а.
     - В каком он классе, Данута? - спросила Катя.
     - В третьем уже. Учится хорошо, очень прилежный.
     - А что тебе больше нравится - арифметика или русский язык?
     - Когда мы идем в лес...
     - Подумайте,  а!  Сын  лесничего...  Ты  кем хочешь быть,  хороший мой?
Лесником, агрономом, доктором?
     - Как папа...
     - Ну вот. Слышал, Саша? Как папа. Династия...
     После двухчасового сидения за  столом мы с  Сашей уединились и  еще раз
оглядели друг друга.
     - Постарел я? - спросил он.
     - Да, - честно ответил я.
     - А ты мало изменился.  Даже после того страшного лета. Пожалуй, строже
стал. Тень раздумий... Заботы?
     - Повременим о заботах, Саша. Скажи, ты-то как?
     - Победа,  исполнение желаний.  Если бы не сердце!.. Никогда я не думал
об опасности с этой стороны.  А так хочется работать! Еще усилие, год-другой
- и  страна  заживет  мирной  жизнью.  Мы  начнем  наращивать  производство,
богатства целиком пойдут на благо людей.
     - Увы, рядом с нами все еще война.
     - Знаю, дорогой. Большая опасность, хотя противник и обречен. Мы дважды
обращались  к  бело-зеленым  с  предложением полной  амнистии,  если  сложат
оружие.  Пришли десятки.  Остались в лесах сотни и сотни.  Это люди, которым
уже нечего терять, вроде Улагая, Хвостикова и вашего Чебурнова. Они будут до
конца против. Прежде всего помешают твоему делу.
     - Теперь это и твое дело тоже.
     Виновато улыбнувшись, признался:
     - Я  ведь сам напросился в  Майкоп.  Тянет лесной Кавказ.  Отказался от
места в Москве. Привык к лесам. Добрые воспоминания, друзья...
     Мы   вспомнили  студенческие  годы.   Войну   на   побережье,   Сурена.
Оказывается,  он сейчас в Армавире, командует отрядами ЧОНа. Просил узнать о
Семене Чебурнове.
     - Его здесь нет,  - сказал я. - Семья живет. А брат Иван недавно исчез.
Видно, боится людей.
     - Арестован. Его допрашивают.
     На другой день мы вчетвером походили по станице,  выбрали пустующий дом
под фельдшерский пункт,  Катя пообещала прислать в Псебай медика.  Сидели на
уроке Дануты, провели собрание родителей.
     Вскоре они  уехали в  сторону Лабинска.  Несколько дней  в  нашем  доме
только и говорили о друзьях, которые жили и работали бок о бок с нами.


                               Запись седьмая

             Встречи в Майкопе. Час грозных событий. Нападение.
                Последнее письмо матери. Признание раненого.
                У балагана в альпике. Засада на высокогорье.
         Отмщение. Смелый поступок Шапошникова. Зубров все меньше.


        "1"

     В дни весеннего половодья мне удалось побывать в Майкопе.
     Над  крылечком дома  на  улице Гоголя,  где  жил  Христофор Георгиевич,
бросалась в глаза вывеска. Белилами по черному железу на ней значилось:

        "РСФСР"
                         Кубано-Черноморский ревком
                        Отдел народного просвещения
                    Управление Кавказского высокогорного
                                заповедника

     Большая комната в  доме  Шапошникова напоминала скорее кабинет ученого,
чем горницу жилого помещения.  Шкафы с книгами, шкафы с коллекциями бабочек,
чучела  птиц,  голова  оленя,  картины горного Кавказа,  недурно исполненные
самим хозяином дома, письменный стол. И бумаги, рукописи письма. Недоставало
только телефона.
     Шапошников помог раздеться, взял у меня винтовку.
     - Не расстаешься?
     - Как же можно! Шалят на дорогах.
     - Здесь тоже. В Даховской убили троих и скрылись.
