да.
Диверсанты непременно вернутся за своим...
     Впереди идущий не раз оглядывался.  Беспокойство его росло.  Темный лес
молчал.  Наконец отряд  остановился.  Сели  ждать.  Десять,  тридцать минут.
Никого.  С предосторожностями пошли по своему следу назад.  Место, где сидел
отставший, ничем не приметили. Ощетинились автоматами, сбились, заговорили.
     И тут грохнули выстрелы.  Эхо размножило звук. Показалось, что стреляют
со всех сторон. Трое свалились без стона. Потом еще два. Диверсанты залегли.
Но их ловили на мушку и лежачих.  Ползли раненые, сыпали очередями - куда, в
кого? Просто по кустам можжевельника, по густым папоротникам.
     Не выдержав,  бросились в  три стороны с гиблого места,  где уже лежало
восемь убитых.  Бегом,  с автоматами у живота,  как в атаку,  рассыпая перед
собой пулевой веер.
     И вот судьба...  Трое выбежали прямо на Кожевникова. Василий Васильевич
понял,  что ему не укрыться.  Он поднялся из-за камней - большой белобородый
великан -  и вскинул винтовку, чтобы еще одного... Таким его увидели немцы -
сверхъестественным древним богатырем,  лесным кудесником, страшным чудом, но
увидели.  Трассы пуль  с  пяти  метров скрестились на  богатыре,  прежде чем
прозвучал винтовочный выстрел.
     Уже мертвый,  он еще стоял,  прислонясь спиной к теплому, стволу пихты.
Пули как бы пришили его к дереву.  И он стоял.  С открытыми, уже не видящими
голубыми глазами. Винтовка выпала. Подогнулись колена, и он рухнул.
     Три немца стали над ним.
     - О mein Gott! - сказал один и поднял глаза к небу.
     - Wenn bei ihnen Greise zu Felde ziehen... - начал второй.
     - Das ist eben so  schresklich,  -  хрипло закончил за  него третий.  -
Laufen wir weg!*
     ______________
     * - О боже! (нем.)
     - Если у них старцы воюют... (нем.)
     - Это и страшно... Бежим! (нем.)

     В лесу все еще стреляли.  Рванула граната,  вторая.  Эхо перекатилось с
горы на гору, ударяясь о скалы и отскакивая, достигло дороги, где в одном из
секретов Зарецкий расспрашивал бойцов,  вернувшихся из  разведки.  Он понял,
что егеря ведут бой.
     - За мной, быстро!
     Не  таясь,  потому что противник был далеко,  Зарецкий вышел на дорогу,
приказал пустить две сигнальные ракеты,  и  через несколько минут возле него
уже толпились всадники.
     По одной из балок к реке выходила тропа, пробитая косулями, - как раз с
той стороны, где прогремели взрывы. С конями в поводу отряд начал подыматься
в гору.
     До  ночи продирались к  Бамбаку.  За все это время впереди хлопнули два
далеких выстрела. Бой утих. С каким результатом?..
     Стали на  ночевку,  без огня,  без громкого говора.  Пять самых опытных
бойцов и  Андрей Михайлович ушли разведать окрестность.  Но скоро вернулись.
Тьма стояла, как черная стена.
     Утром  пошли уже  развернутым строем.  Часов в  восемь на  левом фланге
рванула граната. Минут десять два немца ожесточенно отстреливались, пытались
уйти. Их окружили. В схватке оба были убиты. И пять партизан.
     Где-то скрывались остальные, но еще ближе оказались свои.
     Егеря  везли  Кожевникова.  Он  лежал  на  носилках между  двух  коней.
Винтовка покоилась под его рукой.
     Увидев печальное шествие и  мертвого друга,  Зарецкий без сил рухнул на
колени и закрыл лицо руками. Бойцы срывали с головы фуражки.
     - Как же это?
     Рассказ вышел коротким. Неожиданность. Прямо на него выскочили. Ну и...
     - Сколько их?
     - Осталось пять или шесть. Остальные полегли.
     Пока шел разговор, пока рассчитывали по карте, где искать скрывавшихся,
и  ходили  к  месту  боя,   где  валялись  диверсанты  со  значками  горного
эдельвейса,  носилки стояли -  не  на  земле,  на  камнях,  так,  чтобы лицо
погибшего видело и небо, и горы, где прошла его жизнь. Седая борода, вымытая
от крови, уже обсохла и рассыпанно укрыла грудь.
     Два  егеря  пошли  с  бойцами в  дальнейший поиск.  Андрей Михайлович с
третьим егерем вышли на дорогу в Псебай.
     Зарецкий изменился на глазах.  Он еле двигался. Лицо стало серым, дышал
с  перехватом,  часто садился,  даже ложился отдохнуть.  Потрясение при виде
убитого Василия Васильевича согнуло его, и он почувствовал себя на последнем
рубеже.


