сь с
Кожевниковым и новоселами, два всадника отбыли вниз по Лабенку.
     Ночевали уже  у  моста,  успели осмотреть его.  Да,  ремонт требовался.
Опасным стал мостик.
     Хозяин  этого  места  заявил о  себе  без  промедления.  Его  рычание с
мяукающей концовкой напугало лошадей и обрадовало Телеусова.
     - Здорово, здорово! - крикнул он и заторопился.
     Взял кусок мяса,  отошел от костра и  кинул подарок в  кусты жимолости.
Вернувшись, взял лошадей.
     - Отведу их  на  поляну,  где прошлый раз паслись.  От  греха подальше.
Друг-то наш к костру прибудет.
     Барс,  конечно, нашел мясо, но у костра гостить не торопился. Наверное,
присматривался, нет ли какого подвоха.
     С  утра начали работать на  мосту.  Спилили два  граба,  накололи новые
плахи,  связали цепями и проволокой ненадежные места. Хлопот хватило на весь
день и еще осталось.
     Барс  заявился только под  вечер.  Встал  на  камне,  на  виду,  похоже
специально,  чтобы на него поглядели -  вот я каков! Зеленоглазый красавец в
пятнистой шкуре.  Егеря делали вид, что зверь их не интересует, и это совсем
успокоило хищника.  Он  подошел  ближе,  прошелся саженях  в  тридцати.  Ему
бросили еще кусок.  Взял,  лег, как кошка, и, жмурясь от удовольствия, съел.
Потом постоял в ожидании и переступил еще шагов на десять ближе. Вот он я...
     Алексей Власович присел и на корточках,  с мясом в руке, стал двигаться
к  зверю:  ниже ростом -  меньше страху.  Барс чуть попятился.  Они  сошлись
сажени на  три.  Человек,  протягивая мясо,  заговорил со  зверем.  Уж каких
добрых  слов  не  сказывал,  какими  ласками  не  награждал хищника!  Смысла
сказанного барс,  разумеется,  не понимал,  но интонация доброты доходила до
него.  Зарецкий смотрел - и глазам не верил: барс прилег и положил голову на
передние лапы -  словно говорил:  ты мне друг и  я  не боюсь тебя.  Телеусов
кинул ему  кусок -  недобросил.  И  тогда барс  подгреб мясо  лапой и,  чуть
отодвинувшись,  принялся  грызть,  не  обращая  внимания  на  человека -  не
страшный, знакомый, чего бояться?
     Телеусов опять заговорил, а барс лежал, не спуская с него глаз.
     - Подходи,  Андрей,  -  сказал егерь через плечо.  -  Мясо  возьми.  На
корточках.
     Барс нехотя отошел. Недалеко. Андрей Михайлович тем временем подкатился
и  сел обок с  Телеусовым.  И опять к барсу полетело мясо.  Хищник поморгал,
потянул носом, привыкая к полузабытому запаху Зарецкого, и стал подходить.
     - Ты не бойся, это свой, приглядись-ка да поздоровкайся.
     Зарецкий мог,  наверное,  подойти еще поближе,  барс был спокоен, но не
решился.  Мясо было съедено,  люди и зверь посидели в отдалении, и егеря тем
же манером,  на корточках, пошмыгали к костру, а барс остался. Он по-кошачьи
облизывал лапу и тер нос, усы, лоб.
     Пока люди делали мост,  он крутился возле, подходил к мосту, дожидаясь,
когда разрешат пройти на ту сторону.
     - Давай разойдемся,  -  сказал Телеусов.  -  Ты здесь, а я стану на той
стороне.  Как он  войдет,  ты  замкни его,  стань у  входа.  Посмотрим,  что
выкинет.
     Видно,  барсу хотелось на ту сторону.  Он смело ступил на новый настил,
но тут заколебался.  Переступал осторожно,  принюхиваясь к  каждой плахе.  И
вдруг заметил,  что  человек сзади раскинул руки,  ухватившись сразу за  оба
перильца.  Западня?..  Дико оглянувшись,  зверь прижался брюхом,  как  перед
прыжком,  с надеждой глянул вперед. Мостик покачивался над потоком. Телеусов
стоял в  самом конце,  прижавшись спиной к  дереву,  за  которое был зачален
канат.  Проход был,  но узкий.  Полуползком,  напружиненный, как сталь, барс
подкрался и вдруг рассчитанным прыжком, почти на уровне лица егеря, так, что
тот почувствовал щеками мягкую шерсть, перелетел в кусты.
     - Пронесло!  -  Алексей Власович вздохнул и  провел по лицу ладонью.  -
Иди, он нам свои пещеры покажет. Да захвати кусочек.
     Барс скрылся,  потом появился выше.  Они пошли за  ним.  Левей моста за
зверем чернел вход в  пещеру.  Егеря поднялись -  и  туда.  Барс попятился в
кусты можжевельника.
     - Э-э,  сколь душ ты погубил! - Телеусов ткнул ногой кости, набросанные
у пещеры. - Глянь, волчьи черепа. А это серна и еще волк або собака. Вот где
он живет.
     Согнувшись,   вошли  в   пещеру.   Она  оказалась  обширной  и   сухой,
заворачивала вглубь, но там светился второй вход, заслоненный сосенками.
     - Удобное место.  -  Зарецкий огляделся.  -  Тут и человеку жить можно.
Мост виден, отход обеспечен. Стратег наш трехлапый.
     Почему-то  барсу  захотелось  повторить  маневр  людей.   Они  вышли  в
распадок,  спустились вниз.  И он тоже,  словно проверяя,  прошел следом. Но
смотрел спокойно. "Мой дом - ваш дом..."
     - Будь здоров! - крикнул Телеусов.
     И они вернулись к лагерю.  Барс лег мордой на мостик и надолго застыл в
этой позиции. Размышлял, что ли...
     - Ну?! - Телеусов глядел на Андрея.
     - Никто не поверит!
     - Пущай не верят.  А  у нас с тобой друг.  С клыками и когтями.  Нас не
тронет, от чужих оградит. Ай не так?
     - Ему еще показать надо, кто чужие.
     - Все остальные, окромя нас с тобой.
     Уезжая в  сторону Черноречья,  они  еще  какое-то  время  видели своего
барса.  Он  шел за  ними.  Нервная дрожь то  и  дело пробегала по  лошадиным
спинам.