     Порывшись в папках, он протянул мне список из десяти фамилий.
     - Добровольные егеря.  Половина из  них  служила еще  в  старой  Охоте.
Согласились работать в заповеднике. Тропы еще не стали?
     - Кожевников  собирается  проверять.   Я   хочу  поехать  к  Телеусову,
договоримся, когда можно в обход.
     - Буду  попутчиком до  Хамышков.  Проберусь на  Гузерипль.  Если дорога
позволит.  Посчитаем зубров.  Ну,  и  оленей высмотрим,  туров и все прочее.
Волки меня беспокоят, развелось более чем достаточно. И браконьеры. Поползут
теперь. Если уже не опередили нас.
     О  бандах ни слова.  Не хотел говорить о самом главном.  И все же банды
сейчас самое опасное и для нас, и для заповедника.
     Оставив коня у Шапошникова, я пошел навестить своих друзей.
     Кухаревичи жили на втором этаже двухэтажного дома у самого парка.  Весь
нижний этаж служил помещением для бойцов охраны.  Я подумал о Сурене:  вдруг
удастся его увидеть? Может, что знает о Задорове?
     Дверь открыла Катя, радостно ахнула.
     - Гость ко двору! Здравствуй и проходи. Мы сидим за чаем.
     Саша вышел в прихожую.  Мы обнялись.  Не отпуская меня, он подтолкнул в
комнату. За столом сидел Сурен.
     - Вот  тебе  и  начальник зубров,  -  произнес Саша.  -  Ему  тоже надо
знать... Повтори, дорогой, все, что сказал нам.
     Я взял из рук Кати чашку с чаем, посмотрел на блестящий медный самовар,
такой уютный со своими медалями,  с тихим шумом.  Сурен согнулся и,  засунув
ладони меж колен, значительно посмотрел на меня.
     - Вот  какая ситуация.  Мы  только что навалились на  станицу Ильскую и
окрестные  горы.   По   сообщениям  разведки,   именно  там  находился  штаб
улагаевского партизанского полка,  как они себя называют.  Был очень упорный
бой.  Белые сунулись на  юг,  однако дорогу на  Архиповку заранее перекрыли.
Тогда они отступили к станице Крепостной и пошли в обход Горячего Ключа. Там
их встретили огнем.  Прошли через железную дорогу южнее Хадыженской, по пути
разгромили ревком и  рассеялись в горах вдоль реки Пшехи.  Отходят к востоку
отдельными  отрядами.   Много  коней.   Есть  пулемет.   Словом,  достаточно
организованное войско.  Куда  отходят?  Вот  тут  мнения разделяются.  Могут
осесть по аулам и станицам,  исчезнуть на время, пока наши не отойдут. Могут
пройти  между  Главным  и   Скалистым  хребтами  далеко  на  восток,   чтобы
соединиться с  отрядами Шкуро,  Козликина и  Хвостикова уже на  Зеленчуках и
восточнее. Знатоки горных троп у них отыщутся.
     И выжидающе посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом.
     - Значит,  район Гузерипля,  Киша и Умпырь - зона их продвижения? Никак
не минуют.
     - Вот именно.  Это я  и  хотел сказать.  А вы собрались ехать к волку в
пасть.
     - А вы? - Теперь я смотрел на него с ожиданием.
     - Мы  завтра выступаем в  Даховскую.  Одна сотня из  Лабинска попробует
оседлать  Большую  Лабу  и   пробиться  в   Преградную.   Там  тоже  сборище
бело-зеленых.  Но  что  такое  одна  сотня!  Бело-зеленым совсем не  трудно,
просочиться сквозь такое реденькое заграждение.
     - Как я понимаю, война в самом заповеднике? Вокруг нас?
     - Слушай,  Андрей,  - сказал вдруг Саша. - Почему бы Дануте с Мишанькой
не пересидеть у нас это тревожное время?
     - Неужели в Псебае им опасно?