        "7"

     В Псебай пришли ночью.
     Что-то  здесь изменилось за те несколько суток,  прошедших с  того дня,
когда Зарецкий проскакал через родной поселок на Уруштен.  Он не сразу понял
что,  но когда пошел распорядиться о могиле, оставив Кожевникова уже в руках
снаряжавших его  в  последний путь,  то  не  мог  не  обратить  внимания  на
многолюдство.
     На  главной улице,  во  дворах стояли подводы,  горели костры,  ходили,
сидели  люди,  плакали  дети,  женщины  переговаривались высокими тревожными
голосами.  В  горы  шли  и  шли  подводы,  многие  толкали ручные  тележки с
домашними вещами.
     - Откуда? - спросил он остановившихся женщин.
     - Лабинские мы.  От немцев...  В среду,  когда уходили, народ баял, что
танки в  Кавказской и в Усть-Лабинской.  А ноне где?  Уже суббота.  Небось и
Лабинск взяли.
     Две  недели назад  первая танковая и  семнадцатая полевая армии  немцев
прорвались от  Миуса к  Дону и,  обойдя Ростов с  севера,  перешли Дон возле
Цимлянской и Северного Донца.  А далее,  почти без боев, на большой скорости
двинулись к  Манычу и  восточнее Краснодара -  через Тихорецкую и Кавказскую
подошли к  предгорьям.  С  запада,  из Крыма,  на Таманский полуостров вышли
другие  части  противника.  Враг  угрожал Лабинску,  Пятигорску и,  конечно,
Майкопу.  Поток беженцев хлынул в горы по долинам Белой и Лабы,  к тропам на
перевалы.
     Майкоп...  А  как же Данута?  Неужели не удастся вывезти ее из опасного
места?! И зубровый парк... Как и четверть века назад, зубры оказались в зоне
боев. И все предгорье - отрезанным от фронтов.
     Вот  зачем  десант,   теперь  уже  не  существующий!  Немцы  стремились
блокировать дороги,  закрыть выход  беженцам и  нашим  войскам на  перевалы.
Стоило им взорвать несколько мостов на реках,  и всякое движение в тыл стало
бы невозможным.
     ...Василия Васильевича Кожевникова хоронил весь  Псебай,  все  беженцы,
остановившиеся здесь.  Ему  они  были  особенно признательны:  подвиг  егеря
обезопасил путь к перевалам.
     Брошена горсть земли.  Умолкли голоса, священник снял облачение. Свежий
желтый холмик вырос на старом кладбище, где покоились и близкие Зарецкого.
     Постояв возле  этих  могил,  Андрей Михайлович отправился в  Даховскую,
чтобы оттуда быстрей добраться до Майкопа.
     Утром девятого августа его остановил наш патруль.
     - Там немцы, - сказал командир и показал в сторону Майкопа.
     Опустив голову, Зарецкий повернул коня.


                               Глава седьмая

                 Фронт проходит по заповеднику. Эвакуация.
                  Что произошло в Гузерипле и на перевале?
                 Думы о Дануте. Решение. Свидание с женой.
                    Приговор. У реки в дождливый вечер.


        "1"

