роде  бы
прорывался парок. А может, и дым.
     - Зубров на Молчепе не встретил? - спросил я Кожевникова.
     Не глядя на меня, Василий Васильевич ответил:
     - Два шкилета нашел. Дырки в черепе от пуль.
     На заре Телеусов потянул нас на тот подозрительный дымок, что в стороне
от маршрута. Часа через три он сполз с седла и позвал меня с собой.
     Крались по  молодому папоротнику,  в  тени.  Останавливались,  слушали,
спугнули двух веселых барсуков. Лес поредел. Захрустел под ногами щебень. Мы
стояли перед площадкой из голого камня,  она выпирала из лесу и  обрывалась.
Дальше белело небо.  Над  обрывом повис  шалашик,  из  него  торчали сапоги.
Остатки костра серым  пятном темнели в  стороне между  скал.  Мы  стояли под
соснами и ждали.
     Сапоги скрылись, из шалаша негромко сказали:
     - Васька, пора! Затекли ноги.
     Из-за скал вышел заспанный Василий Никотин с биноклем.  Он хмуро улегся
в шалаше лицом к обрыву и вытянул ноги. Саша, покачиваясь, поплелся в скалы.
     Не  сговариваясь,  мы обошли поляну краем леса и  отыскали пещеру.  Она
выглядела обустроенной: шкура медведя висела вместо двери, поверх нее тянуло
дымом,  для  воды  протянули желобок из  бересты.  Словом,  жилье.  Телеусов
заглянул поверх шкуры: Саша укладывался спать.
     - Час добрый, - сказал Телеусов шипящим голосом.
     - Что?! - Сашу подбросило. Он схватил винтовку.
     - Ти-ха! Сиди, коли попался... - И от души рассмеялся. - Так вот где вы
отсиживаетесь, пока другие-прочие войну ведут!
     От шалаша прискакал Василий,  подошли наши двое.  Костер разгорелся. Мы
выложили из седельных сум диковинные закуски -  копченый бекон, белые сухари
в обертке, сахар из запасов тайника.
     - Ну, докладайте, - потребовал Телеусов.
     - Находимся  в  разведке,   -   сказал  Саша.  -  Следим  за  движением
неприятеля, в бой не вступаем из-за неравенства сил.
     - Человеков пять того неприятеля? - Телеусов беззлобно подсмеивался.
     - Если бы пять! Насчитали восемьдесят три бойца. Мечутся по обе стороны
Поперечного хребта,  то в одном месте встанут, то в другом. Землянки строят,
на зиму вроде окапываются. Или ждут кого? Бело-зеленые, одним словом.
     - Стреляют?
     - Случается.  Видели,  как медведя приволокли, трех или четырех оленей.
За зубрами гонялись.
     Перед нами была сотня Чебурнова.  Без командира.  Идти на поиск сотника
они не решались.  Уходить на Лабу тоже не могли:  сотник велел ждать.  Вот и
топчутся в  укромном месте.  Скрыты надежно.  Дать им  бой в  этом районе не
могли бы и два батальона. Но что-то надо предпринять.
     Дотемна мы наблюдали за сотней.  Сверху все ущелья и  тропы,  идущие на
север,  просматривались довольно  хорошо.  Бандиты  мыкались  из  стороны  в
сторону. Нет командира - и уже не сотня, а толпа, головы полны страхом.
     Решение пришло неожиданно.  Я глянул на Шапошникова.  Он -  на меня. Мы
поняли  друг  друга.  Наш  долг  -  сделать все  возможное,  чтобы  избавить
заповедник от опасных гостей. Нет, не стрелять. Перед опасностью белые вновь
станут силой. Страх заставит быть храбрыми. Кто знает, что тогда будет.
     - Пойдем мы с Андреем Михайловичем, - решительно сказал Шапошников. - А
вы, ребятки, будете нашим заслоном, надежной поддержкой.
     - К волкам в логово? - Саша Никотин встал. - Да они вас!..
     - Они напуганы и  растеряны.  Алексей и  Василий спустятся по Уруштену,
закроют тропу на Умпырь.  Ни в коем случае не пропустить гонцов!  Хотя бы на
время переговоров. Понятно? Двое - страховать нас.
     Да,  мы знали, на что шли. В сотне разные люди - и случайные, и отпетые
мерзавцы.  Разобщить их,  заставить уйти - единственная возможность, если мы
решили спасти зверя  в  заповеднике.  Останутся бандиты зимовать -  перебьют
всех и  вся.  И мы пошли.  С белой тряпицей на винтовках.  Как парламентеры.