     - А ты как думаешь? Вспомни Чебурнова.
     Я вспомнил. И пощечины, что дала ему Данута, тоже вспомнил. Но оставить
родителей одних,  наше хозяйство,  корову,  огород, сад - все, что позволяет
нам жить безбедно в это голодное и тревожное время?!  Весна, самая работа. И
все же... Подумав, я сказал:
     - Хорошо,  она  приедет.  Через  неделю.  Мы  успеем  посадить  огород,
кукурузу, привезем старое сено с лугов. Я ведь отсюда собрался было в горы!
     - А поедешь домой,  -  твердо сказала Катя,  -  и привезешь жену и сына
сюда. Тогда - в горы или куда там... Тебе ясно?
     - Да,  Катя.  Еду домой.  Скажу Шапошникову,  чтобы и он не торопился в
Гузерипль.
     Теперь мне было не до чая. Уже прощаясь, я спросил Сурена:
     - Наш Борис Задоров... Никаких известий?
     - Из  тифозного корпуса армавирской больницы его выписали.  И  вместе с
другими выздоравливающими отправили в Пятигорск.  Там формировались части на
фронт. Похоже, ушел и он.
     И виновато посмотрел на меня.
     Бурный водоворот событий,  в которых человек - песчинка, затянул нашего
Бориса. Надежда на его скорое возвращение не оправдалась.
     От Кухаревичей я отправился к Шапошникову.
     Христофор Георгиевич мрачно выслушал меня. Сел и задумался.
     - Быть по сему,  -  заявил он.  - Гузерипль отпадает. А вот Умпырь... Я
поеду с тобой.  Наше главное стадо на Умпыре. Собираемся. И скорее в Псебай!
Там решим, как действовать дальше.
     К концу второго дня мы были в Псебае.
     Кожевников слонялся по  нашему двору.  Винтовка его  стояла у  входа  в
сарай.
     - Вчерась  Семку  Чебурнова видели  здеся,  -  сказал  он,  прежде  чем
поздороваться. - И чужих людей в лесу. Дело опасное, Андрей.
     Мы с Шапошниковым переглянулись.
     - Я поночую у вас, - еще сказал Василий Васильевич.
     Данута уже  два  дня  не  выходила на  улицу.  Выглядела она необычайно
собранно.  Но взгляд выдавал и  ее растерянность.  Уж очень грозные события!
Боялась за сына, за всех нас.


        "2"

     Отец  решительно позвал  меня  в  спальню.  Мама  устало  привалилась к
подушке. Лицо ее тревожно подергивалось.
     - Тебе,  Дануте и внуку надо немедленно уезжать отсюда, - сказал отец и
посмотрел на маму.
     - Да,  Андрюша.  Сегодня, прямо вот сейчас, - быстро проговорила она. -
Этот  ненавистник что-то  готовит против  вас.  Их  много.  И  откуда только
взялись на нашу голову!
     - А вы? Как оставить вас?
     - Нас не тронут. Кому мы нужны?
     - Но огород, хозяйство? Я хотел помочь, а уж потом...
     - Положись на нас,  сынок.  Пройдет гроза,  и мы потихонечку... Да и вы
скоро вернетесь.  А  нет,  так  соседи помогут.  Уезжайте,  ради  бога!  Так
неспокойно на душе.  Ну что ты смотришь на меня!  - Отец вдруг прикрикнул: -
Василий Васильевич сам  предложил,  он  больше знает.  Час  на  сборы!  Все!
Разговор окончен!
     Никогда не прощу себе,  что дался на уговор, что не увез за собой всех!
Понимаю,  в  тот  день родительский приказ оказался спасительным для Дануты,
сына,  может быть,  и для меня.  Но все,  что произошло дальше... Никогда не
забудется!