     Андрей Михайлович вернулся на Кишинский кордон.
     Он  старался не  выдать  своего отчаяния.  На  вопросы невестки ответил
спокойно,  сказал,  что  хотя фашисты и  близко,  в  горы им  не  подняться,
сопротивление здесь  усилится:  регулярным  частям  теперь  помогают  тысячи
партизан.
     Лидия  Васильевна слушала и  смотрела на  него  с  тревожным ожиданием,
ждала,  когда  заговорит о  Дануте Францевне,  оказавшейся в  оккупированном
городе.  Большие глаза ее то и дело наполнялись слезами.  Когда они остались
вдвоем, Лида заплакала.
     - Что же делать, дочка, - сказал Зарецкий. - Не успел...
     Выплакавшись, она вдруг предложила:
     - Я  пойду  в  город.  Мне  легче пройти,  скажусь беженкой,  увижусь с
Данутой Францевной, и мы убежим.
     - Ты плохо знаешь фашистов,  Лида.  Они бесчеловечны,  полны злобы. При
первом же допросе они запутают тебя.  Малейшая неточность,  сомнение -  и ты
попадешь в гестапо, а там ужас, пытки. Твое предложение безрассудно.
     - Но что-то мы должны делать? Должны!
     - Не  знаю.  Пока не  знаю.  -  Зарецкий сжал голову руками.  Смятение,
растерянность делали его не похожим на себя.  -  Я подумаю,  Лида.  Конечно,
что-то делить надо, по оставлять же ее...
     - Может быть, через ваших друзей партизан?
     - Я свяжусь с ними.  Только ты не терзай меня,  не торопи. Еще не ясно,
где Данута. Вдруг она успела уйти? На дороге тысячи беженцев.
     - Она ждала нас. До последней минуты ждала! - И Лида снова заплакала.
     - Ведь я думал... Все произошло так неожиданно.
     Говоря это,  он уже знал,  что выручать жену будет сам. Он проберется в
Майкоп и  вывезет ее.  Как и  когда -  все это выглядело пока очень смутным.
Нужно подумать.
     В тот день из Хамышков возвратился егерь Тушников, ездивший в разведку.
     - Они в  Даховской,  -  сказал он  про немцев.  -  До батальона.  Через
Блокгаузное в  горы все еще движутся беженцы.  В Майкопе расстрелы.  В самом
ущелье у  нас  два-три заслона,  но  солдат всего сотня и  один пулемет.  На
немцев работают предатели,  они  знают  тропы.  Словом,  могут  прорваться в
Хамышки.
     - Кого-нибудь из егерей встречали?
     - Вся охрана стянута в  Гузерипль.  По  приказу директора.  Похоже,  он
изготовился  к   отступлению  через  перевал.   Мы  в  окружении  останемся,
Михайлович, - понизив голос, добавил он.
     - Мы будем там, где зубры. Придут немцы сюда, мы уйдем в глубь леса. Но
вместе с зубрами. Отгородимся, разрушим переход через Белую.
     Пока  же  зуброводы оставались на  месте.  В  самой  Кише,  открытой со
стороны Сохрая,  затаились трое наблюдателей с собакой - следить за дорогой.
Остальные собирались за  Сосняки,  где паслись зубры.  Но  им еще предстояло
убрать почти вызревшую картошку,  овощи на огороде,  свеклу для зубров и все
укрыть,  закопать:  вдруг придется зимовать без  помощи со  стороны?  Спасти
стадо. Спасти! Исчезнуть с ними в глухомани, коли нет сил на прямую войну.
     Прошла неделя,  другая. Данута Францевна вестей о себе не дала. Значит,
там...  Над горами чуть не каждый день летали чужие самолеты, где-то рвались
бомбы.  Зуброводы работали на  огородах.  Возле зубриного загона попеременно
находились Лида,  Веля  Альпер  и  Женя  Жаркова.  У  перехода  через  Белую
постоянно дежурил кто-нибудь из егерей.
     Мягкие облачные дни стояли на Кавказе.  Зелень пышно одела горы.  Война
как бы затаилась.  И вдруг движение на дороге к Гузериплю прекратилось.  Как
отрезало. Значит, враг приближался.
     И  тут  -  верховой из  Гузерипля.  Он  пробрался правым  берегом через
Филимонову гору.  Увидев Лидию Васильевну,  хлопец сполз с  коня  и  передал
конверт.   Это   был  приказ  директора  о   срочной  эвакуации  сотрудников
зубропарка.
     - А звери?  -  спросила она. - Он о них подумал?! - И подняла на хлопца
глаза, потемневшие от гнева.
     - Директор собрался на  перевал.  Велел быстро.  Сам поведет.  И  егеря
пойдут с ним. Для безопасности.
     - Бросает заповедник?
     - Я почем знаю! Жгут какие-то бумаги, бегают туда-сюда.
     Она  помчалась к  Зарецкому,  который был  на  Кише.  Андрей Михайлович
прочитал приказ,  лоб его покрылся крупными каплями пота. Внезапная слабость
всякий раз при беде или плохой вести.
     - Ну что? - Лида не спускала с него глаз. - Бросаем стадо?
     - Как  ты  можешь так  говорить?  Мы  никуда не  уйдем.  А  вот Альпер,
Жаркова, Теплова, дети пусть уезжают. И ты тоже.
     - Мне? Уехать? - Она не верила ушам своим. - Ни за что!..
     И  тут Зарецкий улыбнулся.  Он  и  не ожидал,  что Лида согласится.  Он
порадовался ее настойчивой решительности.
     В  тот же день женщины и дети,  сопровождаемые Тушниковым и вестовым из
Гузерипля,   на  шести  конях  ушли  в  сторону  заповедника,   вернее,   на
высокогорное пастбище  Абаго,  которого  беженцы  из  Гузерипля миновать  не
могли.
     Ночью в зубропарк вернулся егерь, дежуривший возле перехода.
     - Я  сбросил мостики.  Немцы шли по  дороге.  Красноармейцы отступили к
Лагерной.  Оставили Хамышки.  У  них патронов мало,  жаловались.  А у немцев
минометы,  даже броневик. Знаешь, где поворот за Лагерной? Там теперь фронт.
Сказали, не отступят дальше и поселка не отдадут. У них комвзвода отчаянный,
хоть и молоденький.  И все хлопцы,  как один.  Положат их... Хоть бы наши из
Гузерипля подмогнули.
     Зарецкий промолчал. Бегут из Гузерипля. Не помогут.


