х гражданской войны, немецкой оккупации ряда областей!
Как  видите,  о  природе  Советская власть  не  забывает.  Скажите,  что  вы
предлагаете?
     - Объединить несколько десятков или  сотен  людей  в  лесных  станицах,
рассказать им о заповедности, дать возможность получать какую-нибудь выгоду,
которая не  противоречит охране природы,  и  обязать хранить зубров,  других
зверей, сам лес до более счастливого часа.
     - Кооперация?  - Он произнес незнакомое мне слово с некоторой надеждой.
- В  этом  есть резон.  Объединить охотников в  добровольный союз,  поручить
охрану. Что вместо жалованья?..
     - Лицензии на отстрел серны,  медведя,  куницы,  -  быстро сказал я.  -
Отлов и отстрел волков. Лес для хозяйственных нужд.
     Постников еще раз заглянул в мой диплом, потом с любопытством уставился
на меня.
     - Постойте-ка. Вы служили в Кубанской охоте?
     - Служил.
     - Кто-то мне о  вас рассказывал...  -  Он погладил двумя пальцами белый
высокий лоб. - Да, да...
     И, подвинув телефон, завертел ручкой "Эриксона". Сказал в трубку:
     - Товарищ  Вишнякова?   Здравствуйте.   Постников  из  лесного  отдела.
По-моему,  у  нас  в  Совете  есть  кто-то  близко знакомый с  бывшей Охотой
великого князя. Как?..
     Он слушал и все более дружески смотрел на меня.  Что-то записал. Сказал
спасибо, попрощался и положил трубку.
     - Я   говорил   с   заместителем   председателя  областного   исполкома
Вишняковой. Вам знакомо имя Екатерины Кухаревич?
     - Кати? Ну как же!
     - Так вот, мы сейчас попробуем отыскать ее.
     - Знаете,  -  я  даже встал от волнения.  -  Ведь я  и в город поехал с
надеждой увидеть именно Катю и  ее  мужа.  Нам  так много нужно сказать друг
другу!
     Минут  через сорок мы  с  провожатым шагали по  Красной улице,  вошли в
парадный подъезд городской больницы,  товарищ пошел искать Катю,  я  стал  у
стенки;  увидел длинный коридор с  койками в три ряда,  услышал стоны.  Меня
мутило от  запаха карболки и  хлороформа.  Вдруг из этого ада выплыла Катя с
измученным,  постаревшим и  серьезным лицом.  Она была в  стареньком тяжелом
платье,  в красной косынке,  какая-то незнакомая.  Увидев меня, просияла. Мы
обнялись, поцеловались.
     - Гора с горой не сходятся...  - сказала она, стараясь не заплакать при
людях. - Как вы там?
     - Саша? - спросил я. - Где он, что с ним?
     - В Новороссийске.  Недавно был здесь, помогал отвоевывать город. Опять
ускакал. А у меня заботы свои. Тиф у нас.
     Она  выглядела страшно уставшей,  занятой.  Как после выяснилось,  Катя
занимала   пост   заместителя  заведующего  -   или   начальника  -   отдела
здравоохранения в  Совете.  Мы  договорились встретиться вечером,  Катя дала
свой адрес. Подумала, сдвинув брови, сказала:
     - Нет,  не так,  вечером тебе нельзя выходить. В городе опасно. Знаешь,
всякие элементы,  грабители, потом этот подпольный "Круг спасения Кубани" из
офицеров.  Да и наш главком Сорокин, кажется, очень склонен к авантюрам. Иди
сейчас к Постникову,  он выпишет тебе мандат.  А завтра... Ну, часов в шесть
утра?
     Около нас  уже  стояли люди,  все  они ожидали Катю.  Она протянула мне
руку.  От дверей я  видел ее еще с минуту,  как шла и на ходу читала бумаги,
отдавала распоряжения,  и была в ней,  маленькой,  измученной,  такая воля и
энергия, что я и пожалел ее и залюбовался ею.