Пошли к ночи,  когда сотня собралась у костров. Обходной тропой спустились с
площадки,  миновали  лес,  перебрались через  ущелье.  Тут  Никотины  заняли
позицию. Мы направились к кострам.
     На  виду лагеря дали выстрел.  Ух,  как  переполошились,  как  забегали
лесные люди!  Сперва думали - свои, но вскоре разглядели чужих, белый флаг и
отрядили пятерых навстречу.
     - Кто такие? - закричали издали.
     - Директор заповедника!  -  Низкий  голос  Шапошникова эхом  отдался  в
ущельях.
     - Положите винтовки!
     Мы повиновались.  Нас повели к  кострам.  Банда встретила молчанием.  Я
разглядывал бандитов. Какое скопище разных лиц, разной одежды! Тут и казаки,
и  матросы-анархисты  в  тельняшках  под  бушлатами,  какие-то  в  штатском,
офицеры, которым некуда деваться. Здесь и убийцы моих родителей... Эта мысль
жгла сердце.
     - Я директор Кавказского заповедника,  -  громко повторил Шапошников. -
Вместе со своим заместителем пришел с требованием, да, с требованием... - он
повысил голос,  -  немедленно покинуть заповедник.  Идите куда угодно. Здесь
оставаться не разрешаю.
     Что-то  такое  почувствовали бандиты в  голосе  Шапошникова,  выслушали
молча, ждали.
     - Ваш  сотник в  тюрьме,  -  сурово продолжал он.  -  Ваши базы открыты
чекистами и опустошены.  Вас замкнут в кольцо, как уже замкнули отряды Шкуро
и  Козликина.  Там,  -  он бросил руку в сторону Умпыря,  -  стоит чоновский
отряд.  Туда,  -  он повернулся к  северу,  -  вам хода нет.  Лишь дорога за
пределы заповедника,  на запад,  откуда пришли.  А лучше - по домам, ребята,
воспользуйтесь амнистией, вернитесь к семьям. Сутки вам на размышление.
     Что тут поднялось!  Какие-то сорвиголовы кинулись к  нам с пистолетами,
размахивали перед лицом винтовками.  Кричали все сразу.  Базар,  сходка.  Мы
молчали. Из лесу, где остались Никотины, прозвучали отрезвляющие выстрелы.
     - Это егерский отряд, - сказал Шапошников. - Наша охрана.
     Успокоились, забросали вопросами. Христофор Георгиевич спокойно и точно
рассказал о  пленении сотника,  назвал фамилии остальных,  показал кольт  из
тайника, чтобы не оставалось сомнений.
     - Послать вестовых до полковника, - закричали в толпе.
     - Поздно, - сказал Шапошников. - Путь отрезан. Егеря не хотят воевать с
вами,  желают одного:  спокойствия в заповеднике.  Не подчинитесь - никто не
уйдет отсюда живым!
     Его  угроза  сделала свое  дело.  Но  еще  часа  три  в  темноте,  едва
раздвинутой пламенем костров,  продолжался спор и пререкания.  Наконец банда
приняла решение: уходить. Сказали еще:
     - Вы поедете с нами.  Заложниками. И если нарвемся на засаду, пощады не
будет.
     - Нет.  Мы не заложники,  мы у себя дома.  И с вами не поедем.  Решение
окончательное.
     - А чекистов не наведете?
     - У  нас  свои дела.  Но  если вы  не  уберетесь...  Каждый егерь стоит
десятерых. Зарубите себе на носу!
     Нас не отпустили.  Ночь мы не сомкнули глаз.  А утром -  о,  радость! -
увидели,  как три десятка всадников, не простившись с остальными, вскочили в
седла и повернули коней на запад.
     Выдержка Шапошникова была поразительной. Мне кусок не лез в горло, а он
с аппетитом позавтракал, вытер усы и сказал:
     - Мы уходим, господа. Я все сказал. Верните наши винтовки.
     И  опять замешательство,  крики,  но  тут  из  лесу  еще  раз  хлопнули
выстрелы.  Винтовки нам принесли.  Мы поднялись,  пошли,  и я весь напрягся,
ожидая выстрела в спину.
     - Не оглядывайся, - приказал Шапошников.
     Силы почти оставили меня.  Едва поднялся в седло. Дрожали руки, колени,
противная слабость владела телом.  И тут я увидел,  что Христофор Георгиевич
вытирает обильный пот на побелевшем лице.  Все,  что произошло,  лишь сейчас
потрясло его организм. В гостях у смерти побывали.