        "2"

     В  Управлении  заповедника  собралось  немало  мужчин  с  оружием.   Но
директору и  в  голову не  приходило вступить в  бой  с  немцами.  Мог  ведь
отправить беженцев,  дать им проводника,  а  самому с егерями идти навстречу
немцам,  к тем немногим воинам,  что стояли насмерть у поворота и прижима на
дороге.
     Гузерипль был ключевой позицией на пути к  перевалу и  на южную сторону
Кавказа -  одна из  целей немецких войск,  наступавших от  Анапы до Моздока.
Говорили,  что  к  нашим сюда  идет  подмога из  Сочи,  что  надо непременно
остановить немцев до того,  как прорвутся они к  перевалу,  к  горам Фишту и
Оштену.  Но  части эти  заблудились в  горах,  и  некому было вывести их  на
удобные тропы. Узнав об этом, Зарецкий послал к Белореченскому перевалу двух
зуброводов. Они увидели уже опустевший Гузерипль.
     Немцы,  посчитавшие поселок  заповедника своей  легкой  добычей,  вдруг
встретили на прижиме стойкое сопротивление. Обороняющимся повезло: как раз с
гор  спустился боеспособный отряд с  командиром и  сразу окопался у  дороги.
Отряд имел еще один пулемет и боеприпасы. Первая атака немцев сорвалась.
     Подтащив минометы, они начали методический обстрел. От мин не укроешься
за камнями или стволом дерева.  Появились раненые,  убитые.  Фронт у прижима
попятился.  Командир послал двух бойцов в Гузерипль с приказом для всех, кто
с оружием, идти к ним на подмогу.
     - Если  поселок  эвакуирован,  догнать  и  вернуть всех,  кто  способен
воевать. Ясно?
     Сержант и солдат поскакали в Гузерипль, а оттуда в погоню за ушедшими.
     Какова же  была  их  радость,  когда на  Абаго они  увидели вооруженных
егерей:  шли  назад.  Поняли,  на  какой  поступок  подтолкнул их  директор,
взбунтовались и повернули.
     Забегая   вперед,   скажем,   что   это   происшествие  положило  конец
директорской карьере.  Беженцы пошли на юг уже без него.  Первую группу их -
детей, женщин - повела Веля Альпер, хорошо знавшая заповедные тропы.
     Спустя шесть дней эту группу -  голодную,  почти босоногую - встретил и
приютил в  Красной Поляне  начальник южного отдела заповедника,  заботливый,
энергичный Петр  Алексеевич Савельев.  Он  узнал  об  остальных  беженцах  и
поскакал к  перевалу,  чтобы  довести  людей  до  поселка.  Среди  прибывших
директора не было. Скрылся в лесах. Судьба его так и осталась неизвестной.
     А  тот самый прижим на дороге в трех километрах от Гузерипля для немцев
был последним пунктом на их пути к перевалу.
     Оборона укрепилась.  Ночью немцев атаковали.  Они не  выдержали удара и
отошли.
     Это был кошмарный для врага день.  Стрелял весь лес.  Даже из-за Белой,
где вроде бы  и  людей-то  не  было,  раздавались меткие одиночные выстрелы.
Зуброводы с Киши и Безымянки при первом же удобном случае выходили к реке.
     Фашисты  знали  о  зубровом  заповеднике.  Их  самолеты фотографировали
кордон и зубропарк.  Но переправиться через Белую они опасались.  Мостик был
разрушен заранее.
     Какая-то  немецкая  часть  заняла  и   сожгла  Сохрай.   Жители  успели
разбежаться. Тот же отряд подошел и к пустому Кишинскому кордону, занял его,
ограбил дома,  сжег документы,  но не остался здесь:  лес стрелял, казалось,
что русские за каждым деревом.  Бесценное стадо зубров было надежно укрыто в
долине Темной за Сосняками.


