тучи.  Сделалось темно.  Густой туман,  в котором формировались
дождевые капли,  оказался таким плотным,  что мы  не видели конских хвостов.
Все стали мокрыми, словно нас окатили из ведра.
     Через   равные   промежутки  времени  тьма   освещалась  пронзительными
всплесками молний,  белых, как огонь магния. Грохот заставлял закрывать уши.
От ударов грома лошади непрестанно дрожали,  бились. Тонко звенело в голове.
Мы обреченно стояли,  завернувшись в бурки,  упрятав ружья,  и только-только
справлялись, чтобы удержать коней.
     Минут через сорок туча  свалилась в  долину.  Небо  посветлело.  Скорее
вниз,  к  лагерю!  Со  склонов Ятыргварты открылась долгожданная перспектива
гор.  Далекие  и  ближние  вершины  сияли  белыми  одеждами.  Снеговая линия
спустилась ниже пояса пихтовых и  буковых лесов.  Только в  самой долине еще
властвовали осенние краски.
     Столь любезный еще вчера,  Улагай старательно держался в  стороне и  за
всю дорогу не  обмолвился со  мной ни одним словом.  Зато к  Шильдеру он был
предельно внимателен:  все время спрашивал о самочувствии, помогал бинтовать
руки, поддерживал ослабевшего генерала в седле.
     В позднее послеобеденное время прибыли на бивуак. Там все были в сборе,
однако атмосфера была  какой-то  угнетенной,  безрадостной.  Князь  вышел из
шатра  в  теплом  халате  и  вязаной  шапочке,  поманил  Шильдера и  надолго
уединился с ним в шатре.
     Зато  как  весело,  как  тепло встретил меня Алексей Власович!  Он  был
безмерно рад и благополучному возвращению, и скорому отъезду охоты.
     - Ты ушел тогда в ночь,  а я,  парень,  никак уснуть не мог.  Боялся за
тебя. Все сразу на твою голову. Многовато.
     Я  рассказал,  что  с  ними случилось и  как  мы  подоспели.  Пропавшие
охотники увязались за  турами,  попали на крутой ледник,  там подранили двух
козлов, пустились в погоню, и вот одно неосторожное движение, неверный шаг -
и  падение,  которое могло закончиться трагически,  не заявись на помощь наш
отряд.
     Холодная, хрусткая и морозная ночь прошла спокойно.
     А  утром управляющий Охотой Эдуард Карлович Ютнер послал на  юг  группу
казаков  с  урядником Павловым готовить ночевки по  пути  следования гостей.
Распоряжение всем понятное.
     Нами уже  владело радостное чувство освобождения.  Настроение в  лагере
поднялось.  Песельники грянули бодрую песню.  Отоспался и  вылез  из  своего
шелкового шатра граф Сан-Донато.  Возле него тотчас появился Семен Чебурнов.
Его сиятельство уселся за стол,  камердинер поставил перед ним бутылку. Граф
высосал ее с  завидной быстротой,  побагровел и принялся шумно рассказывать,
как  свалил трех  туров.  Чебурнов притащил для  доказательства три  рогатых
головы.
     - Тремя пулями! - восторженно зачастил егерь. - Их сиятельство почти не
целится. Навскид! Вот глаз! Вот рука!..
     То ли Демидов уловил уж очень наглядную ложь,  то ли в нем накопилось и
искало выхода презрение к  угодливому Семену,  только он вдруг насупился,  а
когда к  столу охотников вышел князь и  другие сиятельные гости,  он встал и
пьяно закричал:
     - Князь,  а у тебя егеря-то продажные!  Сами туров настреляли,  я им по
пятерке за голову обещал, а теперь славу мне поют! Не по-тер-плю!..
     Все умолкли. Личико князя передернулось, глаза блеснули гневом.
     - Выясни, кто виновен, - бросил он Ютнеру.
     Графа увели в шатер. Управляющий нашел Косякина, и тот учинил настоящий
допрос среди егерей. Вскоре Ютнер доложил князю:
     - Егерь Чебурнов виновен, ваше императорское высочество.
     - Выпороть! Двадцать розог! Для примера и острастки!
     Косякин вызвал команду. Четыре казака подхватили беднягу и увели в лес.
     Сан-Донато,  расстроенный таким оборотом дела, пошумел в своем шалаше и
больше не выходил. Пил в одиночку.
     Перед  вечерней  трапезой  егерей  выстроили  возле  княжеского  стола.
Чебурнова не было. Князь постно сказал:
     - Благодарю вас за службу.