        "8"

     Вот еще выдержка из второго письма Филатова:

     "Уведомляю вас,  Андрей Михайлович, о недавней кончине Карла Гагенбека,
последовавшей 14  апреля 1913  года,  на  семидесятом году  жизни.  Очевидцы
рассказали мне,  что гроб с  телом выдающегося натуралиста на руках пронесли
по аллеям зоопарка, чтобы звери в последний раз могли увидеть своего Цезаря.
Такова была воля покойного.
     Для Вас небезынтересно знать и следующее: на похороны старого Гагенбека
приехал граф  Арним.  Передают,  что  на  другой же  день  он  потребовал от
наследников -  Лоренца и Генриха - выполнить давнее обязательство, которое в
письменной форме  оставил ему  покойный:  передать в  Бойценбург кавказского
зубра.
     В самой любезной форме сыновья Гагенбека представили оправдание, почему
они  задержали отправку зубра:  в  1912-м  и  1913  годах от  него  не  было
потомства.  Лоренц и Генрих убедили графа оставить Кавказа в Штеллингене еще
на год-другой, после чего обязались лично доставить зубра в Бойценбург.
     Арним  скрепя  сердце  согласился на  новые  условия,  которые  и  были
узаконены документом.
     Так что Ваш питомец до сих пор проживает в городе Гамбурге..."