     Часов  в  одиннадцать,  в  полной  темноте,  от  нашего двора  отъехала
коляска.  Молчаливая и  замкнутая  Данута  придерживала на  коленях  головку
уснувшего  Мишаньки.  За  коляской  верхами  следовали пятеро  с  винтовками
наготове:  двое Никотиных,  мы с  директором заповедника и Кожевников.  Кони
тихо миновали станицу и рысью пошли с горки на Лабинск.
     Утром были в городе,  но не остановились. Коням дали передышку только в
укрытой степной долине Чохрака, а к вечеру уже находились в Майкопе.
     Данута облегченно вздохнула. В стенах двухэтажного дома, рядом с Катей,
она не боялась за сына.
     Обратно мы с Шапошниковым решили ехать утром.  Ночь казалась невероятно
долгой.  Я  словно предчувствовал,  какая  эта  страшная ночь...  Чуть  свет
оседлали коней, попрощались с Данутой, Катей - и в путь. Очень спешили. Кони
прямо стелились по дороге,  им давали самый короткий отдых. В Псебай прибыли
часа в три пополудни. У бывшего княжеского дома нас остановил знакомый.
     - Беда, Андрей Михайлович, - сказал он. - Поспешайте.
     Холодный пот выступил на лбу. Мы пришпорили уставших коней.
     Возле нашего дома  стояли люди,  вполголоса переговаривались.  Немногие
заходили во  двор,  подымались на  крыльцо.  Жуткое  ощущение непоправимости
сдавило сердце.
     Я соскочил с коня.  Люди расступились.  Ноги отказывались идти в дом. И
первое, что я увидел, - кровь на полу горницы. Отец и мать лежали рядом...
     Шапошников поддержал меня,  усадил.  На  моих  глазах родителей накрыли
простынями.
     Свершилось самое страшное...
     Уже позже я  нашел на  полу листок,  на нем несколько слов,  написанных
карандашом.  Дрожащая рука мамы вывела:  "Сынок,  они стреляют из  сада,  со
двора.  Отец с винтовкой у окна,  он стреляет в сад.  Кричат, чтобы открыли.
Отец опять стреляет.  Они ломают дверь,  они сломали ставню.  Отец стреляет,
там кричат... Прощай, Андрюша, прощайте, милые..."
     - Кто?  Кто? Кто? - настойчиво спрашивал я у людей. Все отводили глаза.
Или не знали, или боялись. Только Кожевников глядел на меня открыто.
     - Чего ты их пытаешь? Тебя искали, жену твою. Все знают кто.
     Немного совладав с собой,  я попытался понять, как развивались события.
Ночью бандиты проникли в  сад из лесу,  обложили дом и  бросились к дверям и
окнам.  Если бы  отец не  отстреливался...  Но  он  не мог не защищаться.  А
нападающие подумали,  что стреляю я.  Трава и кустарник под окнами окраплены
кровью.  Видимо,  отец  хорошо стрелял.  Ожесточившиеся бандиты не  пощадили
старость. Они не пощадили бы никого.
     Искали нас с Данутой на чердаке,  в подполье.  Все поломали, растоптали
даже  семейные  портреты.   Охапки  соломы  валялись  у  стен,  на  веранде:
собирались  сжечь  дом,  чтобы  замести  следы  убийства.  Помешали  соседи.
Оробевшие поначалу,  они все-таки собрались на улице, видимо, уже под утро и
упрашивали белую орду, угрожали. С ними находился и милиционер. Этот молодой
хлопец лежал сейчас через три дома. На столе, с головой укрытый простыней...
     Свершив  черное  дело,   два  десятка  бандитов  умчались  на   восток.
Командовал налетчиками Семен Чебурнов.
     Кто и когда слетал с вестью о бандитском налете в Лабинск,  не знаю. Но
вскоре к нам прибыл отряд чоновцев,  начальник милиции. Я оставался в доме с
родителями. Приехали Данута с сыном и Катя, Сурен...
     ...Хоронили отца  и  маму  скорбно-торжественно.  Весь  Псебай вышел на
улицы. Колокольный звон больно отдавался в сердце.
