ас мы просим всего-навсего одного быка и
пять телочек. - Зарецкий начинал раздражаться.
     - Шесть? На такую цифру я согласен. А вот перспектива, как ты сказал...
Туристам ходу на Кавказ не будет. Этого нельзя!
     - Заповедник не для туристов.
     - Ух ты!  Базу для них строю. В Гузерипле, на Умпыре. Выгодное, считаю,
дело.
     И тогда разгорелся шумный спор. Ученые, перебивая друг друга, принялись
доказывать  ошибочность директорского взгляда.  Заповедование -  это  прежде
всего запрет на  всякую деятельность и  пользование,  будь  то  лес,  охота,
туристские тропы.
     Был ли  это первый довоенный спор на  живучую тему или он  уже случался
раньше,  сказать трудно.  Но  и  позже,  спустя  десятилетия,  отголоски его
зазвучали,  к  сожалению,  не  только  на  кордонах,  но  и  в  министерских
кабинетах, да так аукнулись, что тяжелым бременем пали на многие заповедники
страны.
     - Ладно...  -  Директор прижал ладони к ушам. - Бумагу я подписываю. Но
вся ответственность на тебе,  Зарецкий.  И на тебе, Шарова. Снабжать кормами
категорически отказываюсь!  Всех  зверей -  на  самообслуживание!  Роги-ноги
есть,  пусть ходят и кору гложут, траву стригут. С меня спрос, а не с этого,
извините, Дарвина.
     В разговоре,  в громком споре никто не услышал, как открылась дверь и в
комнату тихо вошел какой-то растерянный, сутулый Андрей Михайлович Зарецкий.
Он облокотился о притолоку, послушал и, уловив паузу, сказал:
     - Я с плохой вестью, друзья. Только что из Хамышков. Телеусов умер...
     Мгновение глубокой тишины.  И общий вздох,  словно большая человеческая
душа  охнула.  Всхлипнула Лида.  Все  стояли  опустив головы.  Первый  егерь
заповедника...
     - В одночасье помер,  -  сказал Зарецкий.  -  Приехал за мной в Майкоп,
переночевал,  выехали сюда,  добрались до его дома.  Он вошел,  сел у стены,
жена налила воды в умывальник,  обернулась,  а он и голову уронил...  Вечная
ему память! Одно утешение: удалось ему увидеть зубров на Кавказе.
     Утром  кишинские зуброводы выехали  в  Хамышки.  Хоронили старого егеря
многолюдно и торжественно. Могила его осталась на старом солдатском кладбище
через дорогу от поселка.
     Не пришлось ему дожить до страшного июня сорок первого.


        "3"

     На пути в Москву Михаил Зарецкий два дня провел в Майкопе.
     Его  отец,  еще  более осунувшийся после смерти Алексея Власовича,  все
более озабоченный сообщениями из Европы,  где широко полыхала война,  как-то
очень невнимательно выслушал планы,  которые разворачивал перед ним  Михаил.
Это не означало,  конечно,  потерю интереса к заповедным делам и к зубрам на
Кавказе. Это была реакция на тревожные и грустные события жизни. Неужели его
сыну тоже суждено надеть солдатскую шинель?..  Что  за  век  такой,  что  за
ярость человеческая?..
     А  Михаил не думал о  войне и ни о чем другом,  связанным с войной.  Он
всецело продолжал жить заповедником,  зубрами,  ему было хорошо там, рядом с
Лидой, которая на редкость умно и деятельно помогала Зарецкому в его работе.
Общее дело заполнило всю их жизнь. И дело это казалось им наиважнейшим среди
всех других. Еще бы - восстановить утерянный вид!
     - Я хочу,  папа,  добиться покупки новых зубров,  - говорил Михаил. - У
Яна Жабинского записано,  что в  Польше были еще потомки Кавказа,  по  имени
Борус, Бискайя и Бизерта, с хорошей долей кавказской крови. Целы они? Или их
потомки?  На  будущий год  у  нас  появятся еще  зубрята от  Журавля.  Опять
возникнет угроза близкородственного размножения, мы хотим избежать этого. Из
Москвы  я  думаю  выехать  в  Беловежскую пущу,  чтобы  ускорить дело.  Надо
привезти несколько зубров.
     Отец посмотрел на карту.  Немцы находились всего в  двухстах километрах
от пущи. Такая опасность!.. Понимает ли он?..
     Данута Францевна смотрела на  сына,  на  мужа,  опять на  мужа и  сына,
догадывалась,  что переживает Андрей Михайлович и о чем не знает их сын. Она
не  хотела,  чтобы  отец  все  это  высказал  и  испортил  Мише  его  боевое
настроение.
