оголенные  руки  и  ноги,  подвешивались к  ушам  и в  проколы  ноздрей,
густо-синяя полоса рисовалась по  бровям  А это  был случайный продавец, и у
самого края сидечи приведенные им девушка и старуха
     Сначала Авраам увидел заляпанную грязью  маленькую  ногу Вода стекала с
земляного навеса, и  крупные глиняные брызги падали на нее Тогда он невольно
посмотрел и  увидел  широко  раскрытые темные  глаза  под  обычными  бровями
Недоумение было в них.
     Уже пройдя базар, Авраам вдруг остановился и потом вернулся Быстро,  не
глядя,  договорился  он с  бородатым  узколицым дехканом-согдийцем  Тот  все
повторял, что она  -- девственница, и предлагал  ему еще  и старуху, которая
умела красить кошмы. Они пошли
     124


     к базарному главе Специальный человек с серебряным  знаком  на  цепочке
принял  положенную  плату и  установил, что девушка  переходит в его  полное
владение .
     Авраам привел ее в  дом  и все не смотрел на  нее. Пройдя в комнату, он
начал  почему-то  ходить  от  сундука к  двери  Она стала  к стене  и  молча
поворачивала  за ним голову Взпянув на ее забрызганные ноги,  он засуетился,
взял большой кувшин  и пошел  к хаузу.  Обернувшись, увидел Авраам, что  она
идет за ним...
     Кувшин никак не хотел тонуть в синеватом хаузе. Она взяла у него кувшин
и  набрала воды. Теперь  он  шел счедом, а она  несла кувшин на плече Быстро
мелькали ее щиколотки
     Потом  она  мылась,  долго  что-то  чистила,  убирала  уже  при горящей
лампаде,  а он бродил  по айвану, заходил  в виноградную беседку,  и  мелкий
дождь шелестел в больших пожухлых листьях ..
     Все  давно уже стихло в комнате, но  он не заходил. А  когда  зашел, то
увидел,  что  она  спит,  свернувшись  на кошме  под  обитым цветной  жестью
сундуком. Неслышно подошел Авраам...
     Совсем  девочкой  была  еще   она  Пухлые  губы  раскрылись,  и  розово
отсвечивало от огня  лампады маленькое  детское ухо. Завозившись во сне, она
еще  теснее прижалась спиной к сундуку Платьице-кетене сдвинулось,  и грубые
полотняные шаровары виднелись под ним .
     Авраам снял с сундука одеяла,  пододвинул на них девочку,  укрыл Она не
проснулась и  только прижалась щекой к его ладони. Он долго не отнимал руку,
боясь разбудить ее..
     Потом Авраам взял еще одеяло и подушку,  вынес  в прихожую. Он постелил
здесь  себе на  вдвое  свернутой  кошме, разделся и все  не задувал лампады,
задумчиво перебирая меж пальцев крест Из обычного кипариса был он, и стерся,
выцвел от пота грубый волосяной шнурок
     Древним стольным городом туранских владык был  Самарканд Ночами кричали
совы  в зубчатых руинах Кей-Афрасиаба, а  рядом на целый фарсанг разбросался
новый город...
     Каган Хушнаваз поставил свои шатры за городом, на
     125


