и  персы, невзирая на
род  и  племя:  Абба,  Кашви, Вуник, ибо родились  на  этой  земле,  говорят
одинаково, живут и плачут с народом ее...
     Кричали  сразу  много  женщин,  истошно,  захлебываясь  плачем.  Авраам
вскочил,  бросился туда, где  к реке выходила  стена  гаремного сада.  Азаты
стояли перед калиткой, не решаясь войти.  Прибежал Артак, сдвинул засов.  По
составленному вчера списку,  шестьдесят две женщины находились здесь: четыре
подлинные хозяйки, остальные -- сакар, не имеющие родовых прав  жены убитого
Быка-Зармихра.
     Гуркаганы -- "Волчья Кровь"! О них уже слышали.
     91


     В "Красную Ночь", воспользовавшись человеческим смятением,  разбили они
цепи,  загрызли стражников  и  вырвались из-под  земли,  куда  были  навечно
опущены за убийство...
     Пятеро  их стояли на ведущих к реке ступенях.  Большой ковровый узел  и
две закутанных женских фигуры лежали у их  ног. Еще один, с кривыми ногами и
руками, отвязывал внизу  большую  плоскодонную лодку. Мостик  от дасткарта к
причалу был спущен.
     --  Эй, зачем  вы здесь ?--спросил Артак. У них были белые, неживые  от
подземной  тьмы  лица.  Маленький  горбун крикнул  мерзкую  ругань,  яростно
погрозил дротиком.  Черные  волосы, как перья у  поедающих мертвечину  птиц,
закрывали  у него  уши.  Виден был лишь  большой  безгубый рот,  извергающий
похабные слова. Азаты вынули мечи.
     -- По закону справедливого Маздака!
     Голос  у  сказавшего  это   был  спокойный,  уверенный.  Рябое,  сильно
выдающееся  вперед лицо с едва  различимой полоской  лба показалось знакомым
Аврааму.  И вдруг  край верхней  губы  сам  собой обнажился,  открыв крепкие
желтые зубы... Да, это был он, который у дасткарта Спендиатов хотел убить из
кустов Светлолицего Кавада, царя царей!..
     Азаты  переглядывались,  некоторые вложили  мечи  в ножны. После смерти
хозяина  -- эранспахбеда  Зармих-ра --  все здесь разбежались или забились в
свои помещения. Азатов  послали  с диперанами на  раздачу зерна  и  не  дали
никаких указаний...
     Тот,  который возился у  лодки,  что-то крикнул. Двое сразу  подхватили
закутанных женщин,  бегом понесли  к  мостику. Остальные  отступали  спиной.
Рябой главарь прижал к себе непонятный узел.
     -- Слово и дело! -- закричал Артак.
     Услыхав  знакомый приказ,  азаты  уже  без колебаний  бросились,  ломая
розовые кусты. С ними были два маль-чика-деристденана в красных кабах, и они
опередили  остальных,  став  на пути  гуркаганов. Один  из  убегавших  сразу
оставил завернугую женщину, но горбун продолжал волочить свою добычу вниз по
ступеням.  Он злобно  завизжал,  увидев  преграду,  и начал быстро  и  часто
ьо-лоть ножом свой сверток. Один из церистденанов ухватился рукой за вдзвие.
Тогда  горбун извернулся, огромный  безгубый рот впился в  затылок мальчика.
Хрустнули позвонки...
     92