     Андрей Михайлович подошел к карте.
     - Посмотри сюда,  Миша.  Подумай.  Вот она, пуща, а вот тут - немцы, их
отмобилизованные дивизии.  Их танки и штыки.  Их многолетняя нацеленность на
восток, дранг нах остен.
     - Штыки немцев повернуты, кажется, не в нашу сторону.
     - Штыки легко повернуть куда угодно.  Ни  один старый солдат не верит в
стабильность положения на  нашей  западной  границе.  Затишье  перед  бурей.
Фашисты - и мы. Неодолимая пропасть. Я не уверен, что успеешь отловить быков
в Беловежской пуще, что вообще поедешь туда.
     - О чем ты,  папа?..  -  Михаил вдруг сел, испуганно посмотрел на отца,
потом  на  карту.   Он  не  был  готов  к  подобному  разговору.   Война  не
представлялась ему чем-то  очень близким и  опасным.  Мы достаточно сильны -
это он знал,  так был воспитан,  с верой в победу. - Неужели ты думаешь, что
они рискнут напасть?..
     - Да,  я  так  думаю.  И  когда настанет удобный для них момент,  штыки
повернутся в нашу сторону.  Я не знаю, как сложится обстановка, но на душе у
меня тяжело. Представь: ты наденешь шинель, все твои друзья - ученые и егеря
- тоже. Кто останется в заповеднике? Директор? Это хуже всего. Так вот, если
случится самое плохое, заботу о зубрах я возьму на себя. В солдаты не годен,
так хоть здесь... Лиде одной не справиться. Дело сложное, без мужчин трудно.
Не исключай и такого хода событий.
     Михаил подавленно молчал. Ему и в голову не приходило подобное.
     - Я тоже буду рядом с Лидой,  - тихо сказала Данута Францевна. - Втроем
уже легче.
     - Могу я сказать о твоем желании в главке?  - Миша стоял перед отцом. -
Я имею в виду военное время.
     - Да,  Василию Никитичу Макарову.  Он  меня помнит.  И  поспеши-ка  ты,
сынок, с беловежским пополнением. Там зона опасности. Чем скорее управишься,
тем лучше.
     Ночью Михаил сел за письмо.  Самое длинное и самое,  пожалуй, серьезное
письмо из всех,  написанных им Лиде Шаровой. Он крупно и разборчиво написал,
что любит ее.  Признание для Лиды,  в общем-то,  не такое уж неожиданное, но
так вот прямо написанное слово о любви,  да еще в письме суровом, тревожном,
- это звучало очень смело и честно.  "Люблю. И если все плохое не произойдет
слишком скоро и я успею вернуться к тебе, то хочу услышать твой ответ, чтобы
решить наше будущее - сегодня и навсегда".
     Утром он отдал письмо маме.
     - Отправь, пожалуйста, с первой оказией. Через надежные руки.
     Она поняла.


        "4"

     Весенняя  Москва  встретила Михаила  ярким  солнцем,  последними сильно
потемневшими  сугробчиками  снега  и  бесчисленными светлыми  ручьями.  Река
вскрылась,  по  ней  важно плыли ноздреватые,  хрупкие льдины.  Веселые люди
заполняли улицы.
     Вид  сияющей  Москвы,  спокойный  ритм,  всегда  свойственный ее  лику,
знакомый высокий дом на Чистых прудах с  машинами у подъезда,  где помещался
главк,  - все это никак не вязалось с мрачными предсказаниями отца. Зарецкий
повеселел.  Мир более устойчив,  чем могло казаться из  далекого Майкопа.  И
командировка его, конечно же, увенчается успехом, он привезет зубров из пущи
и  Аскании,  словом,  без  помех продолжит работу,  которая так радовала его
своей творческой доброй сутью.
     Вспоминая о письме Лиде,  он озорно краснел.  Давно хотел признаться...
Когда он вернется на Кишу, у них начнется другая жизнь. В тысячу раз лучше!
     Он  не  нашел Макарова,  зато побывал у  знакомых зоологов,  рассказал,
зачем приехал,  получил одобрение. Они вместе написали письмо для Совнаркома
РСФСР,  которому теперь подчинялся главк заповедников,  с просьбой разрешить
перемещение шести зубров из пущи для кавказского стада.
     Вечер  Михаил  провел  у  Владимира  Георгиевича Гептнера,  рассказал о
поведении зубров,  о  перспективе роста стада и не без иронии о директорских
словах: "Зубры? На мясо? На кожи?"