     ровном месте, где не росли деревья. Из гуннской степи был он родом и не
терпел глиняную путаность дувалов. В три года раз наезжал туран-шах получить
причитаемое с Согдианы и потом снова уходил в свои степи.
     А меж шатров и вокруг носились царские  саки, и нельзя было представить
их  иначе  чем  в вечной скачке.  Служилые  люди это были, вроде азатов. Они
пасли табуны  лошадей и не  платили подати, но по царскому зову род  выделял
всадников  с  запасными  лошадьми  и в полном  боевом облачении. В месяц раз
съезжались  они  со  всей степи  в  место,  указанное царем.  Поэтому  еще с
незапамятных Кеевых войн их называли так -- кейсаки. А в Кте-сифоне их звали
кайсаками и говорили,  что из  синего железа у них руки. В парфянском войске
были они, и это их считали греки-ромеи кентаврами...
     С молодым  безусым кайсаком Шерйезданом -- "Львом Небесным"  подружился
он по уходе из Мерва. В охране серебра был тот при караване от туран-шаха, и
сразу чем-то полюбился ему Авраам. Всю  бесконечную  дорогу до Самарканда не
отходил  от  него  Шерйездан, учил  оберегаться от ядовитых пауков,  помогал
по-новому седлать коня. Здесь, в Самарканде, он  что ни день  наезжал в  дом
Авраама из царского стойбища. И всегда были с ним друзья -- такие же молодые
непоседливые кайсаки с  черным пушком  над  губой. Они пили  жгучее  кобылье
молоко из  кожаных мешков-турсуков и  смеялись так,  что осыпалась  пыль  со
старого, мазанного глиной потолка...
     На большом слоне, в  ковровом доме с бубенчиками, ехал великий канаранг
Гушнапсдад, возглавлявший  посольство. Четыре дня  пришлось  ему ждать, пока
царь Турана возвратится  с  охоты. В  двенадцатикрылой  белой юрте сидел  на
возвышении  прямой седоусый старик  в  лисьей  шапке с  бриллиантом.  Он  не
смотрел на кана-ранга, принудившего склонить до полу  свое громадное тело, и
только отрывисто спросил:
     -- Здоров ли мой сын и брат Кей-Кавад?
     Сестра  Светлолицего  Кавада,  оставленная   с  ним  когда-то  в  залог
туран-шаху несчастливым отцом их Перо-зом, сделалась  женой кагана. Потому и
назвал  он Кавада кроме всего и братом. Привезенное серебро  было отдано  на
монетный двор для переплавки в драхмы с изображением царя Турана...
     Вскоре ушел с караваном  в дальнейший путь его дядя Авель бар-Хенанишо.
И Тыква уехал навсегда, прижимая
     Цб


     перед собой к животу старый мешок с арамейскими грамотами. Потом отбыло
посольство, и один в Туране остался Авраам...
     На  развалины  Кей-Афрасиаба часто  ходил он, пока было тепло, и думал:
вправду  ли сказочный воитель Ростам разрушил их, мстя за убитого Сиявуша? В
предании  было сказано,  что злоба  и  черная зависть  погубили благородного
царевича, и таз наполнили враги его кровью...
     Все те  же  легенды  нашел  Авраам в Туране. Менялся лишь  угол зрения.
Ростам  оставался  героем,  но  совершал  подвиги  уже  не  от  лица  Эрана.
Отвлеченными примерами стали они, и без всякого  усилия сливался его образ с
Пираном,  вечным  туранским  ревнителем.  Зато в  недосягаемую  высь уплывал
царевич  Сиявуш,  и на  коврах,  стенах, рельефах  изображались  его деяния.
Исчадием тьмы представлялся Кей-Кавус, владыка Эрана. Сам Ростам клеймил его
точно теми же словами, какими в эранском варианте обличался Кей-Афрасиаб...
     А  эти стены, наверно, тоже пробивали солдаты  Ис-кандария,  потому что
следы  тех  же  таранов  сохраняли  они,  что в  Персеполисе и Мерве. Совсем
недалеко  отсюда, на  бурном Яксарте, была Александрия Дальняя,  от  которой
повернули назад  македонские фаланги, ибо  прошли уже дальше Кира.  Здесь, в
туранской Согдиане, взял  себе Искандарий жену Роксану, чтобы навечно свести
вместе Запад и Восток...
     Все полнилось здесь памятью о великом македонце. Больше десятка списков
восторженного повествования о его делах нашел Авраам. В  Александрии Дальней
и  других согдийских  городах,  куда выезжал он в эту зиму, показывали место
встречи его с Роксаной. На стенах дасткартов рядом с многофигурными цветными
композициями из  жизни Сиявуша  и сына его Фаруда  обязательно присутствовал
победоносный  Искандарий. Ученые согдийцы, язычники  и христиане, наряду  со
своим отсчетом времени, вели другое летосчисление от начала царствования его
отца -- Филиппа Македонского. И не мог  постичь Авраам смысла  этого исконно
туран-ского поклонения силе, обезлюдившей некогда Согдиану...
     Горькой  колючей  травой поросли руины,  и с великим  трудом можно было
пробираться через них. Ноги проваливались  в ямы, оседала веками слежавшаяся
глина,
     127


     справа  и слева слышалось  тихое  змеиное шипение.  И  буйный  виноград
оплетал   рухнувшие   дома,  увядшие  гроздья  сочились   прозрачным  медом.
Искривленные,  одичавшие деревья  из века в век усеивали развалины миндалем,
айвой,  белыми  согдийскими  абрикосами.  Не  было  земли  плодороднее этой,
смешанной с  укрепляющим дувальную глину  скотским  пометом. И  каждую весну
неизменно  прорывался  в  погребенный   город  переполненный  ледяной  водой
Зеравшан...
     Уже  много  таких  мертвых городов  видел  Авраам  и  не  встречал  там
челове