     Азаты  в это время  были заняты.  Они окружили  с  трех  сторон  рябого
главаря. Тот загородился узлом,  и острый  меч сверху донизу  разрубил вдруг
ковровую ткань. Мягкий  золотой  звон заставил всех  опустить  руки.  Словно
сияющее солнце вывалилось из ковра, раскатилось по траве. В тот же миг рябой
с  горбуном оказались  в лодке, и  она поплыла  вниз по  реке.  Огромный рот
горбуна был красным. Главарь встал на корме, повернулся лицом к берегу.  Все
та же  желтая  крысья  улыбка кривила  его  губы. У азатов  не было  с собой
луков...
     Закутанные в белый  и розовый шелк женщины  показались из-за  деревьев,
принялись  быстро собирать запястья, браслеты, жемчужные нити, узнавая свое.
На  азатов  посматривали,  поправляя  "платки молчания" поверх  ртов. Только
одна, неперсианка,  подсела к мертвой, отвела  намокшее  кровью покрывало  с
лица.  Лет  десяти была убитая девочка.  Рядом лежал  мальчик-деристденан  с
перекушенной шеей...
     Это  было  уже  не первый  раз,  когда гуркаганы  именем правды Маздака
отнимали  золото и  женщин,  поджигали дасткарты и убивали людей. И  рабы из
некоторых даст-картов шли в гуркаганы...
     В  дасткарте  Спендиатов  на  большом  хозяйственном  дворе  тоже  были
сдвинуты все засовы. Дипераны-финан-систы от эранамаркера Иегуды производили
учет и вывозку масла и пшеницы для раздачи голодным. Два больших каравана по
сто мулов,  груженных мешками и высокими белыми кувшинами, ушло в  Ктесифон.
Часть  продуктов была  оставлена  для  кормящихся здесь азатов и  диперанов.
Рабов, принадлежащих  тем из великих, кто  состоит на царской  службе,  тоже
пока не делили  между людьми.  Да  мало кто  и принял  бы к себе  их в такой
трудный год...
     И  лишних  женщин  не  было  у  эрандиперпата  Картира.  Три  его  жены
находились в  горном  Фарсе, а здесь жила лишь четвертая -- Белая  Фарангис.
Временных жен -- сакар старик не имел...
     Эрандиперпат  спокойно занимался  своими  делами, как будто не касалось
его  то,  что происходило в  дасткарте.  Все дипераны  знали, чю  старик сам
одобрил действия царя  царей в раздаче голодным  добра из  хранилищ великих.
Другие  великие  злобились на  него и говорили,  что  твердый арийский разум
всегда оставляет читающих книги...
     93


     Зато Мардан, надзиратель над  рабами, все время бегал  на хозяйственный
двор. Безмерное удивление было на его плоском лице. Каждый выносимый  кувшин
с  маслом провожал  он своими  водянистыми  глазами и всякий  раз  сглатывал
слюну...
     Один  вид  этого  человека был  противен  Аврааму.  И  не  только  ему.
Фархад-гусан  однажды  при  молчаливом   одобрении   прочих  азатов   свалил
надзирателя Мар-дана на  землю  и иссек  ему  всю  задницу арийской ременной
плетью.  Кара эта  была за  цыганенка Рама, которого всячески травил Мардан,
стремясь  отвадить  от дасткар-та.  Надзиратель вопил, хватался  за  сапоги,
трусливо молил о пощаде...
     Зато к рабам он  не ведал жалости. Однажды видел Авраам, как,  величаво
усевшись на специальный  пень для наказания  строптивых,  надзиратель Мардан
заставил  за  сто  шагов  ползти к  себе на животе  какого-то провинившегося
старика. Потом два дюжих раба, прислуживающих Мардану, положили  старика  на
этот  пень  и  принялись терзать  его тощую спину  колючими  прутьями. Рядом
плакала  и молила  молодая женщина,  а Мардан лишь самодовольно  улыбался. А
ведь сам он был сыном рабыни, надзиратель Мардан.
     Никаких  поручений не  давал  ему старый  эрандипер-пат,  но Мардан  по
собственной  воле подглядывал за всеми людьми  в дасткарте.  Как-то, стоя  с
Мушкданэ  под платаном,  заметил Авраам  у каменного  желоба  для стока воды
короткую тень. Потом вышла, как обычно, Белая Фарангис. Когда она удалилась,
Авраам оставил  дочку садовника и поспешил к водостоку. Но тень уже пропала.
В  полосе  света на миг  обозначился вдавленный  в плоское лицо нос ноздрями
наружу и вороватые испуганные глаза...
     Белая  Фарангис ждала  Сиявуша  и  все  ходила  по саду. Редко приезжал
воитель Сиявуш, потому что был с войсками. И без  Мушкданэ теперь приходил к
платану Авраам.  В  двух  шагах застывала от него  белая  тень. Ярким лунным
светом  светилось  ее  лицо  и узкая  рука,  придерживающая  покрывало.  Все
остальное  в  саду было темное: посыпанные белым камнем  дорожки, серебряные
листья деревьев, луна над головой...
     Однажды Авраам не вышел в сад. В лунную  тьму смотрел он из окна. Белая
тень замерла, качнулась в не-
     94


