лет-во-ре-на, - по слогам произнесла она.
     Семен Чебурнов уже стоял в кабинете.  На Зарецкого он глядел с вызовом.
Нагловатое лицо его горело. Заработал...
     - Чего не поздоровался,  чекист?  -  громко спросил Сурен.  - Или вы не
знакомы?
     - Непонятно мне,  товарищ комиссар,  как  вот  этот...  -  он  кивнул в
сторону Андрея.  -  Не ждал не ведал,  что встрену. Пощадили, выходит, живым
оставили их благородие? А пошто не шлепнули?
     - Свидетель нужный, вот и не шлепнули. Много знает.
     - Супротив кого же свидетель, позвольте спросить?
     - Здесь  вопросы  задаю  я,   Чебурнов.   Первый  вопрос:  где  сегодня
обретается твой хозяин полковник Улагай?
     - У меня хозяев немае.  Я сам себе хозяин. Что касаемо Улагая, знать не
знаю и не хочу об ем говорить. Контра. Одна шайка-лавочка вот с этим.
     - Но  ты  служил  у   этой  контры?   Сперва  в   Лабинской.   Потом  в
Суворово-Черкесском. И на фронте. Так где же он сейчас?
     - Не могу знать.  Все мы служили их благородиям.  Под нагайкой.  А ноне
наше время, мы сами подвиги делаем.
     - Ну,  твои подвиги, Чебурнов, у меня записаны. Вот один из них: в июне
1918  года  ты  вместе  с  Улагаем расстрелял в  хуторе  Шабановском семерых
активистов Советской власти. Их фамилии...
     О,  как мгновенно изменился в лице Чебурнов! Ноги не удержали его, сел.
Лоб покрылся крупными каплями пота. Давно забытое, считал.
     - Далее. - Сурен посмотрел на него. - Во время поиска казацких сокровищ
в  Фанагорийской ты  зарубил  на  глазах  семьи  красного казака  Бережного.
Свидетели живы,  я  их  уже вызвал для опознания.  И  наконец,  ты оклеветал
Зарецкого. Ты боялся его. Он знал о твоей тесной связи с Улагаем. Так?
     - Наговоры  все.   Вранье,   -  хрипло  выговорил  вконец  раздавленный
Чебурнов.  - А ты... Не в последний раз встретились! - И с ненавистью глянул
на Зарецкого.
     Сурен кивнул конвоирам, и Семена увели.
     - Каков?  Тут у меня лишь немногое из того,  что наделал этот мерзавец.
Но он получит свое.  А  ретивый командир,  что пошел на поводу у  Чебурнова,
разжалован и уволен из ЧК. Так легко поддаться на провокацию!..
     Андрей Михайлович молчал. Сурен подошел к нему, обнял за плечи.
     - Поезжайте-ка  вы  домой,   Андрей  Михайлович,  и  беритесь  за  свое
благородное  дело.  Все  в  прошлом...  Если  будут  осложнения,  немедленно
сообщите мне.  Все,  что я  узнаю о Кате и Саше,  тотчас передам вам.  Слово
друга!
     Андрей пожал ему руку и шагнул к двери.
     Через несколько дней Зарецкие уехали в Псебай.
     Возле армавирского вокзала их встретил Шапошников.
     - Звонил твой друг Сурен.  Сказал,  что вы поехали.  Ну вот я... У меня
отличный экипаж. Идемте. Так-то веселей, когда вместе.
     В тележке Христофора Георгиевича под сеном лежали две винтовки. Одну он
протянул Андрею:
     - Узнаешь?
     Это была старая винтовка Зарецкого.
     - Между прочим,  отыскали и  Куницу.  Она стоит у вас в конюшне.  А вот
новость не очень приятная: Семка сбежал...
     - Чебурнов?! - Андрей Михайлович даже отшатнулся.
     - В местном ЧК только что депешу получили.  Его вели ночью с очередного
допроса  на  Дубинку.  У  карасунского перехода изловчился ударить конвоира,
выхватил винтовку и заколол другого.  Бежал в парк,  оттуда к реке, переплыл
Кубань, ну а дальше - ищи-свищи. Лес!
     Данута  презрительно  сощурилась.   Андрей  промолчал.   Понял,  почему
Шапошников прихватил с собой винтовки.
     - Ладно,  -  сказал он как можно спокойнее.  -  Нам к неожиданностям не
привыкать. Что с нашими делами по заповеднику?
     - Кажется,  удалось.  Есть постановление ревкома. - И победно посмотрел
на Зарецкого.
     - А Постников?
     - Скоро приедет к нам.  Так сказал при встрече, когда я отговаривал его
от этой поездки. Куда там!..