     Мы   вернулись  на  верхнюю  площадку.   Весь  день  наблюдали.   Банда
рассеивалась.  Куда они исчезали,  мы не знаем.  Но как боевая единица сотня
бело-зеленых существовать перестала.
     В  первых числах июня мы  прошли около перевала Псеашхо и  спустились к
Умпырской долине.
     Телеусов и  Кожевников,  видимо,  все еще стояли в  ущелье,  перекрывая
тропу, ведущую на Балканы.


                               Запись восьмая

             Путь Улагая. Пятьдесят зубров. Гибель Саши и Кати.
                    Возвращение Задорова. Девять зубров.
             Декрет Совнаркома в 1924 году. Конец бело-зеленых.
                            Трагедия на Алоусе.


        "1"

     Жизнь  не  один  раз  убеждала:  человек,  сделавший  зло  или  великую
несправедливость,  в конце концов сам попадает в беду еще большую, нежели он
сотворил для других.
     Была какая-то фатальная неизбежность в судьбе Керима Улагая,  чья жизнь
насквозь пропиталась злом,  дьявольским стремлением к возвышению, пусть и за
счет несчастья других людей.
     Пишу эти строчки уже после событий,  в  которых участвовал с того утра,
когда  мы  с  Никотиными  и  Шапошниковым осторожно  спускались в  Умпырскую
долину, имея все основания полагать, что на этом кордоне бело-зеленые. Им ли
не  знать,  как удобна и  скрытна долина за  двумя перевалами,  откуда можно
совершать набеги на предгорные станицы!  И охота здесь обильна,  ведь Умпырь
всегда был приютом для зверя.
     Каково же  было наше удивление,  когда мы не обнаружили здесь ни одного
лесного человека!
     Кордон с побитыми окнами и разваленной печью по-прежнему стоял пустой и
заброшенный.  Правда,  мы отыскали следы бандитов или браконьеров: кострища,
куски оленьих кож, полоски недовяленного зубриного мяса.
     Тишина не обманула нас.  Мы обосновались не на кордоне, а ближе к реке.
Там стояла хатка, уже почерневшая от времени. Она обросла лещиной и березой,
скрылась с  глаз.  От хаты можно незаметно отступить в  густой ольховник,  а
через брод - на ту сторону Лабенка, в тенистый грушевый лес.
     В  непрестанной разведке мы  провели двое  суток,  затем послали Сашу и
Василия к  перевалу и  далее к  Уруштену,  где могли быть наши егеря,  чтобы
узнать у них, не явился ли отряд Сурена.
     Надо же  такому случиться:  едва они  уехали,  как в  долину с  востока
пожаловал отряд  числом в  двадцать всадников.  Я  обнаружил их  с  помоста,
устроенного высоко на дубе.
     Отряд довольно смело подошел к кордону и расположился там.  Похоже,  не
первый раз в этом месте. Ночью мы подкрались ближе. Горел костер. А у костра
сидели казаки и...  Улагай.  Худое и дерзкое лицо его застыло в надменности.
Серый  бешмет  полковника резко  выделялся среди  черных  казачьих  тужурок.
Царек...
     Похоже,  они  пришли в  надежде найти  тут  сотню  Чебурнова и  под  ее
прикрытием двинуться дальше.  Может быть, Улагай шел в свой поход, о котором
мы уже знали?..
     Утром  половина отряда  снялась  и  пошла  на  перевал:  искать  сотню.
Остались Улагай и десять охранников.  Они прочесали лес,  выставили караулы.
Мы ушли за реку.
     Двое  суток  не  принесли  перемен.  Разведка не  вернулась.  Улагаевцы
забеспокоились.  А  перед нами  вдруг появились Саша и  Василий.  Еще  через
минуту - Телеусов, возбужденный, нетерпеливый.
     - Схватили! - сказал он, даже не поздоровавшись.
     - Кого, где?
     - Ну, тех, что пришли отсюдова. От Улагая. Мы дали им перейти по мосту,
тут и взяли.  Как раз чоновцы подошли.  Пленные рассказали про Улагая. Тогда
мы  сюда правым,  значит,  берегом,  чтобы вместе с  вами.  Их  десять,  нас
шестеро. Одолеем.
     Под утро мы окружили кордон.  Керим Улагай и казаки седлали коней. Двух
разведчиков выслали вперед,  по той же дороге. И сами заторопились. Отлично!
Прямо на чоновский отряд.