     доумении и сделала вдруг два шага к платану. Он похолодел и отпрянул от
окна. Неужели  знает  Белая Фарангис, что стоит там  он  всякий раз?! Когда,
набравшись духу, Авраам снова выглянул, лишь луна светила в саду..
     Почти все собрались в доме врача Бурзоя. Не было лишь Розбеха, занятого
где-то  с самим Маздаком. В красных кожаных куртках сидели  дипераны. Раньше
их носили только лучники из броневых башен на слонах. Этих курток много было
на царских складах, и  по  приказу Розбеха они выдавались теперь  едущим  на
хлеборас-пределение  в сатрапии. Многие  дипераны  сами заказывали  для себя
такие  куртки, обязательно нашивая карманы для  зажигательных наконечников к
стрелам
     -- Хватит диперанской болтовни! Пришло время действовать! .
     Это сказал  Абба, повторяя неумолимого Розбеха. Но врач  Бурзой покачал
седеющей головой:
     --  Что вы  думаете  делать с рабами,  если  захотят равенства,  хлеба,
женщин ваших? Из плоти и крови рабы... Все сразу замолчали. Абба вспыхнул.
     -- Ну и что же! -- закричал он, и отчаянность слышалась в его голосе.
     Бурзой вдруг повернулся к Аврааму:
     -- А ведь даже в  вашей святой книге, к рабам обращенной и  к равенству
призывающей, сказано: "раб  лукавый"...  И  это правда: родившийся в рабстве
лукав, труслив и злобен.
     -- И у  рабов  бывает  смелость,  --  заметил кто-то  из диперанов.  --
Известна притча о рабе, который  бросился на льва и жизнью своей заплатил за
спасение  господина. Разве мало таких примеров? Не всякий свободный способен
на такое!
     -- Да, свободный не способен на это, потому что собственная  жизнь  ему
дорога.  Не меньше чужой жизни ценит он ее, а жертвует  лишь при  желании. И
смелость   раба,   про   которую  сейчас   сказано,   в   безграничном   его
подобострастии. Смело заслоняет он в  бою своего господина,  смело бросается
на  льва  вместо  господина,  смело  ложится  под  палку,  которой  господин
наказывает его.  И  терпит, смело терпит... Да,  смелость раба -- это высшее
выражение подлой, собачьей трусости!
     95


     -- Ну, и... всегда рабам быть такими? -- спросил Авраам.
     Бурзой пожал плечами:
     --  Семь поколений требуется прожить свободным, чтобы очистить кровь от
этой мерзости... И в вашей книге тоже так сказано!..
     Врач Бурзой  уже  успокоился и  продолжал слушать  других. Про рабов не
хотели  больше говорить  и вернулись  к указу царя  царей и  бога  Кавада  о
раздачах из дасткартов.
     -- Увидите! -- кричал Абба. -- Наши  иудеи  и  христиане откупятся. Они
дадут золото,  и серебро, и зерно,  только бы не трогали их главные торговые
склады и мастерские. И будут  говорить о  братстве во Сионе, как будто Хисда
бен  Арика  или  Иошуа  бен Гуна  братья тому  стоящему  по  колено  в  воде
земледельцу, который  задолжал им уже на  семь лет  вперед! Или, может быть,
Авель   бар-Хенанишо,   первый   купец   Ктесифона,   брат  гун-дишапурскому
ткачу-христианину, ослепшему от шелковой пыли!..
     Диперан Лев-Разумник подтвердил, что действительно экзиларх мар Зутра и
епископ мар  Акакий обговаривали с вазиргом  Шапуром  положение иноверцев  в
новых условиях.  Двадцать мулов с серебром от них было вчера  разгружено  на
монетном дворе у эранамаркера Иегуды. Кроме  того, от торгового товарищества
выделяется пятьдесят  тайяров  и  пятнадцать караванов по  пятьсот  мулов  и
верблюдов  в  каждом для царских перевозок  хлеба. Они благодарили  царя  за
освобождение от незаконных поборов со стороны великих.
     -- Они еще выиграют от  этого! -- воскликнул Абба задрожав,--Все... все
надо отнять у них!..
     Врач Бурзой уже улыбался, как обычно. Когда опять заговорили  о великом
дне, он вдруг спросил:
     -- Что, если бы не нашлось азата,  который снес голову Быку-Зармихру?..
Ведь  народ, о котором  столько  говорим,  побежал  перед  слонами. Он  один
повернул все, этот азат...
     -- Если... Если!!..--снова вскипел Абба, считающий для себя необходимым
занять  место  Розбеха  в спорах. -- И Маздак один, и  царь  царей один.  Но
миллион людей пришло в Ктесифон за правдой. И гусары разъехались  перед этим
азатом: они ведь тоже народ. А сам азат -- разве не народ? Никто не знает до
сих пор его имени!..
     --  Да,  это  так,--  согласился Бурзой.-- А вот сами мы  кто9 Кем себя
считаем9  . Мы не пашем, не пасем скот, не куем железо, не  сучим шелк А вот
ездим  теперь  в красных  куртках,  плохо едим,  не  спим ночами  И  нанятые
великими люди убивают нас на дорогах Зачем нам это. самому Маздаку, Розбеху,
Аббе, Кабруй-хайя-му? Что в нас это? Кто мы?!
     -- Благодарности хотите9 -- ядовито спросил Артак.
     -- Я не о благодарности,--спокойно  ответил врач Бурзой -- Всегда были,
есть  и будут такие люди, и я хочу объяснить  место их  в  мире Сами они чем
считают себя9..
     Абба пожал плечами Много говорили о великих, которые увозят свои гаремы
в  дальние дасткарты или  в горы,  скрывают  ценности,  всячески  оттягивают
раздачу хлеба. Вокруг города  и в самом Ктесифоне  опасно стало ездить из-за
гуркаганов. Настоящую битву устроили они недавно с азатами-деристденанами
     Артак,  Абба и  Авраам ушли пораньше.  Завтра  им  предстояло  ехать  в
Хузистан -- самую голодную и близкую к Ктесифону сатрапию. .