     Постников встретил меня совсем дружески, заставил подробно рассказать о
плане кооперации,  сам посоветовал, как создать организацию из надежных лиц,
выработать устав, права и обязанности ее членов.
     Мандаты он выписал на Шапошникова, которого знал, и на меня.
     - Вам еще надо договориться о праве ношения оружия.  Сейчас строго. Вот
вам адрес и  моя записка в  военный отдел.  Патроны у нас на вес золота.  Не
сможем выдать. Перед отъездом заходите, еще поговорим.
     До  конца дня я  пробыл в  военном отделе и  после недолгих переговоров
получил  десять  подписанных,  но  не  заполненных бланков  на  право  иметь
винтовку. Комиссар Волик, принявший меня на пять минут, ворчливо сказал:
     - Знаю о вас по рассказам товарища Кати. Иначе бы... Прошу не забывать,
что  в   ваших  лесах  могут  появиться  бело-зеленые.   Да  и   Покровский.
Понимаете?.. Надеюсь, вы не протянете им руки.
     Револьвер мне вернули. И даже посоветовали быть настороже, если окажусь
ночью  на  улицах  города.  Я  поспешил к  знакомым Шапошникова и  только  с
рассветом пошел в центр, где на Екатерининской улице, рядом с кинотеатром со
старым названием "Мон-Плезир",  квартировала Катя.  Весь  этот дом  занимали
работники Совета, у входивших проверяли документы.
     Катя жила в небольшой комнате. Она уже встала, приготовила чай, усадила
меня  за  стол.  И  начала рассказывать.  Тогда  от  речки  Кочеты,  где  мы
расстались,  она  проехала спокойно до  самого Екатеринодара,  но  первый же
патруль белых на  улице остановил ее  и  арестовал.  Три  дня  провела она в
тюрьме. Выпустили. Ее спасли документы военфельдшера.
     - И очень вовремя,  - без улыбки сказала она. - Наши как раз подступили
к  городу,  белые при отходе расстреляли всех узников без разбора,  тридцать
заложников увели с  собой.  Ну,  а  вскоре я отыскала Сашу.  Он был в первой
колонне наших войск,  которые наступали со стороны Крымской.  Худой -  ужас!
Одни глаза да нос. Мы всего два дня пробыли вместе. Умчался в Новороссийск.
     - В Новороссийск?..
     - Да.  -  И,  понизив голос,  добавила:  - Там сложнейшая обстановка! И
чтобы не забыть: твой недруг Керим Улагай объявился.
     - Где он?
     - Отсиживался в  ауле Суворово-Черкесском,  а когда наши пошли на город
от  Новороссийска,  поднял восстание.  Его  молодчики вырезали в  окружающих
селениях всех,  кто сочувствовал Советской власти,  и ушли в горы у Горячего
Ключа. Имей это в виду. Горные тропы Улагай знает!
     - А его брат?
     - Старший?   Командует  дивизией  у  Деникина.  Вернее,  командовал.  В
последних боях ранен в живот,  отлеживается в госпитале.  О,  этот еще более
опасен. Вообще, Андрей, большие испытания впереди! Мы, в сущности, окружены.
Деникинцы заметно набирают силу. А в наших рядах не очень многолюдно. Потери
огромны. И тебе, Андрей, пора выбрать, с кем ты и против кого.
     - Я выбрал, Катя.
     - Зубров?
     - И новую власть.
     - Вот это ответ! - Она обрадованно встала. - Очень хорошо! Да, чтобы не
забыть...  На днях будет объявлена всеобщая мобилизация.  И твои планы могут
рухнуть без тебя и  твоих друзей.  Хотя бы  пятерым егерям надо остаться для
охраны  Кавказа.   Иначе  никакой  надежды  на  заповедник.   Я   постараюсь
договориться в  военном отделе.  А теперь поведай,  как у тебя.  Что Данута?
Отец, мать?
