бров из Берлина вывезли в Ганновер. Они сохранились.
     Около десятка зубров приобрела и выходила ни с кем не воевавшая Швеция.
Она первая из стран Европы создала у себя зубровый национальный парк.
     Несколько  одиночных  зубров  находилось  в  зоопарках  Лондона,  Вены,
Амстердама, Мюнхена, Стокгольма, Будапешта.
     В 1921 году "крестник" Алексея Власовича Телеусова -  бык Кавказ -  уже
имел в  зверинце Гагенбека трех сыновей и  двух дочерей.  Владельцы зоопарка
удержали "золотого зубра" до конца года.  Далее он оказался в  Бойценбурге у
графа Арнима,  с  помощью которого покойный Карл Гагенбек приобрел Кавказа в
России.  Кавказ вместе с  зубрицей Гарде прибыл в  лесной парк  Арнима,  где
проживали три  или четыре зубра-беловежца.  Здесь у  Кавказа родился еще сын
Гаген - последний из его потомства.
     Таким  образом,   кровь  кавказского  зубра  сохранилась  в  помесях  с
беловежскими зубрами.  Факт обнадеживающий. Он давал основание полагать, что
и  в  случае гибели последних зубров на Кавказе признаки подвида не пропадут
на Земле.
     После этого отступления мы снова возвращаемся к записям Зарецкого.


        "3"

     Домой,  теперь  уже  в  Майкоп,  я  попал  по  первому снегу.  Данута и
Мишанька,  истосковавшиеся,  похудевшие,  такие родные, со слезами на глазах
встретили меня у порога.
     Они прожили трудное лето. Вдвоем обрабатывали огород, содержали Куницу,
корову, которые требовали много труда, но много и давали.
     Данута работала в  школе через три дома от нас,  а  сын учился в той же
школе.
     Когда я  вымылся в  бане и в первый раз прошелся по комнатам,  половицы
подо мной заскрипели.
     - Не  привыкли к  тяжелому шагу мужчины,  -  это произнесла Данута,  не
спускавшая с меня озабоченного любящего взгляда.
     Она  подвела меня к  зеркалу.  Я  смотрел на  себя и  видел худощавого,
несколько сурового  человека с  какой-то  печалью  во  взгляде,  с  большими
руками,  которые не  знал  куда  девать  -  так  они  привыкли к  работе,  к
винтовке...  И жену видел рядом как бы немного осевшую, но с лицом девически
свежим и румяным, на котором светились милые голубые глаза. Она держала меня
под руку и горько улыбалась;  протянув руку,  дотронулась до моих висков. До
белых висков.  Ничего я не сказал по этому поводу. Слишком много пришлось бы
говорить.
     Зато в  Мишаньке мы  оба видели приметы своей молодости.  Он вытянулся,
похудел,  но  сколько же  энергии,  живости и  разумения было в  его глазах,
пробивалось в порывистых жестах,  скором шаге, в нескончаемой речи с мягким,
по-детски произносимом "эр"!..
     В тот вечер к нам пришли Катя и Саша.
     Вот с кем время обошлось особенно беспощадно!
     Сашин рост  подчеркивал его  теперешнюю худобу,  он  выглядел тощим как
палка.  "Жердь",  -  говорил он  сам  про  себя.  Лицо его временами странно
дергалось,   а   острые  глаза  быстро  увлажнялись,   едва  мы  затрагивали
чувствительные темы. Катя пожелтела, осунулась, хотя и не утратила ничего от
прежней быстроты движений и внутренней силы.  Годы и события взвалили на них
непомерный груз.
     - Идет время, идет, - глуховато сказал Саша и притянул к себе Мишаньку.
Достал из  кармана леденцы-ландрин,  сущую  редкость по  нашим  временам,  и
вручил ему.
     Женщины пошли готовить чай.  Саша тем  же  глуховатым,  непривычным для
меня голосом потребовал:
     - Рассказывай еще  раз,  как  и  что  там  произошло.  Письмо твое было
сумбурным.
     Снова, уже с деталями, я поведал о пленении Чебурнова, описал последние
часы Улагая. Саша сжал пальцы, похрустел ими, сказал:
     - Он того заслужил.
     Помолчав, спросил:
     - Сколько у тебя зубров?
     - Сорок - пятьдесят голов. И все в опасности.
     - Нужны бойцы,  чтобы одолеть упорных,  фанатичных бело-зеленых.  Нет у
нас бойцов,  -  сказал он.  -  Колчак и Врангель исчезли,  но контрреволюция
действует не только на Кавказе. А тут еще ведомственные неполадки.
     Оказывается, есть центральные учреждения, которые не признали декрета о
Кавказском заповеднике. Местная инициатива, не более. Ну что такое Кубанский
ревком?  Вот если бы декрет из Москвы...  И  учреждения эти разрешают охоту,
заготовку пушнины на  Кавказе.  Пушнина на экспорт.  Очень важно для молодой
Республики!.. Так открываются границы заповедника для охотников.
     - Они и до зубра доберутся, - сказал я. - Мало нам бандитов...
     - Уже есть факты.  Трех оленей убил охотник Шевченко,  еще одного некто
Логвин.  На караулке у  Немецкой дачи устроили картыжку* ремней,  ну и все в
таком духе.  На  поляне Алоус есть зубры?  Ну  вот.  Там же пасется домашний
скот. Тоже по разрешению свыше. Межведомственная неразбериха.
     ______________
     *  Картыжка (местн.)  -  процесс изготовления ремней из  шкуры  убитого
зверя.