        III
     Тот же  армянин,  смотритель  почтового  поста,  поил  лошадей.  Авраам
задумчиво смотрел на него.  Когда-то он натер седлом  язву,  и старик принес
ему  травяной мази.  Два года прошло с того времени. Неужели это он, Авраам,
ехал  здесь с  израненной  прутьями  спиной?..  Почему  поехал  он  сейчас в
Нисибин,  напросившись  у  эран-диперпата в  помощь  царскому посланнику для
переговоров с ромеями?..
     Всю  предыдущую  зиму  занимался  он  хлебораспреде-лением,  побывал  в
Хузистане, Мидии,  в  старом Фарсе, где  могилы  и рельефы  великих Кеев. Из
гробниц  п  колонн  мертвого  города Персеполиса таскали  камни для заборов.
Запустение ширилось в Эраншахре. Дасткарты  не отбирались у великих, но рабы
разбегались  от   них,  шли  в  гуркаганы.   Оливы  и   виноградники  стояли
неухоженные.
     Накануне в  дехе Исфандиара  выделял он пшеницу и женщин  из  дасткарта
голубого  Фаршедварда,  младшего  брата убитого Быка-Зармихра. Десять  тысяч
олив были срублены там под корень: лучше бы распределили их  между собой. Люди
-- вастриошан, несмотря на указ царя царей, все равно смотрели на это как на
чужое. В крови это у арийцев --  послушание и запрет на принадлежащее другим
добро...
     Легче  всего  оказалось  с женщинами.  Кроме двух,  все  дали согласие,
которого требовал  Маздак  при  определении  их в  дехканские  роды  и  роды
вастриошан.  Наверно, очень плохой  человек был голубой Фаршедвард.  Сам он,
боясь соседей -- азатов, сбежал  после смерти  брата  на Север. Где-то там у
него  было еще одно владение  с  женами.  Из его  дасткарта отдали в селения
восемьдесят одну женщину...
     Авраам  сам занимался этим. Ему помогали лишь младший диперан из округа
-- рустака, старый мобед и кедхода  -- староста селения. Одна из несогласных
идти в другую семью женщин приходилась младшей сестрой Фаршедварду -- своему
мужу. Она захотела  остаться  в своем  роде, и кедхода обещал  отвезти  ее в
дасткарт  одного из мелких  Каренов  неподалеку. Другую  женщину  Аврааму  с
азатами пришлось везти в  Ктесифон. Согдий-ка была она  и пожелала вернуться
домой. Но по дороге мул ее все  прижимался к коню красивого сотника-азата, и
после  ночевки  у  кузни  этот  сотник отправил ее к себе  домой, куда-то  в
Гилян...
     Грудь  и лицо маленькой согдийки видел Авраам у  кузни. И слышал ночью,
как  грубо возился с нею сотник.  Она  вскрикивала  и смеялась, как когда-то
Пула за дверью. После этого и потянуло его в Нисибин...
     Все  уменьшилось  в  Нисибине:  улицы,  площади,   дома.  Даже  водовоз
Хильдемунд сделался ниже, и бочка его осела. Все так же шили верблюжьи седла
не имеющие  достатка  студенты, по заросшему  крапивой двору бегал и ругался
мар Бобовай. На старом месте стоял столб с  правилами  академии" те же козлы
под ними и пустые скамейки были вокруг, но и это не взволновало...
     Больше  всего обрадовался его приезду Хильдемунд.  Старый вандал  ходил
вокруг него, украдкой вытирая глаза. И Авраам почувствовал при виде старика,
как  веки  его влажнеют. Что  это было между  ними:  может  быть,  те слова,
которые повторил когда-то Авраам на чудном северном языке...
     98