     Она радостно удивилась, когда узнала, чем занимается Данута.
     - И  ты  молчал?  Такая удача!  Мы  будем забирать все ее травы.  Так и
скажи.  Даже платить сможем,  хотя...  Ты  знаешь,  мы  работаем без всякого
жалованья, поэтому вряд ли сможем. Ты видел, что творится в больнице? Ничего
нет. Врачи сбежали. Все, Андрей. Идем. Сделаем доброе дело для твоих зубров.
     Вместе с ней я вновь оказался у комиссара Волика.
     - Фамилии ваших егерей? - Комиссар даже не глянул на меня.
     - Телеусов, Кожевников, Шапошников...
     - И Зарецкий,  - подсказала Катя. Через стол взяла из-под рук комиссара
подписанные бумаги.  -  Ты сделал добро для Кавказа, товарищ Волик, спасибо.
Кавказские егеря - с нами.
     Подталкивая меня к двери, она вышла.
     - Бери. Это освобождение от мобилизации. Работайте спокойно. Ты слышал,
что я сказала комиссару?
     - Слышал. Так и будет.
     - Успеха тебе  и  Дануте.  Будем  надеяться,  что  не  в  последний раз
видимся.
     Через пять дней я приехал в Псебай.
     Весна  здесь  позеленила  и  украсила  улицы.   Горы  звенели  птичьими
голосами. Запах свежести плыл от леса.


        "3"

     Данута с женщинами из аптечного отряда ушла в горы. От Шапошникова меня
ждала  весточка.  В  записке  сказывал:  "Вдвоем  с  Коротченкой выехали  по
Лабенку.  Осмотрим  дорогу  и  мосты.  Задержимся  на  Умпыре,  если  сумеем
проехать.  Телеусов  с  племянником  отправились  на  Гузерипль  и  Молчепу,
Кожевников и  Седов обещали провести работу в  Сохрае и  Даховской,  видимо,
заглянут на Кишу. Ждем на Умпыре с новостями".
     За два вечера я встретился с десятком знакомых псебайцев.  Разговор шел
о  Народной охоте,  о  кооперативе.  Я уже знал,  что в Псебае все спокойно,
передела земли никто не  требовал,  все  осталось,  как было.  Спокойствие в
Псебае помогало моему предприятию.  Почему бы  не заняться кооперативом?  Но
что-то мешало,  это я почувствовал сразу. Земляки мои слушали и помалкивали,
вздыхали.
     - Власть-то разрешила? - спросил один.
     Я показал мандат.
     - А если она упадет, эта власть? - задали вопрос.
     Вот в чем дело! Если Советы не удержатся, то за кооператив - порождение
Советов -  придется нести ответ.  Боялись.  Не верили,  что пришла настоящая
власть. Вдруг Кубанская рада, тот же Деникин... И - к стенке.
     Словом, на первых собраниях охотники согласия не дали. Без результатов.
     Тогда я строго объявил:
     - Предупреждаю:  в лес с винтовкой не ходить! Нас хоть и мало, но зверя
в обиду не дадим.
     Лишь  на  третьем  собрании в  кооператив согласились вступить четверо.
Среди них  -  молодые братья Никотины,  два  лесных следопыта.  Они  тут  же
получили карту с участком для охраны по левому берегу Уруштена и лицензию на
право охоты и отстрела за сезон трех косуль и медведя,  конечно, за границей
бывшей Кубанской охоты.
     Слух об этом прошел по Псебаю,  и вскоре ко мне домой пришли сразу семь
человек.  "Правление" вроде бы обрастало людьми.  Хоть и небольшая, а все же
помощь.
     Прошла  первая  неделя  мая.  Данута вернулась.  Она  ласкала Мишаньку,
вздыхала и гасила улыбку.
     Дома спросила:
     - Ты собираешься в горы?
     - Через день-два.