     Наверное,  я  выглядел очень  расстроенным,  потому что  Саша  умолк и,
похлопав меня по колену, добавил:
     - Сейчас  положением заинтересовалась рабоче-крестьянская инспекция.  Я
побывал  в  Краснодаре,  внес  предложение запретить  всякую  охоту,  ввести
крупный штраф за отстрел оленей,  зубров.  Соображения эти посланы в Москву.
Оповестили ученых - друзей заповедника.
     И, помолчав, добавил:
     - Но  как  можно  выкурить  из  горных  убежищ  белые  банды,   остатки
контрреволюции?..
     - Только силой, Саша.
     - То-то и оно.  Облавы в горах теми силами,  которые у нас имеются,  не
приносят успеха. Ваши с Суреном операции - самые удачные. Но и они не решили
проблему.
     - Много их? - Я имел в виду белых.
     - Трудно сказать. От Теберды до Лабенка - как сурепки в пшеничном поле.
У них связь с Турцией,  оттуда оружие,  снаряжение, там командование, все на
широкую ногу.  А пока...  Поезжай-ка ты,  Андрей,  в Москву, чтобы узаконить
заповедник в Совнаркоме!
     - Если  посылать,  то  лучше  Шапошникова.  У  него  старые  знакомые в
академических кругах.
     - Ну что ж, резонно. Пошлем Шапошникова.
     В тот вечер мы засиделись допоздна. Мишанька уснул. В печи потрескивали
дрова,  уютный свет  разливался по  столу.  Пили чай,  Данута вспомнила нашу
женитьбу,  петербургские встречи.  На  час-другой  мы  позабыли  заботы,  не
ворошили драматических событий  последних лет.  Мы  отдыхали.  Расстались за
полночь.
     Через  неделю проводили Кухаревичей в  дальнюю инспекторскую поездку по
предгорным  станицам.   Саша  проверял  школы,  уговаривал  старых  учителей
вернуться на работу,  создавал детские дома для сирот и  беспризорных.  Катя
занималась больницами, фельдшерскими пунктами, гасила тифозные вспышки.
     А еще дней через десять страшное известие потрясло нас и весь город: на
дороге  между  станицами  Каладжинской  и   Ахметовской  банда  бело-зеленых
подкараулила и зверски убила наших друзей и четырех бойцов их охраны.
     Вот когда мы с Данутой почувствовали, как одиноко вдруг стало на земле.


        "4"