     Профессор даже не  улыбнулся.  Напротив,  как-то поскучнел,  походил по
комнате, сказал:
     - Ваш директор не  оригинал,  не  он  один мыслит только хозяйственными
категориями.  Мы  постоянно ведем  борьбу  за  научную  чистоту заповедников
против  попыток использовать их  в  качестве источника хозяйственной выгоды.
Дело не только в  отсутствии у людей нужных познаний или просто элементарной
этики по отношению к природе и к будущему. Все сложнее. Мы со школы начинаем
воспитывать в  человеке потребителя,  печатаем бравые  книги  о  власти  над
землей,  учим брать и брать.  Все это порождено и великими потребностями,  и
поверхностным оглядом своей земли:  вон какая махина,  шестая часть мира! На
всех хватит!  На  тысячи лет!  А  это  ведь далеко не  так.  Совсем не  так!
Население растет, техника тоже. Проблема...
     На другой день Зарецкий сидел в  кабинете Макарова.  Тот долго вертел в
руках письмо директора и  бумагу для Совнаркома,  потом взялся разговаривать
по  одному телефону,  по  другому и,  наконец,  протянул бумаги Михаилу,  не
подписав их.
     - На память, - сказал без улыбки. - Храни до лучших времен.
     - Я так понимаю, что сейчас плохие времена?
     Он не ответил, встал и, как старший Зарецкий, подошел к карте.
     - Вот  она,  Беловежская пуща.  Зубры там на  воле,  прячутся в  глухих
уголках.  Отловить их трудно.  Да и некому.  Все заняты. Чем?.. А вот тут, -
палец его скользнул к Висле,  -  тут,  понимаешь ли,  стоят чужие танки. Это
тебе известно?
     - Отец говорил.  Еще сказал,  что, если я надену солдатскую шинель, сам
он пойдет в заповедник.
     Макаров задумчиво смотрел на Михаила.
     - Вот как!  Он  мудрый человек!  Не  дай бог,  конечно,  войны,  но кто
знает...  Скажи ему,  что старик Макаров будет безмерно благодарен ему, если
он  примет на  себя,  в  случае опасности,  заботу о  зубрах.  На него можно
положиться.
     - А как же с пущей? Могу я поехать туда?
     - Нет,  не  можешь.  Военная зона.  Зубров там  охраняют,  а  вот чтобы
устраивать отлов -  этого не будет. Требуется согласование с самыми высокими
инстанциями, а там и без нас забот... Если все обойдется, я вызову тебя. Вот
такие дела,  дружок. Значит, асканийцы прижились? Место им по душе? Из Крыма
сообщили, там тоже зубрята пошли.
     - Мне можно возвращаться, Василий Никитич?
     Макаров молча пожал ему руку.
     Майские праздники удержали Зарецкого в Москве. Он не сразу сумел купить
билет на юг. Только на третье число.
     Он побывал у своих университетских друзей, даже на вечеринку попал и по
этой причине возвращался в гостиницу далеко за полночь, пешком. Вот тогда-то
он и поглядел в глаза войне: почти час стоял на Цветном бульваре, пережидая,
когда пройдут танки и автомашины с красноармейцами. Они шли и шли, спускаясь
по Садовому кольцу,  наполняя улицу едким дымом солярки. Ночные прохожие все
подходили, толпа стояла кучно, дожидаясь перехода на другую сторону, глядела
на войска, грохочуще идущие через Москву. Наконец выше, у кинотеатра "Уран",
между  колоннами появился разрыв,  толпа  изготовилась,  побежала.  Зарецкий
обернулся  с  тротуара.   Машины  шли  опять,  наполняя  душу  предчувствием
неладного.
     ...В Белореченской он увидел, как грузились в вагоны казачьи части.
     Первые слова, сказанные отцом, были:
     - Тебе повестка из военкомата. Отдохни, расскажи, что там, и сегодня же
явись, как положено.
     Миша поцеловал его в щеку.
     - Кажется, ты во всем прав, папа.
     В  военкомате он  пробыл до позднего вечера.  Двор был заполнен молодым
народом. Здесь он встретил Задорова.
     - Всех егерей вызвали, - сказал Борис Артамонович. - Что происходит?
     - То самое, о чем думаешь и ты.
     - Эт-точно! - И умолк, помрачнев.


        "5"

     На Кише каждый вечер разговоры о событиях в мире.
     Зоологи на все манеры комментировали известия, но сходились на одном: и
вызовы  в   военкомат,   и   приказ  готовиться  к   призыву  -   это   меры
предосторожности перед опасностью воины. Не более того.