     - Я  поеду  с  тобой.  Проводишь до  моих  аптекарей,  они  работают за
эстонским поселком.  Эстонки давно знают толк в  травах,  но у них все это с
мистикой, с тайнами, как волшебство. Есть, например, наговор в путь-дорогу с
одолень-травой...  - И, сдвинув брови, она произнесла нараспев и вполголоса:
- "Одолень-трава!  Одолей ты злых людей, лихо бы на нас не думали, скверного
не  мыслили.  Одолей мне  горы  высокия,  долы низкия,  озера синия,  берега
крутыя,  леса темныя..."  Ты знаешь,  что это за одолень?  Кувшинки озерные,
по-нашему - лилии.
     Вот тут-то я  и вспомнил,  что Улагай близко.  Но Дануте не сказал,  не
растревожил.   Провожу  и  все  тропы  осмотрю.   Осторожность,  и  еще  раз
осторожность!
     - Найду кувшинку,  положу тебе лепестки в кармашек, и никакие злые люди
моего мужа не тронут, - задумчиво произнесла Данута.
     Читает она мои мысли!..
     Выехали,  как ездят на фронте: Василий Никотин сажен на двести впереди,
с  винтовкой на  руке,  потом мы  с  Данутой,  ловко сидевшей на  Кунице (мы
все-таки поменялись лошадьми, Кунак для нее немного высоковат), а сзади, как
охрана, ехал Саша Никотин и еще один егерь.
     Ночевали  недалеко,   на  лесопильне,  собрание  провели,  мужиков  тут
осталось всего одиннадцать. Они согласились вступить в охотничий кооператив,
только патронов и пороху запросили.
     И в эстонском поселке,  где Дануту хорошо знали и привечали,  состоялся
разговор о  кооперативе и о возможности проникновения в заповедник белых.  В
аптекарской караулке,  куда прибыли на  другой день,  я  потолковал с  двумя
старыми казаками,  которые охраняли женщин, попросил быть настороже и только
после  этого  отправился  с   братьями  Никотиными  обследовать  тропы  выше
Уруштена, чтобы убедиться, нет ли поблизости чужих.
     В горах лес едва зазеленел, хорошо просматривался. Вскоре мы убедились,
что ни одного человеческого следа поблизости нет.  Никотины остались наверху
искать себе место под лагерь, а я вернулся к женщинам и Дануте, чтобы оттуда
поехать на Умпырь, где меня ждал Шапошников.
     "Команда" Дануты  работала.  Под  навесом  уже  сушились травы,  разные
стебли-корневища.   Данута  шутила,  охала,  что  нигде  нет  одолень-травы,
выглядела спокойной, сильной. На поясе носила браунинг - мой подарок.
     Я отправился по знакомой тропе к Балканам.
     Чаще всего егеря бывали здесь,  у висячего моста через Лабенок, яростно
бившийся о каменные берега ущелья. Наша обжитая тропа.
     Мостик висел ржавый,  почерневший. Под ним грохотала река. Рядом чистая
тропа.   А  на  ней  след  двух  подкованных  лошадей.  След  Шапошникова  и
Коротченко.
     Я  спешился,  пустил Кунака на  зеленый бережок,  хотел было  пройти по
мостику на  ту сторону,  но остерегся:  прогнили доски,  опасно.  Обернулся,
глянул на  коня и  тотчас сбросил со спины винтовку:  Кунак стоял,  выставив
уши, и глядел на трону, назад. Река приглушала все звуки, но конь-то почуял!
Я  стал за камень.  И  не напрасно.  Показался один всадник,  за ним второй.
Ехали беспечно,  бросив поводья.  Вот они уже близко. Остроконечная бородка,
веселое лицо. Телеусов!..
     Он упал с седла в мои объятия. Друг любезный!..
     - Откуда вы?
     - С  самого Гузерипля,  почитай.  Прошлись немного по  Кише,  там  есть
тропа,  ну  и  наскочили на  ребят Никотиных,  они  сказали о  тебе.  Как не
повидаться!  Вышли напрямки,  через перевальчик, благо снега там немного. Ты
живой-здоровый?