     Позже и  Катя,  и  Шапошников заявили,  что оставаться в Псебае нам уже
нельзя.   Данута,   враз  осунувшаяся,   заплаканная,   смотрела  на  дом  с
нескрываемым страхом. Жить в нем после всего этого...
     В  мае 1921 года мы покинули родную станицу,  все еще уверяя себя,  что
вернемся.  Поселились в Майкопе. На прощание посадили у могилы родителей две
березки.  На  каменную плиту  в  церковной ограде легли  цветы.  В  эти  дни
распустились цикламены - вестники тепла.
     Перед самым отъездом Василий Васильевич подозвал меня и  повел на  свой
порядок, к чужому дому.
     - Тут такое дело,  -  начал он нерешительно. - Ну, как бы тебе сказать,
один из тех...  Он приехал с  ними,  только был раненый и  порешил отойти от
злого дела,  остался дома.  Сам он псебайский,  мой дальний родич.  Ежели ты
смогешь без злости и чтоб никто больше не знал... Расскажет тебе кое-чего. Я
уговорил. Ты не серчай, он в этом деле неповинный.
     Мы шли по нижней улице.  Вот и  дом.  На кровати за печью лежал казак с
неопрятной рыжеватой бородой,  уже в  годах и  очень больной.  Грязные бинты
пеленали его грудь.
     Подавляя гнев, я спросил:
     - Где тебя?..
     - У Хадыженска. Уходили в лес, а пуля нашла.
     - Кто командир?
     - Сотник  Чебурнов.   Семен.  А  шли  мы  в  Баталпашинский  отдел.  На
соединение. Семен упросил полковника зайти в Псебай. Тебе понятно зачем?
     - По наши души?
     - Да.  Они  величали тебя предателем и  опасным человеком потому как ты
знаешь все тайные тропы в горах.
     - Кто это они?
     - Чебурнов  и  полковник  Улагай.  Ну,  полковник и  дал  приказ  сотне
свернуть.  Я  тогда сказал,  что  не  ходок,  далее Псебая не  пойду.  Семка
предупредил:  ежели  расскажу  про  отряд,  считай  -  уже  покойник.  Хотел
отмолчаться,  да вот дядя Василий...  Я  ни при чем в  злом деле,  ты понять
должон...  И не воин уже. Вот поднимусь, если судьба, сам в ЧК приду. Сыт по
горло.
     - Куда ушел Чебурнов с бандой?
     - Ну  хутор Тегинь.  Там  Улагай встретится с  Хвостиковым и  со  всеми
прочими.
     - Сколько всадников в отряде Улагая?
     - Не  знаю,  хорунжий.  Сотня Чебурнова,  еще  три или четыре сотни.  И
джигиты. Много.
     - В горах по Лабенку остались люди Улагая?
     - Сказывали,  остались.  Тайники с  оружием и продуктами делали.  Ты уж
прости меня, Христа ради. Ни при чем я, да и рана моя...
     Он всхлипнул и отвернулся.  Какой там мир!.. Война и война. Сколько еще
жизней унесет она,  скольких людей искалечит,  как  вот  этого,  -  никто не
знает!
     В  Майкопе  нас  приютил Христофор Георгиевич.  Через  неделю  отыскали
приличный дом на улице с новым названием Советская, договорились об аренде и
вскоре перебрались в  него со всем хозяйством,  заботами и  тяжкими думами о
невозвратном - потерянном.
     Псебай остался где-то  далеко-далеко.  Но  от  этого он  не  стал менее
родным.  Вспоминать его было и радостно,  и горько.  Там я нашел Дануту, там
родился сын. И там же могилы наших добрых родителей.


        "3"

     В конце мая мы выехали в горы по маршрутам, намеченным раньше.