     ...Посыльный пришел  в  середине  дня,  когда  я  только  что  закончил
инструкцию для наблюдателей заповедника и перечитывал ее. У нас было полтора
десятка егерей,  были деньги на  оплату их  труда.  Все  это появилось после
возвращения Христофора Георгиевича из Москвы. Поездка его, встречи с давними
друзьями  Кавказа,  с  работниками отдела  по  охране  памятников старины  и
природы Наркомпроса не прошли даром. Мы стали сильней.
     Я взял у посыльного бумагу. Шапошников писал: "Как можно скорей приходи
в управление. Есть новость".
     Шла весна.  Подувал резкий ветер,  но солнце грело уже хорошо.  В такие
дни  зубры  выбирают укрытые от  ветра места и  лежат на  припеке,  блаженно
прикрыв глаза.  Греются.  Уже отправился на  Кишу Кожевников.  Собирались на
свои кордоны остальные егеря.
     Еще  издали я  заметил у  дома  Шапошникова красноармейца с  непокрытой
головой.  Он  сидел  на  крыльце и  вроде бы  ждал  меня.  Вскочил,  одернул
гимнастерку и пошел навстречу. Мы сошлись, и я не поверил глазам своим.
     - Боже мой, Задоров! Ты ли это?
     - Эт-точно я, Андрей Михайлович.
     Мы обнялись.  Отстранившись,  я продолжал рассматривать его.  Да, Борис
Артамонович,  наголо стриженный,  круглоголовый,  похудевший,  во  фронтовой
гимнастерке.
     Открылась дверь, Шапошников вышел и спросил:
     - Берем этого егеря?
     - Еще бы! Вот не думал не гадал!.. Где пропадал?
     - Все  очень  просто,  Андрей  Михайлович.  Тифозный  обоз,  больница в
Пятигорске,  а  как поднялся и винтовку смог держать,  так с первым эшелоном
красных -  в  Царицын,  оттуда в Самару,  по Сибири,  то за Колчаком,  то за
атаманом Семеновым.  Воевал, был ранен, опять воевал. Из Иркутска теперь. По
чистой - после второго ранения. Где Василий Васильевич, как остальные наши?
     - Скоро увидишь своего Василия Васильевича,  зубров,  Кишу.  Поедешь со
мной. Ну, ты молодец!
     Задоров прожил у  нас  до  вторника.  С  согласия Дануты я  подарил ему
Кунака,  а сам решил вновь поездить на Кунице.  Под шепот весеннего дождя мы
поехали в горы.
     Кишинский кордон стоял пустой, но с теплой печью.
     Уже  разместившись для отдыха,  я  обратил внимание на  свежие отщепы с
внутренней стороны двери.  Такие  отметины делает  только пуля.  Внимательно
осмотрев стены, я и там нашел до десятка таких же примет.
     Борис Артамонович враз утерял наивную восторженность в которой пребывал
эти дни. Вот она, суровая обстановка. Он вышел, смотрю, вывел коней из сарая
и  пустил  неспутанными на  луг:  не  очень-то  дадутся чужим.  Огня  мы  не
зажигали, на ночь устроились в сараюшке, откуда был выход прямо в лес.
     Утром мы сделали круговой обход,  ничего опасного не заметили.  И тогда
поехали наверх, к зубровым пастбищам.
     Задоров весь  ушел в  созерцание близких хребтов и  зеленого леса.  Как
чисто и  светло сияли его глаза!  Какую радость излучал он,  даже дышал так,
словно пил целебный воздух. Не будь опасности, которая требует тишины, запел
бы в полный голос.
     - Все время Кавказ во сне видел. Такая тоска, хоть беги без разрешения!
Мечтал.  И вот...  -  Он привстал на стременах, руки разбросал, будто обнять
хотел эти тихие поляны и светлые хребты над ними.
     Когда и  как пристроился нам в хвост Кожевников,  как выследил -  мы не
заметили.  Обернулись -  и ахнули! Бородач улыбался колдовской улыбкой. А уж