        "x x x"

     Как же  удивился Андрей Михайлович,  когда на подходе к  родной станице
вдруг увидел Дануту и своего малыша!
     Они бежали к нему.  Мишанька повизгивал и отставал,  мама тянула его за
руку и сама что-то возбужденно кричала.
     Андрей соскочил с седла,  подбросил на руках сына,  прижал к себе жену,
расцеловал обоих,  и пошел-пошел круговорот вопросов,  восклицаний, ответов,
визга, смеха.
     Алан стоял сбоку, переступал с ноги на ногу и косил синеватым глазом на
людей,  к  которым искренне был  привязан.  И  когда  хозяин усадил в  седло
Мишаньку,  враз  вцепившегося за  луку  и  за  гриву,  когда  Данута прижала
красивую голову коня и  поцеловала его в  нос,  он  не  шелохнулся,  дабы не
повредить малышу,  коротенькие ножки которого смешно торчали по  обе стороны
широкого седла.
     Так они и пошли - Мишанька верхом, поддерживаемый сильной рукой отца, и
Данута об руку с мужем.
     - Мы третий день ходим встречать тебя,  -  сказала она.  -  И вот,  как
видишь... Ты ехал один?
     - С  Телеусовым.  Он остался на лесопилке,  брата проведать.  И еще нас
провожал барс.
     - Барс?
     - О,  это  целая история,  я  расскажу тебе потом.  Прямо по  Киплингу.
Шерхан, только добрый. Как поживают наши?
     - Когда тебя  нет,  папа места себе не  находит.  А  мама все  шепчет и
молится.
     Андрей вспомнил выстрел у  сосны.  Не любовь ли матери спасла его в тот
миг?..
     Как  описать общую радость,  когда вся  семья оказалась в  уютном отчем
доме!  Не так уж часто удавалось собираться вместе.  И  на этот раз Андрей с
болью в сердце заметил,  что делает с людьми неумолимое время. Совсем седая,
сухонькая мама.  Еще  более  сгорбившаяся,  пухлолицая,  готовая  ежеминутно
расплакаться Эмилия.  Пожелтевшее  лицо  отца  с  сурово  сведенными  седыми
бровями.  Старость, старость. А вместе с ней и страшная беспомощность, когда
без поддержки детей и внуков уже нельзя, невозможно прожить. Вот когда нужно
вместе.
     Ранним утром другого дня явился Щербаков, снял фуражку, пожал всем руки
и скороговоркой сказал:
     - С плохими вестями, Михайлович. Не обессудь.
     - Рассказывай. - Зарецкий подвинул старшему егерю стул.
     - Нет,  прежде  о  новости хорошей:  казенный лесничий съехал из  наших
мест.  Говорят,  перевелся в  свои  края,  в  Суворово-Черкесский аул.  Хоть
молебен заказывай.
     Андрей Михайлович сохранил присутствие духа. Даже не улыбнулся.
     - Ну, а плохие вести?
     Та  самая безалаберная дикая охота,  которую они постарались вытеснить,
грозным эхом отозвалась в  станицах и охраняемых лесах.  Щербаков выложил на
стол перед Зарецким два рапорта с кордона на Большой Лабе.  Там,  неподалеку
от больших станиц Бесстрашной и Упорной до Преградной и Урупа, паслись стада
зубров,  которые давно привлекали к себе жаждущих охоты станичников.  Стоило
только  казакам  узнать  об  охоте  -  и  невиданный размах  лесного  разбоя
захлестнул охраняемую территорию.  Сразу семь или  восемь групп "охотников",
до сотни человек, устремились в горы. И пошла потеха!
     - Сообщили,  что убито семь зубров,  -  говорил Щербаков, - десятка два
оленей и серн. А уж кабанов, медведей!.. На куниц силков понаставили тысячи,
мясо  зубров идет для  приманки в  капканы.  Дело чуть до  смертоубийства не
дошло.  Власенку ранили,  двух других избили до полусмерти.  И все мерзавцы,
кого повязали,  орут в один голос:  "Значит, нам нельзя бить зубра, а гостей
из Питера не вяжете! Кому можно, а кому нельзя? Князь - не хозяин, леса наши
и зверь наш, валяйте от греха подальше!"
     Андрей слушал,  потрясенный. Семь зубров! А возможно, и больше, кто там
считал!  А что на Гузерипле?  Что на Кише?  Ехал, радовался: удалось наконец
главное дело  жизни  -  стадо растет,  зверь сохраняется.  Чертова охота все
перевернула.  Слух о  ней прошел -  и прости-прощай спокойствие!  Станичники
взялись за винтовки,  силками и капканами лес опутали. Как им объяснишь, что
дикий зверь не  для  князя,  что  это  народное достояние,  что  зубра нужно
сохранить потомству?