        "6"

     Здесь нам  нужно привести несколько строчек,  которые Андрей Михайлович
написал,  видимо,  в первые дни по возвращении домой.  Конечно,  он сразу же
встретился со своими друзьями по охране зубров -  Телеусовым, Кожевниковым и
другими. Они рассказали не только о зубрах, но и о положении на Кубани.
     Гражданская война  подходила к  концу,  белые войска оставались лишь  в
Крыму.
     Но  зато на Кавказе контрреволюция не утихала.  И  в  предгорьях,  и  в
степной  Кубани,  где  генералы  терпели  полное  поражение в  открытом бою,
началась борьба тайная,  еще  более жестокая и  изуверская.  Об  этой  войне
Зарецкий довольно скупо  рассказал в  своей  синей  тетради,  отметив только
самые важные события, так или иначе связанные с судьбой заповедника и зубров
в нем.
     Вот одна из таких важных записей,  которая одновременно свидетельствует
об упадке духа у всегда боевого и решительного человека.
     "Зубров удалось насчитать всего  шестьдесят шесть голов.  Пусть не  все
попали на  глаза егерям.  Но  так  мало!..  У  нас  осталось лишь два стада,
которые бродят теперь между Кишей и Лабенком.  Именно бродят. Они не в силах
остановиться подольше на излюбленном пастбище. Повсюду их стерегут винтовки.
Они в осаде. И нам очень трудно сберечь это сокровище природы.
     Тяжелая зима унесла весь молодняк. Он погиб от бескормицы, переходов по
глубокому снегу,  через коварные реки и перевалы.  А весной в горы нахлынули
вооруженные браконьеры из  голодных станиц.  Более  того,  леса  на  Урупе и
Большой Лабе оказались под контролем бело-зеленых банд.  Зубров там уже нет.
И  хода  туда для  нас  нет.  Шкуро,  Улагай и  Козликин владеют заповедными
местами к востоку от Псебая.
     Итак, в центре намеченного заповедника осталось только шестьдесят шесть
зубров. Убережем ли?!"

     Теперь о событиях конца двадцатого года и далее.
     Прежде всего о Зарецком.
     Сказать,  что он,  вернувшись к  семье,  остался таким же,  каким был в
драматический день отъезда на Кишу, значило бы сказать неправду.
     Последующие события сильно повлияли на него.
     Андрей Михайлович поразил домашних своей сосредоточенной молчаливостью,
чрезмерной сдержанностью.  Он мог и час и два сидеть, слушать милую болтовню
сына  и  не  вымолвить ни  слова.  На  вопросы  Мишаньки  не  отвечал,  лишь
поглаживал его  по  мягким русым  волосам или  осторожно касался губами лба,
щеки и задумчиво,  еле заметно улыбался.  В такие минуты глаза его влажнели.
Свидетельница подобных сцен  бабушка Софья Павловна тихо  уходила,  прижимая
платок к глазам.
     Андрей Михайлович недобро сводил брови,  если его  просили рассказать о
подробностях.  Он  старался  уйти  от  любопытных,  всякое  многословие  его
раздражало.  Полюбил одиночество.  Данута, не сводившая с него глаз, однажды
видела,  как он остановился у  старого дуба,  осторожно погладил его корявую
кору и  прижался щекой к  теплому стволу.  Так  и  стоял,  греясь у  вечного
дерева.  Походив по лесу за огородом,  возвращался и  молча брался за топор,
рубанок,   поправлял  изгородь,   сарай  -   все  обстоятельно,  с  мужицкой
неторопливостью и с неотвязной какой-то думой.
     Просыпаясь ночью, Данута могла увидеть его лежащим с открытыми глазами,
устремленными в пустоту.
     И  Шапошников,   и  Телеусов,   частенько  навещавшие  Псебай,   своими
рассказами лишь на короткое время выводили Зарецкого из угрюмой замкнутости.
Он  задавал два-три вопроса,  но не загорался,  как прежде,  не сопереживал.
Лишь редко и глубоко вздыхал.
     Шел  ему  тогда  тридцать  четвертый  год.  Время  наибольшего расцвета
личности.
     Впервые он вышел из этого состояния, когда на псебайской улице встретил
жену Семки Чебурнова. Возле нее семенила пятилетняя дочка.
     Крупная,  растолстевшая женщина  сжала  губы  и  церемонно поклонилась.
Зарецкий остановился. Все вспомнилось...
     - И  деж  это мово хозяина подевали?..  -  плачущим голосом завела было
Чебурнова,  но, глянув на егеря, осеклась. Он смотрел на девочку, та, открыв
рот,  на  него -  доверчиво и  любопытно,  синие глаза ее ждали добрых слов,
ласки, игры.