        "3"

     В  эти  тревожные дни  и  произошло событие,  которое трудно  объяснить
законами логики или рассудка.
     Мы помним переживания Андрея Михайловича Зарецкого,  когда он убедился,
что  его  жена  в  руках  врага.  Надежда  отыскать  ее  среди  беженцев  не
оправдалась.
     Днем и ночью он думал о Дануте,  изобретая и тут же отвергая проекты ее
освобождения. В конце концов решил, что выручить ее он может только сам.
     Вечером,  находясь вместе  с  невесткой на  караулке возле  зубров,  он
сказал ей:
     - Я ухожу в Майкоп, Лида.
     - На  смерть?  Вы понимаете,  что задумали?  На верную смерть!  У  меня
больше шансов на успех. Позвольте мне...
     - У тебя жизнь впереди,  Лида.  У меня все в прошлом. На тебе и на Мише
ответственность  за  сохранение  кавказских  зубров.  Мои  силы  на  исходе.
Чувствую,  скоро умру.  Сердце...  Впрочем,  ты знаешь это. Если мне суждено
умереть там,  дело наше не пропадет, лишь бы вы оба остались живы. Но я смею
надеяться,   что  мое  предприятие  удастся.   Вернемся  невредимыми.  Война
кончится,  скоро их погонят назад. И тогда начнется славная жизнь, о которой
можно будет только мечтать. Что же ты плачешь, дочка моя?!
     Она рыдала,  по-детски уткнувшись лицом в его грудь. А Зарецкий смотрел
поверх ее головы на темные кроны пихт, на горы, гладил ее волосы и сам хотел
верить, что все будет именно так, как он говорит.
     Через день Андрей Михайлович исчез,  передав егерю Кондрашову наказ: не
дать в обиду Лидию Васильевну, стеречь зубров, защищать заповедник.
     В Даховской, куда поздней ночью приехал Зарецкий, только ахнули, увидев
посетителя. Кругом были немцы.
     Через  час  хозяин  принес  ему  листовку,   снятую  со  стены.  Андрей
Михайлович прочитал:  "Комендатура города Майкопа разыскивает следующих лиц,
объявленных военными преступниками в занятых нами районах". И далее следовал
список из восьми фамилий. Четвертым значился А.М.Зарецкий. И четыре страшных
строки ниже: "В связи с этим задержаны заложники, члены семей указанных лиц.
Последний срок  явки  военных преступников назначен на  пятое  сентября.  Не
позже вечера пятого сентября заложники будут казнены".
     В списке одиннадцати заложников он нашел имя Дануты Францевны Зарецкой.
     Хозяева  молча  смотрели  на  него.  Не  похоже,  чтобы  Зарецкий очень
испугался.  Что же известно немцам и  много ли известно?  Он даже улыбнулся.
Хорошо,  что пришел и узнал.  Пятого сентября?..  Андрей Михайлович понимал,
что  ожидает жену,  если  он  не  сдастся.  Знал,  что  надо сделать для  ее
освобождения,  и  потому не испуг,  не страх овладел им,  а все более острое
желание спасти Дануту.  Скорей в Майкоп. Освободить ее из тюрьмы! А там будь
что будет.
     Собственная жизнь как-то отодвинулась,  заслонилась.  Пусть на этом все
кончится.  Он свое сделал.  Он больной и старый.  Смерти Зарецкий не боялся.
Ничего и  никого он  не  выдаст,  как  бы  враг  не  изощрялся.  Если  ценой
собственной жизни удастся спасти Дануту, это и станет последним и высшим его
благом.
     - Возвратись в  горы,  Михайлович!  -  добрые  хозяева  твердили в  два
голоса.  -  Они же звери,  подумай,  на что идешь!  Виселица в городе стоит!
Палачей назначили.  Вчерась кого-то  повесили,  людей  сгоняли смотреть.  Не
подвергай себя напасти, вернись!
     Но  он  уже  не  мог  представить себе,  как  это вернуться.  Явиться в
зубропарк,  увидеть Лиду,  друзей и сказать им,  что вот он здесь, тогда как
его жена...  Ужаснее картины и в кошмарном сне не увидишь. Что могут знать о
нем оккупанты? История с ликвидацией десанта прошла без огласки. Господам из
комендатуры трудно доказать причастность Зарецкого к партизанской войне.  Ну
а если и докажут? Лишь бы освободить Дануту! Иначе как можно жить?..
     Переночевав в  Даховской,  Андрей  Михайлович спокойно  побрился утром,
привел в  порядок одежду и  сердечно простился с  хозяевами.  Они до  самого
порога упрашивали его не ходить в город.  И сердились,  и плакали.  Странное
спокойствие,  рожденное любовью, человечностью, вселилось в него. Все вместе
они постояли в переднем углу.  Над