обрадовался Задорову!..  Подвел коня бок о  бок,  и  так,  не сходя с седел,
обнялись,  словно отец  с  сыном встретились,  плачут оба  и  слез  своих не
стесняются.
     Дальше мы  не поехали.  Поставили костер,  и  пошел,  пошел бесконечный
разговор.
     - Нашел себе  благость -  тишину,  а?  -  Кожевников любовно смотрел на
Задорова.
     - Когда идет революция,  о  тишине и  покое говорить смешно,  -  быстро
сказал Борис Артамонович. - Чистейший идеализм.
     - Смотри, как заговорил! Агитатор!
     - Здесь ведь тоже покоя нет,  -  сказал Борис. - Эт я усвоил. И пулевые
отметины на кордоне разглядел.
     - Было, было, - коротко отозвался Кожевников.
     - Давно? - спросил я.
     - Не-е...  Три ночи кряду обстреливали.  Ну, и я не молчал. То с одного
места  стрельну,  то  с  другого.  Чтобы думали,  будто нас  много.  Кажись,
подстрелил кого-то, крик слышал. Убрались.
     - Кто, как думаешь?
     - Эти самые.  Бело-зеленые. Похоже, заблудились. Пуганые. Они с востока
приходили, вряд ли близко живут. А все же за зверя боязно.
     - Видел зубров?
     - Трех видал.  Да  еще волками обглоданного подранка нашел.  Мартовской
погибели.  Выходит,  и  зимой охотились за  ими.  Но  надоть еще посмотреть,
думается, на Пшекише, на Сенной поляне и повыше должны быть другие.
     Говорил и все на Задорова посматривал,  хотел понять,  каков он теперь,
его крестник. Боялся, уж не другим ли стал за трудные годы. Спросил вдруг:
     - Рука твоя тверда али как? Жизня у нас опасливая.
     - Винтовку держать могу,  огни и  воды прошел -  не  убоялся.  Так  что
по-старому, плечом к плечу с тобой воевать за Кавказ... И за зубров.
     И так они друг на друга посмотрели,  что и тени не осталось в их давней
мужской дружбе.
     Четыре дня мы лазили по хребтам и ущельям, высматривая зверя на полянах
и  опушках,  благо верхний лес еще не закрылся зеленым листом.  И  за четыре
этих  дня  обнаружили  семь  зубров.  Только  взрослые  особи.  Согнутые,  с
неряшливой шкурой,  они  от  любого шороха вскидывали хвост  и  бежали сломя
голову.  Даже  издали можно было почувствовать их  болезненную возбудимость.
Так долго зубры не проживут. Эти звери нуждаются в покое.
     Задоров легко узнавал некоторых старых знакомцев.  Разглядывая зубров в
бинокль, он весело говорил:
     - А вот и мой Рыжий.  Левей его Бойкая.  Ишь как линяет, вся в клочьях.
Постарела... Неужто у нее бычка или телочки не было?..
     Так,  с  остановками,  мы добрались до устья реки Шиши.  Здесь я  хотел
оставить друзей и пробраться на Умпырь.  А их попросил поехать западнее,  на
Молчепу.  Но егеря не пустили меня одного.  Еще три дня мы путешествовали по
высокогорью,  прежде чем  спуститься к  Умпырю.  Долго высматривали с  горы:
спокойно ли там?  К радости своей,  обнаружили на склоне горы трех зубров, а
над избушкой вскоре увидели дымок.  Уже на заходе солнца опознали Телеусова.
Снова встреча, неторопливый разговор у печурки, ощущение братства.
     - Сколько? - спросил я у Алексея Власовича.
     - Покамест семерых  отыскали.  Ребята  Никотины на  Алоус  отправились,
вернутся к завтрему. А эти зубры - на Мастакане.
     - Банды не беспокоили?
     - Не было.  Зато волков развелось,  Михайлыч!.. Прямо до избы являются,
такие храбрые.
     Рано утром Кожевников и Задоров перешли на тропу, что вела к перевалам.
Я остался с Алексеем Власовичем.