     Приехал директор.  Он  вел себя иначе,  чем в  прежний наезд.  Со всеми
соглашался,  заискивал,  его  вытаращенные глаза выражали растерянность.  Не
спросил,  что  с  зубрами,  не  поехал на  Сулимину поляну.  Зато пространно
говорил  об  огромном  значении  проекта  восстановления  зубров,   о   роли
заповедника и  вдруг  попросил  Лидию  Шарову  сочинить  ему  бумагу,  чтобы
отразить, как он выразился, место заповедника в истории и современности.
     - Буду настаивать на броне для всех ученых и  охраны.  Война,  конечно,
общее дело,  но бросать такую работенку нам нельзя. Садись, пиши. Возражений
не будет?
     - Я добровольцем пойду, если что, - сказал Задоров.
     - Да как ты можешь?  -  Директор сердито насупился.  -  Мы считаем тебя
спецом по зубрам. Их охранять кто будет?
     - Россию защищать -  это и зубров защищать.  А тут жена останется,  она
дело это знает.
     Директор перевел глаза на Зарецкого.
     - Тоже пойду на фронт,  - сказал он. - Лидия Васильевна возьмет на себя
заботу о зубрах.
     Примерно так же высказались зоологи Жарков, Теплов, даже пожилые егеря.
Директор совсем растерялся.  Широкий лоб его покрылся капельками пота. И как
только  Лида  отдала  ему  исписанные  странички  о   значении  заповедника,
засобирался и  уехал в Майкоп,  конечно не отказавшись от своего намерения о
броне для сотрудников. Для себя, естественно, тоже...
     В  начале июня  на  Кишу приехали старый Зарецкий и  Василий Васильевич
Кожевников, которому уже было более семидесяти. Прямая фигура, белая борода,
голубые глаза из-под мохнатых бровей делали его похожим на  былинного старца
Древней Руси.  Чуть не со всеми зоологами они поехали в  зубропарк,  пробыли
там и  ночь.  На другой день исходили вдоль и  поперек склоны вокруг загона,
осмотрели огороды и похвалили кишинцев за хозяйственность и благоустройство.
     Возвратились на Кишу. Перед вечером Михаил сказал отцу:
     - Мы с Лидой собрались погулять. Составь нам компанию.
     Андрей  Михайлович кивнул.  Сын  помог  ему  надеть плащ.  Пошли  через
красивый луг не в сторону зубропарка,  а вниз,  к реке. Стоял тот задумчивый
час,  когда все  в  природе затихает,  а  шумный день  уступает место мягким
сумеркам,  полным дневного тепла, но и близким к холодной ночи. Разноцветный
ковер выстилал склон,  по  которому шла тропа.  В  кустах черемухи распевали
щеглы.  Глухо гудела река.  Солнце ушло,  но  облака над горами,  освещенные
снизу, бросали на землю оранжевый свет.
     Они остановились.
     - Папа,  -  сказал  Михаил,  заметно волнуясь.  -  Мы  с  Лидой  решили
пожениться. Мы давно любим друг друга. И мы просим тебя и маму...
     Тут он  запнулся.  Старое слово "благословить" никак не выговаривалось.
Лида опустила глаза.
     Андрей Михайлович обнял их.
     - Мир вам и счастье,  дорогие. В такое время, когда будущее... Впрочем,
зачем  об  этом  вспоминать!  Одного желаю:  если  грянут испытания,  будьте
дружны, крепки духом и берегите свою любовь.
     - А как же мама? Как мы скажем ей?
     - Положись на меня. Шепну вам по секрету: она давно ждет этого события.
Я привезу ей добрую весть!
     Они возвращались, когда уже стемнело. Взявши старшего Зарецкого с обеих
сторон под руки,  говорили обо всем на свете.  Счастливые,  они оттолкнули в
эти часы все тревоги. Жизнь, целая жизнь впереди!
     Через  считанные минуты  о  событии  узнали  во  всех  домиках кордона.
Пятнадцать человек уселись за  один стол.  Перед большим фамильным самоваром
хозяйничала жена Бориса Артамоновича.  Черные горы и  лес замыкали кордон со
всех сторон,  охраняя его от мировой неустроенности. Здесь властвовали мир и
счастье.
     Этот мир просуществовал для кишинцев еще одиннадцать дней.
     Воскресным днем  кто-то  из  сидевших  у  маленького приемника  услышал
торжественно-грозные слова.  Правительство Союза  Советских Социалистических
Республик сообщало о нападении на нашу страну фашистской Германии.