     Чернотроп, иначе говоря - оголенный лес, мы надеялись застать только на
высотах. Здесь же, в Майкопе и предгорьях, вовсю буйствовала теплая, зеленая
и цветастая весна.  В городском парке распевали соловьи.  Скворцы щебетали у
каждого скворечника и  в нашем маленьком садике.  Данута и Мишанька деловито
вскапывали углы огорода, куда не добрался мой плужок.
     До  Хамышков по Блокгаузному ущелью ехали вчетвером,  а  после отдыха в
доме  Телеусова расстались:  Шапошников с  Василием  Васильевичем поехали  в
Гузерипль, а мы с Телеусовым переправились через Белую и по запущенной тропе
пошли на Кишинский кордон.  Цель у всех одна:  увидеть зубров после зимовки,
посчитать и,  если  удастся,  встретиться всем  на  Умпыре.  Братья Никотины
решили за  это же  время поправить тропу от Уруштена до Балканов и  на самом
перевале.
     И вот мы за Белой, в глухом лесу.
     Нас обступили грабы и дубы,  едва начавшие зеленеть.  Тропа мокрая,  на
склонах   уже   повылезал  молодой   папоротник,   его   скрученные  головки
распрямились,  открылись резные листья. Выше тропы черно от молчаливых пихт,
оттуда тянет холодом. В лесу неуютно и странно тихо. Таимся и мы, едем краем
тропы,  не  разговариваем,  винтовки на  руке.  Лесная глухомань не  чарует,
скорее, пугает. Вот что значит война! Чудится и там, где ее нет.
     К  кордону подходить не  спешим,  разглядываем черный дом сквозь редкие
стволы.  Прислушиваемся.  На крыльце, где тень, еще лежит горка потемневшего
снега.  Скрипит какая-то  доска или дверь;  скучно,  мокро,  необжито.  Лишь
убедившись, что человеческих примет не видно, подъезжаем ближе.
     Через час настывшая комната прогревается,  мы сидим, как сиживали много
раз,   видим  на  гвозде  старую  шапку  Бориса  Артамоновича  и  вспоминаем
пропавшего без вести.
     Под вечер выходим наружу. Разморенные теплом, мы особенно остро ощущаем
влажный  и  холодный  воздух  высокогорья.  Подымаемся на  знакомый останец.
Скалы,   как  два  пальца,  воткнутые  в  лес,  возвышаются  над  волнистыми
джунглями,  отсюда далекий обзор. Уместившись, подымаем бинокли. Осматриваем
одну за другой долинки, поляны, урочища.
     - Вот они, - говорит, наконец, Алексей Власович.
     Семь  зубров  цепочкой  движутся к  ручью,  останавливаются,  выгрызают
молодую зелень.  Поваленную осину переступают,  не трогая коры. Травы хоть и
мало,  но  она  уже отбила охоту жевать горьковатую древесину.  Звери худые,
выглядят неряшливо,  шерсть клочьями,  бока  испачканы в  глине.  Ни  одного
подростка с ними!
     - А что ты хочешь,  -  улавливая мою мысль,  говорит Телеусов. - Опосля
такой-то  зимы...  Молодь  первая помирает.  Скрозь снега  не  докопается до
ветоши,  слабеет,  и  все.  Теперича надежда на  новый приплод.  Глядишь,  и
народятся. Ай нет?
     Молчу.  Боюсь,  что нет.  Зубрицы тоже слабые. Да и неспокойно. В таких
условиях они бесплодны.
     Темнеет.  Мы  возвращаемся в  дом.  И  долго лежим,  переговариваемся в
темноте. Опять вспоминаем Задорова.
     Утром вершины гор ослепительно сияют.  Зубья горы Бамбак стоят розовые,
словно нагретый металл в печи.  От загоревшихся снегов все на земле источает
лучи. Прозелень лесная ярче, луговины картинно хороши, зеркально отсвечивает
река.  И  лес  уже  не  пугает.  Мы  торопливо завтракаем и  едем в  сто