     И  сел,  согнувшись,  в  свое кресло.  Прошла целая минута в молчании и
замешательстве, прежде чем он добавил:
     - Приступайте, Ютнер.
     Управляющий Охотой поклонился, преисполненный торжественности. Он начал
говорить о благотворном влиянии заповедности для развития фауны Кавказа,  от
имени  князя высказал удовлетворение удачной охотой,  во  время которой были
убиты один  зубр,  двадцать два  оленя,  восемь туров,  более сорока серн  и
косуль, три кабана и медведь.
     - Я убежден, - сказал он далее, обращаясь к великому князю и его гостям
за столом,  -  я убежден, что дни, проведенные в трудах и охоте, останутся в
памяти  вашей  как  дни  радостные,   наполненные  страстию  и  азартом,  не
сравнимыми ни с  каким другим удовольствием.  Эта охота,  ваше императорское
высочество,   напомнила  мне  слова  из  "Охотничьего  указа"  царя  Алексея
Михайловича,  второго  из  рода  Романовых:  "Дудите,  охочи,  забавляйтесь,
утешайтеся сею  доброю потехою,  и  угодно и  весело,  да  не  одолевают вас
кручины и  печали.  Избирайте дни,  ездите часто,  напускайте,  добывайте не
лениво и не безскучно".
     Князь скупо улыбнулся:
     - Нам  бы  его печали,  Ютнер!..  А  впрочем,  за  новую встречу здесь,
господа! - И он поднял бокал.
     Улагай за его спиной взмахнул руками.
     - Ур-ра! Ур-ра! - закричали казаки, забывая и трудности, и опасность, и
жестокость, и кровь.
     Дождавшись тишины, Ютнер сказал:
     - Великому  князю  благоугодно отметить  егерский корпус,  обеспечивший
хорошую охоту,  личными подарками.  Всех егерей,  урядника Павлова и  есаула
Улагая князь награждает именными серебряными часами.
     Подарки с княжеским вензелем Ютнер тут же передал нам.
     Телеусов, стоявший рядом, тихо прошептал:
     - Семена забыли. Теперь от зависти почернеет. И нам век не забудет...
     После  ужина  мы  с  Алексеем  Власовичем уединились.  Счастливые столь
благополучным окончанием охоты,  уселись мы у  костерка возле своего шалаша,
разглядывали ночные тени леса и слушали песни.
     От большого стола отделился Шильдер.  Он спросил о  чем-то у  егерей и,
пошатываясь, направился прямо к нам. Мы поднялись. Генерал подошел, постоял,
рассматривая нас, и неожиданно обнял меня забинтованными руками:
     - Спасибо, братец. Обязан тебе. И не забуду.
     Растроганно сказавши так, повернулся и ушел.
     Мы  были  очень  смущены неожиданным проявлением чувств  благодарности,
полагая,  что события на леднике уже забыты. В том происшествии, собственно,
не было ничего особенного: в горах без взаимной поддержки нельзя. Кто из нас
откажется помочь другому в беде?
     Уже при холодном солнце,  часов в  восемь утра,  к шатру великого князя
подвели  гнедого  коня  в  седле  черкесского типа  -  с  высокой  спинкой и
передком.  Князь закинул длинную ногу через седло, оглядел выстроенный отряд
из казаков.
     Охота выступила в последний поход.  День стоял холодный,  но солнечный,
гроза и ночной мороз сбили последние листья с кленов,  берез и осин,  только
ель да пихта стояли в густо-черной хвое.
     Поднялись выше.  Тут  ощущался морозный ветер.  Копыта с  шумом сбивали
отвердевшую траву,  лопухи  ломались  с  хлопком,  напоминавшим револьверный
выстрел.   Быстро   прошли  широкую  красивую  долину  Ачипсты,   празднично
выбеленную ночным инеем.  Пересекли мрачные пихтарники и оказались на лугах,
недалеко от Мастаканского хребта. Отсюда открывался широкий обзор.
     В устье реки Холодной,  притоке кипучего Уруштена, охоту ожидал ночлег.
Уже стояли шалаши и палатки.  В редком сосняке горели костры.  Совсем близко
от  лагеря  холодно  поблескивал ледник.  Он  языками  спускался с  Псеашхо,
наиболее высокого хребта близ перевала.
     Ночевать у костров, под открытым небом было холодно. В вечернем воздухе
отчетливо и громко гудела река. Над ней по-зимнему вился парок. На береговых
камнях зацепились ледяные закрайки. Казалось, что наступила глубокая зима.