        "5"

     Осень двадцать второго года.
     Мы  оставили Умпырь.  В  начале октября от  Большой Лабы  сюда проникло
более  сотни бело-зеленых.  Приходили они  группами по  десять -  пятнадцать
человек, хорошо вооруженные, даже при пулеметах на вьюках. Наши отпугивающие
выстрелы вызвали шквал ответного огня.  Мы  потребовали из Лабинска воинскую
часть,  но кто-то предупредил банду, начались стычки. Были немалые потери, и
бойцы,  опасаясь  зимы,  отошли  к  Псебаю.  Бандам  отступать было  некуда,
остались в Умпыре.
     Одиннадцать  зубров  очутились  в  опасном  соседстве.  Звери  привыкли
спускаться в долину. Что их ожидало?!
     Мы ушли старой егерской тропой на верхнюю Кишу,  а  оттуда и на кордон.
Можно представить себе, с каким настроением покидали мы долину.
     Первые дни жизни на Кише мы ходили подавленные и настороженные. Удастся
ли  удержаться нам  здесь?  Правда,  зима с  буранами в  октябре закрыла все
пути-дороги, но и для нас не оставила никакого маневра.
     Василий  Васильевич,  а  потом  и  Задоров  успели  поставить несколько
стожков сена да убрали десятину огорода.  Голод не угрожал ни нам, ни коням.
Но беспокойство за зубров не исчезло.  На Кише их стало девять:  двух успели
пригнать к Сулиминой поляне с западного пастбища на Молчепе.  Девять...  Вот
все,  что  удалось  сохранить от  некогда величественного кавказского стада.
Умпырских я уже не рисковал числить живыми.
     Как только морозы укрепили снег,  Борис Артамонович навострил лыжи.  Он
уходил на  целый день.  Однажды он  не  показывался трое  суток -  следил за
зубрами,  среди которых знал не только Бойкую и Рыжего,  но и Лабицу, и быка
Чудо. Возвратившись, без конца говорил о них:
     - Лежат под пихтами,  а как оголодают,  выходят на поляны,  целые окопы
роют.  Носом,  лбом до земли -  и пошли,  пошли.  А вскинут головы, на рогах
пучки ожины висят,  ну  и  тянут ее,  жуют.  Или кору отдирают.  Эт-забавно.
Сгрызет понизу,  схватит за конец и отходит, дерет ленту, пока не оборвется.
Я десятка три осин повалил, чтобы проще им было есть...
     - А зубры что же?  Стояли и смотрели,  как ты,  значит... - не унимался
Кожевников.
     - Куда там!  Раз  стукну топором,  так  они  бог  знает где.  Бегут без
огляда, особенно Лабица и Бойкая. В галоп!
     В  последний раз я  видел кишинское стадо в  январе 1923 года,  в ясный
день обильной изморози,  на  опушке заснеженного леса.  Мы  подошли сажен на
четыреста,  а они -  пять темных зверей -  выдвинулись из чащи и стояли,  не
спуская с  нас  настороженного взгляда.  От  боков их  исходил легкий парок.
Куница  дернулась,  звякнула удилами,  и  этот  чуждый лесу  звук  мгновенно
спугнул зверей.
     Из Хамышков пришел на лыжах Василий Никотин, привез записку. Шапошников
звал меня в Майкоп.  Мы помогли чекистам разработать план нового наступления
на бело-зеленых и пошли с отрядом проводниками.
     К сожалению,  и эта операция не привела к освобождению нашей заповедной
территории от "лесных людей".
     Более  того,  в  феврале  после  долгой  перестрелки  и  перед  угрозой
окружения  Кожевников и  Задоров  покинули  Кишу  и  появились  в  Хамышках.
Последняя территория заповедника была утеряна...
     ...От  прибывшего в  Краснодар профессора Исаева узнали,  что польские,
немецкие,  французские национальные комиссии по  охране  природы  внесли  на
конгрессе в  Париже  предложение учредить  Международный комитет  по  охране
зубров и  собрать оставшихся в  зоопарках и охотничьих угодьях зверей в одно
место  с  целью восстановления исчезающего вида.  Московское общество охраны
природы присоединилось к этому предложению.
     Стали  известны фамилии добровольных защитников зубра:  в  Германии это
была зоолог Эрна Мор, в Швейцарии - братья Соразем, в Польше - Ян Жабинский,
создатель первой  Международной племенной книги  зубров.  В  нашей  стране -
профессор Григорий  Александрович Кожевников,  старый  наш  знакомый Дмитрий
Петрович Филатов, известный зоолог Федор Федорович Шеллингер, молодой ученый
Владимир Георгиевич Гептнер  и  знаток  Беловежской пущи  Николай Михайлович
Кулагин.
     Летом 1923 года,  презрев опасность,  мы  опять собрались все  вместе и
пошли на Белую,  а оттуда на верхнюю Кишу,  поскольку кордон, стоявший ниже,
все еще находился в руках крупной банды.
     Подходили с двух сторон и к Умпырю,  высматривая зубров. Какова же была
радость Бориса Артамоновича, когда ему посчастливилось обнаружить на границе
альпики у  Бамбака две пары зубров!  Присмотревшись,  он  сказал,  глотая от
волнения слова:
     - Эт-наши...  Бойкая,  Рыжий,  Лабица,  а  вон и  Чудо...  А эт-что?  -
спросил, высматривая вновь. - У них теленок! Смотрите, от Лабицы справа, вон
он, вон!..
     Радость для всех. Прямо праздничный день!
     Не тогда ли окрепла наша старая идея - согнать оставшихся зубров в один
загон и  охранять их уже в  полувольном состоянии?  Единственный выход.  Вот
только удастся ли согнать? Не овцы...

     В  мае  1924  года Шапошников торжественно зачитал егерям декрет Совета
Народных Комиссаров РСФСР "Об учреждении Кавказского зубрового заповедника".
Ко всеобщему радостному чувству невольно примешивалась горечь:  не было мира
в  заповеднике,  теперь  признанном в  правительстве.  Шапошников сказал мне
позже:
     - Все-таки  оставили  старую  формулировку:   зубровый.   А  зубров-то,
кажется, уже нет...
     - Есть зубры, - поправил я его. - Только бы удалось сохранить их!
     - Да-а, сохранить, - молвил он очень горестно. - А знаешь ли ты, Андрей
Михайлович,  что  бело-зеленые вновь  активизировались и  совершили страшное
преступление?..
     - Что такое?
     - Только что сообщили из Загдана: банда напала на экспедицию профессора
Исаева,  которую сопровождали егеря нашего восточного кордона. Исаев убит. И
еще трое.
     Доколе же будет?..

     Через два месяца после преступления пришла, наконец, долгожданная весть
о разгроме штаба бело-зеленых.
     Произошло  это  благодаря смелым  действиям одного  человека,  которому
удалось  внедриться в  руководящую группу  лесных  бандитов.  Он  сообщил  в
Армавир  о  предстоящей  встрече  всех  главарей  бело-зеленых,  полковников
Козлики