     Мар Бар-Саума  был  плох.  Он  лежал в затемненной  комнате на  высокой
деревянной  кровати, и волнистая белая борода покрывала  всю  ее, ниспадая к
полу. Епископ взял руку Авраама, подержал и отпустил...
     Авраам ходил  по Нисибину, переходил  с  царской стороны  на  торговую,
подолгу останавливался  на углах, в  тени  деревьев.  И  вдруг понял,  зачем
приехал. Она  шла  с  оплетенным  соломой  кувшином  под  рукой,  и  крепкие
маленькие плечи ее двигались в обратную шагу сторону. .
     Рабыня Пула остановилась, улыбнулась ему, отставила  кувшин. И спокойно
стояла, как  будто знала все и  ждала его приезда.  Словно  бы  ниже  ростом
сделалась  она,  но хитон еще туже был  натянут  у нее  на груди. И  плечами
слегка поводила она, даже когда стояла...
     -- Ну... как ты живешь, Пула? -- спросил он у нее.
     Она  приподняла  локоть  к  густым каштановым  волосам,  с  насмешливым
недоумением посмотрела ему прямо в глаза. И он быстро, сбиваясь, попросил ее
прийти к крепости, когда будет садиться солнце.
     Она кивнула, выслушав, и еще раз улыбнулась ему...
     В  крепости  она подошла, спокойно  оперлась на  его руку  и  повела по
тропинке.  Солнце  еще висело в небе, но  было уже  не жарко.  Он по  дороге
попытался обнять ее за плечи, но она освободилась, потому  что неудобно было
идти так вдвоем по чуть видной тропинке среди кустов. В сторону потом прошли
они еще немного...
     На  небольшой  полянке,  когда  к  кустам  вокруг  прибавились  высокие
папоротники, она остановилась, потянулась слегка  и удобно села на траву. Он
сел  рядом  и  сразу  обнял,  стал  трогать  руками  ее грудь,  плечи,  шею,
прижиматься  к ним  лицом.  Руки  его  мелко  дрожали.  Она  разрешала  все,
освобождая  только  лицо.  Потом  положила прохладные  ладони  ему на  щеки;
медленно,  закрыв глаза, приблизила  губы...  Руки у  него  вдруг  перестали
дрожать. Они сразу почувствовали ее колени и выше...
     -- Подожди...
     Она  встала,  распоясала  хитон,  сняла  его  через  голову,  аккуратно
постелила и легла на спину.  Он упал на колени, повалился на нее,  и  сквозь
поиски пробилось  удивление:  какие у женщин  тяжелые  и твердые ноги... Она
помогла ему...


     4*
     99



     Потом он не знал,  что ему делать.  Она  говорила о  чем-то,  как будто
ничего не было, смеялась. Когда ушло солнце, она сказала, чтобы он разделся,
потому  что  испачкает  травой одежду.  Он разделся, стараясь,  чтобы она не
видела, лег к ней. Тогда Пула повернулась и обняла его ..
     Каждый вечер теперь  пробирался он  в  крепость и  ждал во  тьме  белый
хитон.  Она  приходила  позже, закончив  свои  дела, и они сразу ложились на
траву Она учила тому, чего он не знал, и сама загоралась до потери памяти. А
он привык  уже  к ее  груди,  бедрам,  телу.  И только первое  удивление  не
проходило: какие у женщин крупные округлые  колени. Он почему-то представлял
их иначе.
     Хильдемунд ждал  его на скамье у сторожки, потому что Авраам  не  ходил
ночью  в  царские  казармы,  где им отвели  место,  а спал  у  него.  Вандал
покрякивал,  стелил  ему рядом  на лежанке,  сам ложился на  широкую дубовую
скамью. Кусок пирога с сыром и  холодное молоко  в  чашке всегда были у него
для Авраама.
     Днями он сидел  в царском  зале  сатрапии, составлял записи  разговоров
посланника  эрандиперпата  с ромей-ским  сенатором  Агафием Кратисфеном.  По
всему было видно,  что ромеи  тянут дело с выдачей  положенного  по договору
золота.  То  они справлялись, будет  ли  царь царей  строить  защитную стену
против гуннов в  Каспийских воротах, у Дербента;  то снова  заводили  вечный
разговор о  Нисибине. Сенатор  ненароком  осведомлялся  о  том  или ином  из
воителей  Эраншахра, чьи  дасткарты были разгромлены.  Чувствовалось, что он
знает все про дела в Ктесифоне Один раз сенатор даже спросил о Маз-даке...
     Хушнаваз, великий  туранский  владыка,  разгромивший  девять  лет назад
самого  Пероза  с  лучшим персидским  войском,  ждал  где-то  в своих степях
ежегодного приношения.  Что, если, не  получив  требуем