     С  утра  предстоял еще  один переход до  поселка,  уже  по  ту  сторону
перевала.  Тропа повела в гору,  все более тяжелая,  щебенистая. Алан тяжело
дышал и часто оглядывался,  словно спрашивал, почему ему не хватает воздуха.
Высота.
     Двигались все медленней,  с остановками.  Вот и Дзитаки остался позади.
Горы по  сторонам все  ниже.  Впереди открылась холмистая каменная равнина с
жухлой травой и  редкими березовыми кустиками.  Перевал всегда рисовался мне
как острый гребень, круто падающий в две стороны. Сюда север, туда юг. А тут
было довольно пространное нагорье и  холмы на нем.  Только почему-то вот эти
два ручейка текут не в ту сторону, откуда мы явились, а вперед по ходу.
     Алексей Власович крутил усы.
     - Все,  парень.  Достигли! Ты глянь-ка вон туда... - И указал за бугор,
куда уже смотрели, сгрудившись, высокие гости охоты.
     Голубая бездна открылась перед нами. В первый раз никак не догадаешься,
что там далекое Черное море!  А ближе,  под нами, лежала бесконечная долина,
наполненная таким зеленым и по-летнему свежим лесом,  что просто не верилось
в реальность картины.  Ведь только что прошли через зиму -  и вот оно опять,
утраченное и найденное роскошное лето!
     Среди зеленых лесов поблескивали извилистые ленточки рек. Облачное небо
висело над головой.  Всем телом,  лицом ощущалось влажное тепло, туго идущее
снизу.  Так  и  подмывало встать  на  стременах,  сорвать с  головы кубанку,
поднять руку и  закричать во все горло что-нибудь бессмысленное,  радостное,
призывное!..  Давно я не испытывал такого душевного подъема, такого счастья,
как на этом открытом для себя перевале - рядом с небом.
     Всадники сбились в  кучу,  все говорили громко,  не  слушая друг друга.
Вставали на стременах,  кубанки держали в  поднятых руках.  Возле охотников,
собравшихся поодаль,  суетились слуги, появились бутылки и кубки. Плескалось
вино. Охотники пили за благополучный переход.
     На  перевале гости расстались с  казачьей обслугой.  Не  ехали дальше и
егеря.  Ютнер распорядился, чтобы путь к поселку продолжали только Телеусов,
Кожевников и я. С нами остался и казенный лесничий Улагай.
     Спуск  начали  человек двадцать.  Вошли  в  Медвежьи ворота.  Двигались
осторожно,  тропа вилась змейкой, очень круто, щебень все время ссыпался под
копытами.  Заросли рябины,  явора, вечнозеленой лавровишни сменились темными
пихтовыми лесами,  буком,  а еще ниже начались непролазные джунгли, сузившие
тропу до двух аршин.  Пахло остро и  пряно -  никакого сравнения с  морозным
воздухом на высокогорье!
     Вечером,  уже  вблизи  поселка,  из  лесу  со  всех  сторон  послышался
печальный  вой  шакалов.   На  все  голоса  трещали  неведомые  мне  пичуги,
многоголосый хор их славил тепло и  лето.  Бурки пришлось свернуть,  кафтаны
нараспашку. Жарко и душно, как в бане.
     Перед  въездом в  поселок князя  встретил отряд  черноморских казаков и
старший егерь Охоты Никита Щербаков.  Эта встреча состоялась возле памятного
всем  солдатам старого бука,  на  светлой коре  которого еще  проглядывались
наплывы  по  вырезам,  сделанным много  лет  назад.  Можно  было  разглядеть
лавровый венок и  слова:  "На  сем месте стояла 2-я  рота Его императорского
высочества великого князя Дмитрия Константиновича полка.  1864 года,  мая 21
дня. С нами Бог!"
     Все сняли шапки, постояли молча, вспоминая героев уже давней войны.
     Отъехав немного, князь радостно воскликнул:
     - Сегодня,  господа,  впервые за  много дней  будем спать на  настоящих
кроватях!
     Мы с Телеусовым переглянулись. Не о славном прошлом России думал сейчас
великий князь...
     Подъехали к охотничьей даче Романовых.
     Играл оркестр, бегали слуги, горело множество огней. Цивилизация!
     Во  флигеле сбоку царской дачи,  куда нас  определили,  трещали дрова в
печурке,   было  чисто  и  уютно.   Уставшие,  разморенные  теплом,  мы  уже
приготовились было  ложиться,  когда открылась дверь и  денщик Ютнера позвал
меня к управляющему охотой.
     Он находился в  кабинете один,  уже переоделся,  был в черном сюртуке с
белой манишкой,  розовый,  вероятно после бани, еще более представительный и
благодушный. Я застыл у двери.