     Завечерело. Ущелье затянуло туманом. Не сговариваясь, расседлали коней,
нашли  свое  старое  пепелище и  поставили костер.  Племянник Телеусова увел
коней на лужок, замеченный саженях в полтораста.
     Мостик  мы  сильно  раскачали.  Вроде  ничего.  Скрипит,  но  держится.
Власович обвязался веревкой,  хотел идти.  Только ступил,  как вниз полетела
доска. Вот, нельзя. И мы вернулись назад.
     Уселись у  костра,  погрелись,  взялись за чан,  особенно вкусный после
жесткой солонины,  стали вспоминать довоенное время.  Я рассказал об Улагае,
Семене  Чебурнове  и  его  брате  -   колченогом.  Телеусов  кивал,  смотрел
задумчиво,  вздыхал.  Нету покоя на Кавказе! А с врагами, что ж... Привычное
дело. Встретим, если надо.
     Сделалось морозно и  темно.  Накинули бурки.  Костер разгорелся.  Так и
уснули у огня,  привалясь друг к другу.  А с рассветом ополоснулись в ручье,
поели  горячего,  оглянулись  на  мостик  слева  и  потянулись  к  перевалу.
Знакомые, дорогие места. За вторым перевалом - кордон Умпырь.
     Шапошникова с  Коротченко на кордоне не оказалось,  но по всем приметам
они  жили  тут  не  один день.  Дом  протоплен,  еда  приготовлена.  Куда-то
отъехали.
     Мы отдали коней хлопцу, и он повел их на выгревы, где зеленела трава. А
сами прошли шагов триста на  гору и  поднялись на  вышку,  устроенную еще до
войны на старой огромной сосне.
     Эко нам повезло!  Сразу увидели зубров.  Два стада отдыхало за  рекой в
редком  грушовнике.  Еще  одно  -  левей,  на  спуске Сергеева гая.  Лежали,
пригретые солнцем.  Снизу из долины хорошо видать все горные склоны. Взялись
считать.  Один,  другой,  третий.  Сошлись на  том,  что  зубров  здесь  сто
одиннадцать.  При довоенном подсчете было сто семьдесят девять.  Мрачноватая
статистика.
     Вот тогда Алексей Власович и сказал:
     - Слышь-ка,  на Молчепе я  нашел только одно стадо.  Семь штук,  из них
один теленок.
     При Кухаревичах там паслось тридцать девять.
     Главное дело нашей жизни заметно шло к закату.  Война. Все та же война.
Она  уже  закрывала небо  над  Кавказом,  но  и  до  того успела уполовинить
зубриное стадо. Что дальше? Как сохранить зверя?..
     Подавленные, мы молча возвращались на кордон. В чащу леса, откуда вдруг
донеслись голоса,  звон стремян, вошли скрытно и тихо. Не двое там... Сняв с
плеча винтовки,  мы осторожно шли от дуба к дубу.  И, лишь увидев на крыльце
черноволосого Шапошникова, вздохнули свободно и пошли полным шагом.
     Шапошников  присел  на  крыльцо,   закурил.  Заметив  нас,  обрадованно
взмахнул руками.
     - Где вы пропадали? Заждались...
     В  сенцах стояли сложенные снопом винтовки.  Семь или  восемь.  Как  на
фронте.
     - Было дело? - спросил я.
     - Еще какое! Казаки устроили гай на зубров по реке Бескесу, вот до чего
обнаглели!  Из Преградной,  с Урупа собрались. Сперва выследили быков, потом
собрали человек до двадцати и пошли на них.  Всю охоту мы не видели, да и не
хотели видеть,  куда  нам  с  такой оравой биться.  А  восьмерых застукали в
засидке*.  "Руки  вверх!"  -  оружие и  коней поотобрали,  и  валяй топай из
пределов Народной охоты.