     - Как тебя зовут? - тихо спросил Андрей Михайлович.
     - Ксю-уша, - протянула девочка. - А тебя?
     Он ответно улыбнулся,  просто и хорошо,  как улыбаются друзьям. Готовая
удариться  в  голос,  Чебурнова  растерялась.  Она  собиралась  обрушить  на
Зарецкого всю  свою бабью злость,  но  эта  добрая улыбка "вражины" погасила
даже ее боевитость.  Слезы потекли у нее но щекам.  А он погладил девочку по
голове и  пошел дальше,  не погасив своей улыбки.  Вдруг что-то сдвинулось в
его сердце,  тяжесть свалилась.  Миром правит добро,  а не зло. Что общего у
злодея Семена с этой ясноглазой девочкой? Ей принадлежит будущее!
     В тот день старший Зарецкий спросил Андрея:
     - Как жить думаешь, сынок?
     - Как и прежде,  - спокойно ответил он. - В горы поеду, к своим зверям,
если они еще остались.
     - Ну и добро.  И хорошо,  с товарищами-друзьями. А то ведь они без тебя
растерялись. Думают, бросил ты общее дело.
     - Знаешь, папа, - сказал Андрей раздумчиво, - я все размышлял, где мера
подлости и зла,  где их предел?  И вдруг понял;  нет у зла корней. Зло - как
заразиха в поле. Отсеки ее, и поля очистятся. Только добро вечно, а зло лишь
на время приходит и уходит. Словно змеи в сыром лесу.
     - Слава всевышнему!  -  Отец  поднял глаза к  небу.  -  Ты  становишься
прежним человеком, сынок. Мы так боялись...
     За  вечерним чаем  Андрей Михайлович разговаривал охотно,  даже  шутил.
Данута,  враз помолодевшая,  с  пылающими щеками,  тормошила его и Мишаньку,
смеялась.  Всем  было хорошо.  Впервые в  этом году счастье осветило дом,  в
котором побывала беда.
     Через неделю в Псебай приехал лесничий Постников с группой специалистов
и большой охраной, которую возглавлял Сурен.
     Пожимая руку Андрею, он сказал:
     - А я, как видите, напросился в экспедицию. Соскучился по родным горам.
Катя и Саша просили передать сердечный привет. Весной обещали быть у вас.
     - Рады дорогим гостям.
     - Не  гостями приедут,  Андрей  Михайлович.  Они  получили назначение в
ревком. На постоянную работу в Майкоп.
     - О-о!  Тем лучше.  Власть на местах.  Рассказывайте, как они, что? Что
вообще в мире?
     - Война, - коротко сказал Постников.
     - Как война?  - Андрей насторожился. - Или до нас не доходят вести? - И
посмотрел на отца: уж он-то должен быть в курсе таких событий.
     - Маленькая хитрость,  -  смущенно сказал Михаил Николаевич.  -  Ты  не
обижайся,  Андрей.  Мы просто оберегали тебя,  чтобы не волновать.  Ну-с,  а
теперь, когда наши друзья проговорились...
     Постников серьезно, даже строго сказал:
     - Улагай вторгся на Кубань. Не ваш знакомый полковник, а генерал Сергей
Улагай,  его  брат.  Отряды  высадились  в  нескольких  местах  на  Азовском
побережье и  пошли  по  станицам Кубани в  сторону Краснодара.  И  сразу  же
активизировались банды по Большой Лабе и Пшише,  кое-где в степях Кубани. Но
к городу белые не прорвались. Десант разбит и отброшен за Керченский пролив.
Однако война с  подпольем продолжается.  И не только в лесу.  Против нас еще
голод, разруха.
     - Как же вы приехали, чтобы идти в лес? Такая опасность!
     - Как видите,  с охраной.  Дело заповедования не ждет. Одни вы мало что
сделаете.  По  нашим сведениям,  в  черте будущего заповедника бело-зеленых,
кажется, нет.
     - Вы  всерьез  говорите  о  заповеднике?   -  Андрей  Михайлович  сидел
напряженно, на лице его возникла некоторая растерянность. - В такое время...
     - Еще как верю! - весело воскликнул Постников. - Да будет вам известно,
дорогой  коллега,  что  Астраханский  ревком  в  прошлом  году  обратился  к
Владимиру Ильичу Ленину с просьбой законодательно утвердить местный декрет о
заповеднике в дельте Волги. В апреле минувшего года Ленин подписал декрет. А
совсем недавно, в мае месяце, учрежден заповедник на Урале. Я надеюсь, что к
концу года  Кубано-Черноморский ревком вынесет окончательное постановление о
Кавказском  заповеднике.   Проект  Шапошникова  удовлетворил  все   стороны.