     - Садись, Зарецкий, - сказал он.
     Я присел на краешек стула.
     - Так вот,  объявляю твою судьбу...  Ты  показал себя на охоте с  самой
хорошей стороны.  А  на  Мастакане отличился сообразительностью и  быстротой
действия.  Мы оставляем тебя в  Охоте.  До тех пор,  пока,  разумеется,  она
существует.  Такой приказ я  подготовил,  он подписан князем.  Мы определяем
тебя егерем с  подчинением лично мне.  Я решил поручить тебе не какой-нибудь
один  участок,  а  общее  наблюдение за  самыми ценными и  редкими животными
Кавказа -  за  зубрами.  Это  очень  серьезное поручение,  юноша,  -  строго
продолжал он. - Ты обязан узнать все о зубрах, которые живут в междуречье от
Большой  Лабы   до   Белой.   Ты   должен  вести  их   учет,   сохранять  от
злоумышленников,  для  чего дается тебе право при необходимости мобилизовать
противу таких злоумышленников егерей и  лесников охраны.  И  конечно,  всеми
средствами содействовать развитию стада зубров.  Пока ты  еще  мало знаком с
зоологией,  не знаешь повадки зверей, но ты любишь природу, а знания придут.
Мы разрешаем тебе выехать в  столицу для окончания учебы и получения лесного
образования.  Я  надеюсь,  что  за  это  время ты  сумеешь пополнить и  свои
познания в  зоологии,  чтобы в  следующем году  вернуться сюда  для  долгой,
интересной и сложной работы.
     Он замолчал, но не сводил с меня глаз.
     - Что скажешь?
     Что  я  мог  сказать?  Что  не  ожидал  такого  поворота в  жизни?  Что
благодарен за возможность закончить образование? Что рад выполнить приказ?..
Но вместо всего этого я просто сказал:
     - Благодарю за честь, Эдуард Карлович.
     Почувствовал, как загорелись щеки, смял в горячих ладонях свою кубанку.
     - Вот и  отлично.  Завтра можешь возвращаться в Псебай вместе с другими
егерями.  Я  буду сопровождать великого князя в Боржомский дворец и останусь
там на  неопределенное время.  От  моего имени делами будет управлять Никита
Иванович  Щербаков,  с  ним  тебе  придется  работать  и  в  дальнейшем.  Не
задерживайся в Псебае, спеши в институт, тебе предстоит наверстать упущенный
месяц.  Чтобы облегчить знакомство с  зоологией,  я перешлю рекомендательные
письма к  знакомым мне профессорам,  они и окажут тебе некоторое содействие.
Но главное -  стремись к познаниям сам.  Если нет вопросов,  иди.  Через час
пришли ко мне Щербакова, и желаю тебе успеха.
     Какие там вопросы!..
     Я  сделал  четкий  поворот  налево-кругом  и  уставным  казачьим  шагом
направился к двери.
     Лишь на улице перевел дух.  Ютнер открыл передо мной дальние дали.  А в
ближайшие дни  -  столица,  свой студенческий кружок и  друг Саша Кухаревич,
который до  сих  пор находится в  полном неведении относительно моей судьбы.
Институт,  книги.  И зубры,  так внезапно вошедшие в жизнь.  Зубры,  которых
впервые увидел.
     Егеря не спали, у нас сидел Щербаков шла неторопливая беседа.
     - Что,  Андрей,  -  спросил Телеусов,  -  чарку поставили аль червонцем
наградили?
     - Подожди, Алексей Власович, дай остыть.
     И  я вышел,  свернул с дороги и в темноте отошел к лесу,  где и сел под
каштаном.  Как  все  повернулось!  Главное -  буду работать в  родном месте,
ходить по любимому лесу,  по Кавказу!  И  хранить зубров.  Хранитель зубров!
Звучит-то как!..
     Вспомнив о  поручении,  бегом вернулся,  сказал Щербакову,  чтобы шел к
управляющему, проводил его и тогда уселся пить чай.
     Когда пришел Щербаков,  я  коротко сказал о  своем разговоре с Ютнером.
Егеря слушали меня молча,  с  большим вниманием.  Добрый,  молчаливый Никита
Иванович,  большой,  ширококостный  человек  с  крупным  простым  лицом,  не
расспрашивал,  не  вступал в  разговор,  только кивал,  как  бы  одобряя все
услышанное.  Уважаемый в Псебае человек, он уже много лет руководил Охотой в
отсутствие Ютнера,  но  бремя власти не  изменило его характера и  действий.