     ______________
     * Засидка - засада.

     Я  представил себе  Шапошникова и  Коротченко в  лесу  против жадных до
крови, озверевших восьмерых. Смело действовали!..
     - Зубры пострадали?
     - Двух они успели завалить.  А  в  гай попало семнадцать,  их  гнали на
выстрелы.  Не подскочи мы,  могли уполовинить стадо.  Ой,  беда, Михайлович!
Идти  в  Преградную  агитировать  нам  нельзя.  Озлили  казаков.  Но  и  они
поостерегутся за Большую Лабу ходить.


        "4"

     Теплый май пришел и на высоты в верхнем течении реки Шиша,  что впадает
в Кишу. Дубовые и грабовые рощи стояли тут полупрозрачные, юно-оголенные, но
на  южных покатостях деревья уже бросали густую тень,  а  травы поднялись на
добрую четверть.  Всюду запахло весной,  цветами,  устойчивым теплом.  Везде
журчала вода.  Глубокий покой стоял в  этой  глухомани.  Казалось,  весь мир
радуется солнцу, все в улыбке и нет места ни злу, ни беде.
     На  стоянке  у  Козликиной поляны  Шапошников пошел  было  к  реке,  но
вернулся и поманил нас. Шагов за сто крикнул:
     - Вы только гляньте, что они тут наделали!
     Через редкий лес  и  поляну шла крепко утоптанная дорога аршина* в  три
шириной,  уже подсохшая и довольно ровная.  Это натоптали зубры.  Сколько их
прошагало здесь?
     ______________
     *  Аршин -  русская мера длины,  равная 0,711  метра,  применявшаяся до
введения метрической системы.

     - К  солонцу.  -  Телеусов показал на ручей,  окрасивший камни в ржавый
цвет. Ручей вкатывался в речную извилину, возле которой и обрывалась дорога.
- Гляньте,  тут и  свежие следы.  Весной им  такая водичка особливо по душе:
трава молодая,  сладкая, да и матки вот-вот разрешатся, соль дюже нужна им в
это время.
     За  три дня ходу по  тропам скального района мы  увидели довольно много
оленей и  серн,  туров на  каменных хребтах.  Раза  четыре в  бинокль ловили
вдалеке черные силуэты зубров то на опушке леса,  то в  молодом папоротнике.
Уже за княжеским балаганом подняли стадо голов в пятнадцать -  все зубрицы с
однолетками. А к исходу дня заметили и дымок над кордоном.
     Василий  Васильевич  Кожевников  в  расстегнутой телогрее,  разморенный
теплом,  сидел на крыльце,  а рядом скорым шагом ходил туда-сюда неизвестный
нам человек в военном кителе без погон,  в сапогах, коренастый, широкоплечий
и,  судя по его движениям,  очень нервный.  Он непрестанно говорил,  помогая
себе жестами,  забрасывал руки за  спину,  прижимал к  лицу.  Что за  добрый
молодец заявился к нам?
     Увидев караван,  Кожевников бодро поднялся, захватил огромными ладонями
бороду и протащил ее через ладони,  спрямляя и причесывая.  Незнакомец резко
повернулся, по губам его я увидел, как спросил нетерпеливо: кто такие?
     Кожевников что-то коротко ответил ему и двинулся навстречу.
     - Знал,  что возвернетесь сюда,  -  прогудел он.  -  И сюрприз для того
случая приготовил.  Да и вы - смотрю и не верю, - будто с войны идете. Вона,
сколь у вас коней, оружия! Пушки еще не хватает.
     Незнакомец стоял рядом. Перехватив мой взгляд, щелкнул каблуками.
     - Задоров, Борис Артамонович. Честь имею!
     - Вы офицер?
     - Бывший прапорщик. Одиннадцатая Новгородская стрелковая дивизия.
     - Почему же бывший? Офицерский корпус еще существует. У Деникина.
     - С ними покончено.  По кр