     - Пиши,  Михайлович,  рапорт  в  Екатеринодар,  пусть  через  станичных
атаманов воздействуют.  А  то завтра и  псебайцы войной на Умпырь пойдут,  и
даховцы в Кишу проберутся. Истребят зверя.
     - Кому писать-то?
     - Самому наказному атаману пиши.
     Андрей Михайлович задумался. Разве что...
     На  другой же  день он  отправил прошение на  имя  недавно назначенного
атамана Войска  Кубанского генерала Кияшко.  Тем  временем Щербаков,  собрав
восемь егерей,  уехал на Большую Лабу.  Хоть как-то преградить пути к дикому
зверю.
     Ответа от наказного атамана не последовало.
     Урон  зверю  мог  быть  ужасающим,  но  тут  пришла  спасительная зима,
отрезала пути-дороги в глубинку, засыпала снегом тропы. Передышка.
     Неожиданно в  Псебае появилась Катя.  Едва  переступив порог,  спросила
Дануту:
     - Можно, я побуду у вас два дня?
     - Что ты спрашиваешь? - удивилась Данута. - Где Саша?
     - Он покинул кордон.
     - Арестован?!
     - Нет.  Его  срочно отозвал Центр.  Сейчас в  Новороссийске.  Где будет
завтра, не знаю.
     - А ты?
     - Послезавтра еду  в  Ростов.  Что-то  происходит,  как  перед большими
событиями. Я со слезами оставила Гузерипль. Так привыкла...
     Андрей только за голову схватился,  когда пришел домой и Катя повторила
для  него  свой  короткий рассказ.  Пустой кордон!  И  неизвестность Сашиной
судьбы...
     В  один  из  первых зимних дней,  когда  Андрей Зарецкий -  похудевший,
неузнаваемо суровый,  с  резкой  складкой  меж  бровей  -  находился дома  и
задумчиво ласкал сына, ворвалась Данута. Раскрасневшееся лицо ее так и сияло
от радости.
     - Вот,  читай!  - Она протянула ему свежий номер журнала "Нива". - Я по
дороге листала и сразу нашла...
     Небольшая заметка гласила:
     "Недавно  в  швейцарском городе  Берне  состоялся Первый  международный
конгресс  по  охране  природы,  созванный  после  длительной организаторской
работы,   которую  взяли  на  себя  братья  Соразем,   известные  в   Европе
натуралисты.
     Среди материалов этого весьма своевременного учреждения мы,  к  радости
своей, находим оценку деятельности россиян, сумевших, как сказано, сохранить
в  своих  резерватах единственных по  уникальности зубров,  число  которых в
Беловежской пуще,  на Западном Кавказе,  в  Гатчине и Аскании-Нова по разным
источникам считают от  1200 до 2000 голов.  Россия обеспечила хорошую охрану
этих  доисторических быков,  показав остальной Европе  пример полезной всему
человечеству деятельности".
     Андрей Михайлович поцеловал жену. Спасибо. Конечно, приятное извещение.
Первое  признание  егерской  службы.  Может  быть,  после  этого  что-нибудь
изменится к лучшему? Все-таки авторитетный конгресс.
     Шли недели. Ничто не менялось.
     С  первых дней марта Зарецкий и все егеря безликой Кубанской охоты,  не
зная  усталости,  объезжали  кордоны,  проверяли  дороги  и  тропы.  Гремели
выстрелы,  приходили подметные письма с угрозами.  Словом,  шла не тайная, а
уже  явная  война,  где  убежденность и  храбрость одних людей встречались с
силой и подлостью других, чьим девизом была легкая нажива.
     Лето 1914 года осталось в  памяти егерей как  самое тяжкое испытание их
возможностей.
     Пока дикий зубр охранялся,  он спокойно жил,  свободно передвигался,  в
стадах появлялся молодняк. А сами стада оставались вне опасности под защитой
егерей.  Уйди они -  и зубры становились беззащитными.  Их считали на сотни.
Охотников на них - тысячами. Зыбкое существование на ограниченной территории
в окружении сильных врагов. Уцелеют ли?..
     Андрей  Михайлович  вынашивал  дерзкий  по   замыслу  план.   Он  хотел
обратиться через  газеты  к  научной  общественности России  и  рассказать о
тяжелом положении зубров на  Кавказе.  Для  этого  хотел ехать в  Петербург,
поговорить с  зоологами,  побывать в  Академии наук.  Он уже сделал набросок
статьи. Данута готовила ему вещи в дорогу.
     И вдруг все изменилось. Планы, задумки, сама жизнь - все перевернулось.
     20 июля* 1914 года Германия объявила войну России.
     ______________
     * Старого стиля.