Молодчина Христофор Георгиевич!  И  вас  надо отметить:  вон  сколько зверей
сохранили! Даже зубры есть! Теперь попробуем определить границы заповедника.
Нанесем на  карту,  остолбим,  чтобы ни у  кого не осталось сомнения:  здесь
запретная зона.
     - Так за чем же дело стало,  друзья! - воскликнул Зарецкий. - Ехать так
ехать! И погода подходящая. А мы хоть сейчас.
     - Хорошо  сказано!  -  Постников с  готовностью поднялся.  -  Намечайте
маршрут. И в путь-дорогу.
     Зарецкий прижал руки к груди.
     - Я так ждал этого часа!
     И  вот  снова страницы из  синей тетради.  Почерк Зарецкого,  все более
твердый и уверенный, хотя события драматичны не менее, чем несколько месяцев
назад.


                               Запись шестая

                 Гибель Постникова. Исчезновение Задорова.
             Мы наблюдаем жизнь зубров. Бой в Умпырской долине.
             Постановление о заповеднике. Сложности с охраной.
                 Снова вместе с Сашей и Катей Кухаревичами.


        "1"

     Самой  трудной,   даже  спорной  оставалась  восточная  граница  бывшей
великокняжеской Охоты.  Ближние станицы по Большой Лабе постоянно оспаривали
право на этот заповедный, богатый зверем участок.
     Именно сюда и выехала экспедиция.
     Как это случилось,  сказать трудно, но слух опередил наш приезд. Первое
столкновение произошло на  стихийном сходе казаков из Преградной.  Они хмуро
выслушали начальника лесного отдела, потом стали кричать, что земля по Урупу
и  Лабе издавна принадлежит казакам,  что  заповедник -  это  грабительство.
Убедить их в необходимости сохранить зверя и всю природу никак не удавалось.
Мне просто не дали говорить.  Сошлись на том, что надо разделить леса и горы
к обоюдной выгоде.  Казаки неохотно выбрали своих представителей для поездки
с экспедицией, но расходились с обидой в сердце.
     Разделили отряд  на  две  группы.  Постников с  частью  охраны и  пятью
станичниками пошел к верховьям Зеленчука. Мы с Телеусовым и Задоровым и тоже
с  пятью  казаками направились на  северо-запад.  Станичники и  в  походе не
переставали говорить о своем праве на луга по Урупу и Лабе, где у нас всегда
обитало большое стадо зубров.
     Первый день прошел спокойно.  Лишь в сумерках сквозь редколесье Алексей
Власович углядел  в  бинокль  каких-то  всадников.  За  ними  погнались было
Задоров   и   три   красноармейца,   но   те   живо   скрылись.   Станичники
перешептывались.  А утром,  сославшись на домашние дела, уехали. Один из них
перед отъездом шепнул Задорову: "Поостерегайтесь, тут по лесу бродят..."
     Ночью  мы  спали  в  стороне  от  костров,  выставили  дежурных.  Перед
рассветом сверху хлопнул одиночный выстрел,  пуля  подняла искры  и  пепел в
костре. Тем и кончилось.
     Нам удалось наметить на карте старую границу и  в натуре пройти по ней.
Закончив  работу,   поехали  на  верхний  Уруп,   чтобы  сойтись  с  группой
Постникова.
     Отыскали своих удачно.  Они стояли на биваке. Шел спор с казаками из-за
границы по южной части,  где всегда паслись зубры и были очень хорошие луга.
Всласть поругавшись, станичники вскочили на коней и уехали. Плохо.
     Экспедиция осталась в глухом и диком районе.  Тропы мы здесь знавали не
хуже местных пастухов.
     - Чужие не тревожили? - спросил я у Сурена.
     - Нет. А вас?
     - Пробовали напугать.
     - Не на пугливых напали, верно? - Он весело улыбался.
     Отряд  повел  Телеусов,  знаток лесных троп.  За  двумя хребтами лежала
Умпырская  долина.  Повернули западнее,  чтобы  пройти  по  старой  границе.
Обнаруживали редкие каменные столбы или высоко спиленные деревья с  затесами
на пнях.
     - Просеку надо, - говорил Постников, сверяясь с картой. - Иначе граница
не  вызовет уважения.  А  что  южная  сторона,  Андрей Михайлович?  Где  там
граница?