     Прискакал вестовой  из  управления.  Директор бодро  сообщал,  что  все
работники заповедника до особого распоряжения остаются на своих местах.
     Он все-таки добился, чего хотел.
     Броня  оказалась для  егерей и  ученых только отсрочкой.  Война  быстро
приобрела такой тревожный оборот,  что ни о каком послаблении с мобилизацией
не могло быть и речи.
     Через несколько месяцев после начала войны немцы находились недалеко от
Ростова-на-Дону...


        "6"

     Кордон опустел.  Мужчины ушли уже  в  конце августа.  С  этого дня  все
заботы  пали  на  женские  плечи.  Предстояло убирать  огороды  -  картошку,
морковь, докашивать траву, дежурить у загонов, готовиться к зиме.
     Из  Гузерипля  прискакал заместитель директора по  науке,  сунул  Лидии
Васильевне телеграмму,  а  сам свалился,  улегся на  землю.  Так устал,  так
торопился!
     Она смотрела на  срочный бланк и  глазам не верила:  "Адрес Кавказского
заповедника  прибывает  вагон  дикими  зверями  эвакуированными  Московского
зоопарка. Обеспечьте прием выгрузку сохранность. Полная ответственность". По
бланку синим карандашом наискосок шла директорская резолюция:  "Л.В.Шаровой.
Выезжайте в Хаджох. Мобилизуйте народ для перегона бизонов на Кишу".
     - Бизонов? - повторила она. - Каких еще бизонов?!
     - Я  почем  знаю?  -  Заместитель  угрюмо  отвернулся.  -  Живых,  надо
полагать.   Из  Гузерипля  выехали  семь  человек.   Собирайте  своих  -   и
скоро-скоро...
     - Да  вы  понимаете,  какая это  опасность -  привезти бизонов к  нашим
зубрам?  Это,  это... - Она задохнулась от негодования. - А если они больны?
Почему не в  Гузерипль,  не в Карапырь?  Я не представляю себе,  чтобы умные
люди...
     - Ничего не знаю. Есть приказ - исполняйте. Я отправляюсь в Хаджох. Жду
вас как можно скорей.
     И ускакал.
     Лидия Васильевна посмотрела ему  вслед и  расплакалась.  От  обиды,  от
страха за своих зубров.  Она поняла,  что это безрассудство,  глупость.  Это
катастрофа для  заповедника!  Но  приказ в  военное время?..  Его полагалось
выполнять.  Она  свела  брови и  начала действовать.  Двум  пожилым лесникам
приказала срочно ставить сбоку  зубропарка отдельный загон  для  бизонов,  а
сама со всеми женщинами в седлах поехала навстречу неизвестному.
     Девятого сентября груз  прибыл  на  станцию.  Две  открытые платформы с
клетками.   Затурканный,   грязный  работяга-сопровождающий  подал   Шаровой
документы:
     - Распишитесь, что приняли. Хватит с меня!
     - Сколько вы в дороге? - спросила она.
     - Три недели.
     - Кормили? Прививки им делали?
     - Когда там!  Из  клетки в  клетку.  Последний овес вчера скормил.  Сам
голодный, не дождусь, пока сдам.
     - Останетесь помогать.  Когда выгрузим и устроим зверей, тогда получите
расписку. А вы, - она глянула на замдиректора строгими глазами начальника, -
вы  тотчас дайте  телеграмму директору,  пусть  постарается вернуть хоть  на
несколько дней наших зоологов.  Они еще в  Лабинске.  И вызывайте ветврача с
вакциной для прививок. Немедленно!
     В документах значилось:  "Бизон Бостон, вес 880 килограммов, зубробизон
Жах,  зубробизонка Зорька и  гибрид бизоноскота Гедэ".  Ну какой,  извините,
глупец послал их сюда? Почему не в Мордовию, не на Урал, не в Уфу?! Впрочем,
поздно горевать, их тоже спасать надо, еле живые.
     Подогнали машины.  Бизоны храпели,  бились в тесных клетках.  С большим
трудом перегрузили,  повезли в сторону Даховской. Где выгрузить, как гнать?!
Да и гнать-то нельзя: не выдержат. Прежде нужно дать им отдых.
     Знакомый рабочий подсказал:
     - Дубильный завод  знаете?  Там  длинные  штабеля двухметровых баланов.
Можно зараз переложить их на манер загонов и  зверей туда.  А входы клетками
загородить.
     Она ухватилась за эту мысль,  упросила рабочего скакать вперед, собрать
всех, кто может начать перекладку.
     К штабелям подъехали часа через четыре.  Народ вышел, работали. Поленья
лежали рядами; меж