     Уже на  другой день известие это достигло самых дальних уголков области
Войска Кубанского.
     За  какой-нибудь час Псебай стал похожим на потревоженный улей.  Казаки
вышли на улицы,  толпами повалили к станичному правлению. Все больше людей в
черкесках и при оружии вливалось в толпу.  Звонили колокола. В обеих церквах
служили молебен.  Из  открытых окон  слышался неутешный женский плач.  Ржали
кони. Скакали вестовые.
     Утром  22  июля  казаки  потянулись  на  учебный  плац.   С  конями,  с
зачехленными винтовками,  с  полными сумами.  Съезжались из лесных хуторов и
ближних поселков. Их провожали целыми семьями.
     Андрей Зарецкий,  с  лицом побледневшим и строгим,  застегивал походные
сумы.  Отец  помогал ему.  Руки  старого воина дрожали.  В  широко раскрытых
глазах притихшего Мишаньки застыл непроходящий страх.
     - Что же теперь? - шептала Данута.
     Андрей молчал.  Мысли мешались,  путались.  Сынок.  Данута,  Кухаревич,
зубры,  лесные тропы,  старые родители.  Телеусов,  снова зубры -  дело  его
жизни.  Как же они без него?  Что будет с  ними?  Почти все егеря уходили на
войну.  Впрочем, уходили и охотники, еще недавно бродившие по следам зубров.
Может быть,  это благо,  когда меньше винтовок в станицах? О господи, благо!
Война - благо?.. А надеяться надо. Без надежды нельзя.
     Прощание было  тяжелым.  В  последнюю минуту мама и  Данута подсадили в
седло к Андрею Мишаньку. Глаза его блестели от слез. Понимал...
     Раздалась команда. Сотня пошла в Лабинск.
     В первом ряду негромкий, дрожащий голос вдруг запел:

                     Тает, тает сизый дым, ты прощай, станица!
                     Мы тебя не постыдим, будем лихо биться!

     Сотня  голосов сразу подхватила,  словно только и  ждала запева,  чтобы
утопить  в   песне  и  щемящую  жалость,   и  боль,   и  тяжелую,   чугунную
неизвестность:

                    ...Э-эх, зудит моя рука, - будет с немцем рубка,
                    Помолись за казака, белая голубка!