     Я сказал, что Главный Кавказ, перевал - естественный рубеж. Зубры редко
выходят  на   южные  склоны.   Там   другой  климат,   непривычная  для  них
растительность.
     Постников с уважением смотрел на чернозубые скалы в снегу. Здесь он был
впервые. Горы казались ему полными тайн.
     Отряд  цепочкой следовал вдоль  некрутого склона.  Сурен  подравнялся к
Постникову и  что-то со смехом рассказывал ему.  Эта минута запомнилась мне,
потому что все страшное произошло сразу же после того, как я оглянулся.
     Постников вдруг  стал  неловко клониться к  лошадиной гриве,  лицо  его
странно бледнело. И лишь секундой позже донесся звук выстрелов. Пули достали
цель прежде звука.  Стреляли сбоку и сверху сразу из многих винтовок, целясь
по  нашему скученному центру.  Сурен почти упал  с  седла и,  перекатившись,
ухватился за ногу.  Лошадь его билась в агонии.  Через мгновение все были на
земле,   за  укрытиями.   Началась  ответная  стрельба.   Два  красноармейца
освободили Постникова из  стремян,  положили на  жесткую  щебенку.  Недвижно
лежали  два  бойца.  Еще  двое  стонали,  раненные.  Телеусов шептал  что-то
неслышное и  не сводил глаз с  камней,  где укрывалась засада.  Винтовка его
лежала на руке. Вот он уловил мгновение, приложился и выстрелил. Из-за скалы
поднялась и упала черная -  на фоне неба -  фигура.  Еще одна в предсмертном
прыжке показалась и исчезла.  Сурен сидя бил из маузера.  Я стрелял с упора,
посылая пулю за пулей в невидимого врага.
     Вдруг бой оборвался. Все стихло. Банда снялась. Мы поднялись и побежали
наверх,  достигли засады  немного  раньше,  чем  бандиты  успели  укрыться в
березняке.  Теперь роли переменились. Трое из убегавших остались на лугу. Из
березняка опять  загремело.  Продолжать погоню через  открытый луг  означало
верную смерть.
     - Ко мне,  ребята!  -  крикнул Телеусов красноармейцам и  пошел с  ними
левее, за крупные скалы, чтобы обстрелять банду на отходе.
     Я вернулся поникший. Сурен с непокрытой головой сидел возле Постникова.
     - Что с ним? - Я наклонился над лесничим.
     Постников был мертв. Две пулевые раны в груди.
     Сурена уже перевязали.  У него было ранение в бедро,  навылет. Он сидел
боком, крепко сжав зубы. Боль невыносимая. А впереди дорога по горам...
     - Вернемся в Преградную, - сказал я. - Это ближе. Там фельдшер.
     - И банда...  - Сурен процедил это слово сквозь зубы. - Какого человека
потеряли!  -  И в отчаянии схватился за голову. - Ведь предупреждали его. Не
послушал!..
     Вернулся из погони Телеусов с охраной.  Носилки мы уже приготовили,  на
них  уложили  Сурена.  Наскоро  сделали плетенки для  убитых.  Двое  раненых
держались в седлах.
     Печальный караван только к  ночи  выехал на  дорогу,  а  часа через три
прибыл в станицу.  Дома стояли словно нежилые. Утром подводы повезли раненых
и  погибших в  далекий Невинномысск.  По  настоянию Сурена с  ними  уехал  и
Задоров: ему нужно было как-то определиться в сложных событиях тайной войны.
Сурен обещал помочь.
     - Андрей Михайлович,  прошу вас, очень прошу не рисковать! Помните, что
на  вас  огромная  ответственность  за  будущий  заповедник,  за  сохранение
зубров... - вот что сказал Сурен на прощание.
     Наш поредевший отряд возвращался через Ахметовскую в  Псебай.  Телеусов
вздыхал, хмурился, помалкивал.
     - Убитых не опознал? - спросил я его.
     - Чужие,  Андрей. Лица гладкие, одеты добре. Офицерская дружина. Опасно
знаешь что?  Умпырь рядом. Как бы они туда не проникли. Место для них больно
подходящее.  Жилье и все такое. А у нас никого там нету. Одни зубры, которых
совсем мало.
     В  эти дни мы  особенно ясно поняли,  что бело-зеленые,  закрепившись в
горах,  не  только угроза нашим жизням,  но  еще  большая угроза заповедному
зверю.  Просить  ревком  послать  воинские части?  В  горах  один  человек с
винтовкой уложит роту. У тех же Балканов. Опасная, изнурительная война!
     Вчера Сурен рассказывал мне о широко разветвленной организации, которую
создал Керим Улагай на  Кубани.  Каждый отряд имел свой район действий.  В