Прямодушный,  он  не  знал  честолюбия,  оставался простым и  свойским и  не
оборачивал  чужих  слов  во  зло  другим.  Никто  не  мог  упрекнуть  его  в
несправедливости.  Старший среди всех нас  Кожевников -  тогда ему  было лет
тридцать с  небольшим,  -  с  лицом,  заросшим темным  волосом,  с  веселыми
славянскими глазами,  одобрительно бурчал что-то в бороду. Похоже, не моя, в
общем-то   устроенная,   судьба  одобрялась  егерями,   а   будущее  зубров,
открывшееся как  бы  внове после озабоченных слов Ютнера.  Кто  лучше егерей
знал,  сколько их,  как им трудно жить,  когда уже сотни,  а то и тысячи лет
люди гоняют их  по  всей земле,  чтобы убить,  попользоваться мясом,  кожей,
рогами. Кавказ - их последний оплот.
     - Что ж,  парень,  дело на тебя взвалили сурьезное.  - Щербаков прервал
наконец молчание. - А мы сообща помогем тебе в этом самом. Мы ведь уже много
годов только тем и занимаемся,  чтоб сохранить зверя,  а значит, и зубра. Не
больно ловко занимаемся,  но  и  не без старания.  И  в  будущем от этого не
отступимся.  А ты поедешь, поучишься, ума-разума наберешься - и давай назад.
Вместях  веселей работать,  тем  более  у  тебя  мать-отец  в  Псебае.  Так,
казаки-охотники?
     - Вот скажи ты,  Никита,  -  начал Телеусов.  -  Я про нашего Ютнера. И
господам он  должон зверя подать на  мушку.  И  сохранить того же  зверя ему
очень  охота.  Князь  своему  управителю за  что  деньги платит?  За  личное
удовольствие,  так я понимаю.  А он,  Ютнер то есть,  изволит беспокоиться и
насчет долгой жизни у зверя. Совесть это или что? Может, жилка у него такая,
до  природы любовная?  Ведь  мог  бы  запросто сказать,  как  многие  другие
говорят: на мой век хватит, а там...
     - Человек он,  так я тебе скажу.  -  И Щербаков поднял палец.  -  А раз
человек,  то  понимает,  что без природы мы  как бы голые,  бедные с  ног до
головы, и потому блюдет природу, чтоб на века хватило ее всем. И князь опять
же кое-что соображает.  Смотри,  запретил зубров бить.  Двух - и точка! А мы
дали и  того меньше.  Власть,  какая она ни есть,  природу не должна в обиду
давать.  Это как сук под собой рубить. В пустыне кому охота жить? Да и как в
ней жить,  в  пустыне-то?  Будь моя воля,  я  бы  не  токмо Андрея на охрану
поставил,  а  всяческую охоту в этих местах воспретил.  Пущай твари плодятся
здеся под надзором нашим и уходят питаться и размножаться во всякую любую им
сторону. Как цыплята от наседки. На то и Кавказ. Общий питомник, значит. Вот
и майкопский лесничий Шапошников об этом самом в Питер написал.
     Наш разговор затянулся далеко за полночь.  Все мне было приятно в  этих
суровых с  виду,  пусть и  не  очень грамотных людях.  Их  доброта к  лесу и
зверям,  понимание жизни было простым и естественным.  Она не знала границ и
не  могла обозначаться словом "служба".  Я  вспомнил,  как  искусно Телеусов
уводил знатных гостей от  зубров,  как  с  опасностью для жизни освободил из
капкана барса, нуждающегося в защите не менее, чем зубры. Я и уснул с доброй
мыслью о том, что рядом такие хорошие люди.
     Чем  свет  мы  поднялись,  осмотрели  своих  коней,  глянули  с  высоты
романовской дачи на уютную и  сонную Красную Поляну,  на пенистую,  сердитую
Мзымту, бегущую к морю, и тронулись по знакомой тропе на перевал.


        "x x x"

     На этом кончаются записи в книге красного переплета.
     Последний десяток  страниц  Зарецкий исписал очень  убористым почерком,
многие слова сокращал -  видно, хотелось ему закончить описание событий в ту
осень на  оставшихся страницах первой своей книги.  И  он  использовал ее до
конца!  Ни  одной  чистой страницы не  осталось.  Некоторые фразы вписаны на
полях,  даже на  внутренней стороне обложки.  Но он так и  не сумел втиснуть
сюда  свои  впечатления  по  возвращении домой  после  насыщенной  событиями
великокняжеской охоты.
     Зато вторую, зеленую кн