     Андрей оглянулся. Данута стояла, прижав ладони к лицу.
     Вторая сотня, взявшая рысью с места, догоняла их.


        " * ЧАСТЬ ВТОРАЯ * "

        "КНИГА В СИНЕМ ПЕРЕПЛЕТЕ"


        "ИЗ ВОЕННЫХ ДНЕВНИКОВ ЗАРЕЦКОГО"


                               Запись первая

                Бои в Восточной Пруссии. Ранение Телеусова.
               Письма Дануты и Шапошникова. Вести об Улагае.
              В тылу врага. Беловежская пуща. Дорога к фронту.


        "1"

     Серое,   ровнехонькое,  как  бесконечный  мазок,  небо.  Солнце  только
угадывается за  толстыми,  низкими  облаками.  Влажный,  слишком резкий  для
августа ветер. Не просохшие после дождя желтые чавкающие дороги. Мелкий лес,
вересковая заросль,  за ней - болото и свинцовотусклая, взлохмаченная ветром
вода в озерах.  На пригорке вдали - черный сосновый бор. Угрюмый, сумеречный
пейзаж, особенно непривычный для людей с яркого юга.
     Казаки всматриваются в  неясные дали,  хмурятся,  вздыхают и,  чтобы не
дать разыграться тоске, берутся за работу: откуда-то приволокли крестьянские
косы и  принялись валить траву на полянах.  Другие пилят ольху и  укладывают
накат над  землянками.  Их  наскоро вырыли на  западном склоне сухого холма.
Работа идет в молчании, но дружно. В трехстах шагах на лесной поляне фыркают
кони, хрустят сочной травой. Там наш ближний тыл.
     Все егеря в моей сотне -  Телеусов,  Кожевников,  Власенко,  Лихолетов,
Щербаков. Нет с нами только Христофора Георгиевича Шапошникова. Его оставили
в Майкопе,  чтобы вскорости отправить в Кавказскую армию к турецкой границе.
Через день прибыл отставший в  пути урядник Павлов с  земляками.  И  тут  же
исчез  Семен  Чебурнов.  Не  понравилось.  Узнал,  что  есаул  Керим  Улагай
находится при  штабе  командира конного корпуса Хана  Нахичеванского,  сумел
послать о себе весточку и тотчас был отозван. Никто по этому поводу особенно
не тужил.  Телеусов даже перекрестился:  одним вражиной меньше. И то правда.
Все остальные псебайцы дружны и готовы постоять друг за друга.
     Уже известно, что мы приданы пехотной дивизии в качестве летучей конной
разведки. У нас пулемет на двух вьюках и сто сорок сабель. К боям и разведке
готовы.
     Стоим  мы  у  самой  границы с  Восточной Пруссией,  на  выступе против
немецкого  города  Гольдапа.   До   него  шесть  верст.   За   нашей  спиной
расположилась масса пехоты, по сторонам - ее боевое охранение. Два дня назад
наш  разъезд  ходил  на  ту  сторону и  без  потерь  приволок двух  пленных,
саксонских кавалеристов.  Я их допрашивал.  Рассказали, что против нас стоит
8-я  немецкая армия,  а сами они в составе конной дивизии только что прибыли
из Бельгии,  уже занятой немцами.  После этого мы срочно отправили пленных в
штаб 1-й армии генерала Ренненкампфа.
     Назавтра у меня уже другой приказ:  разведать артиллерию перед фронтом,
найти  и  обозначить удобные  переправы  среди  бесчисленных озер,  болот  и
каналов.
     Ждем  ночи.  Решаем идти спешенными группами по  восемь-десять человек.
Коней поведут сзади на случай срочной необходимости.
     В общем,  война для нас началась сразу же,  как только прибыли. Похоже,
что уже не осталось винтовки,