     Конечно,  мы  пошли следом.  На  первый перевал улагаевцы шли цепочкой,
иной раз хорошо видные. Тогда-то Саша и сказал:
     - Казак в башлыке прилил к полковнику. Ни на шаг. А на груди и на спине
у него две сумы,  он их все щупает, боится потерять. Не иначе - ценности или
документы.
     Улагай часто оборачивался,  чувствовалось,  что беспокоится за груз. Уж
не к берегу ли морскому пробирается полковник, не за рубеж ли нацелился?
     Телеусов  сказал,  что  Кожевников  сегодня  должен  подвести  чоновцев
поближе к  перевалу,  чтобы зажать белых в  самом узком месте -  на  спуске.
Потому мы не беспокоили противника, не подгоняли.
     По  всем скалам на  Балканах буйно разросся жасмин.  Он как раз зацвел.
Такой дух по горам!.. А у нас война. Вот последний казак скрылся за вершиной
перевала.  Теперь ходу.  Один поворот,  второй.  Наконец вершина с  одинокой
сосной. Далеко внизу в страшном каньоне гремела река, саженей двести до нее.
А  впереди на тропе мелькали казачьи фигуры в черном,  то и дело скрываясь в
кустах жасмина.
     Стукнул  далекий  выстрел.  Передовой из  улагаевского отряда  сполз  с
седла.   Всадники  схватились  за  винтовки.  Кто-то  повернул  было  назад.
Шапошников тоже выстрелил.  Или сдаваться,  или смерть,  они поняли.  И  бой
начался.
     Я  следил за  Улагаем,  мог  легко убить его,  однако знал,  что  живой
полковник куда  важнее для  мира на  Кавказе и  для  сохранения зубров,  чем
мертвый.  Видимо,  и  чоновцы по  этой причине щадили полковника.  Его  люди
падали один за другим.  Когда свалился казак с сумами поверх бешмета, Улагай
подскочил к  нему,  сорвал  сумы  и  взвалил на  себя.  Еще  думал  уйти.  К
удивлению,  он  тотчас поднял руки  и  пошел  в  сторону чоновцев.  Стрельба
прекратилась. Мы покатились вниз. И тут произошло непредвиденное.
     Улагай скорым шагом,  руки  над  головой,  дошел по  тропе до  висячего
мостика через Лабенок,  с  ловкостью рыси ухватился за перильца и побежал на
ту сторону реки.  Чоновцы,  шагавшие навстречу ему,  мы, спешившие с горы, -
все  опешили и  с  опозданием схватились за  винтовки.  Кто-то  успел все же
выстрелить.  Улагай упал вперед,  но пуля не убила его, видно, попала в туго
набитую суму на спине и  только толкнула.  Полковник упал и  на четвереньках
пополз по гнилым доскам. Еще две сажени - и он скроется в кустарнике.
     Но судьба распорядилась по-другому.
     Вниз   беззвучно  полетели  прогнившие  куски  настила.   Улагай  успел
схватиться за толстый канат и...  повис над страшной рекой.  Мы замерли.  Он
еще пытался забросить ноги на  мостик,  но сил у  него уже не оставалось,  к
тому же мешали тяжелые сумы.  Руки разжались. Может быть, он и кричал, но за
грохотом реки голос не слышен.  Еще секунда-другая, и тело в светлом бешмете
сорвалось вниз. Река сомкнулась над неожиданной добычей. Конец Улагая...
     - Что творится,  что творится! - зашептал Алексей Власович. Краем глаза
я увидел, как мелко и торопливо крестится он. Лицо егеря выражало ужас.


        "2"

     На несколько минут все остолбенели. Вот судьба! Очнувшись, мы все разом
заговорили, высказывая разные мнения. Сошлись на том, что Улагай нес на себе
драгоценности,  награбленные за  годы войны.  Как  бы  там ни  было,  судьба
освободила Кавказ от злейшего врага.
     Командир чоновцев отозвал Шапошникова и сказал:
     - У нас приказ - пройти отсюда на Большую Лабу. Проводника надо.
     Директор посмотрел на Сашу Никотина. Тот согласно кивнул.
     - Тогда так. Идите с Василием. И возвращайтесь на Умпырь. Здесь поживут
Зарецкий и Телеусов.  А мы с Василием Васильевичем пойдем на Кишу.  Займемся
своим делом посмотрим, как зубры.
     Я  сел  писать  письмо.   Хотелось  сообщить  Кухаревичам  о  последних
событиях, передать весточку Дануте. Письмо вручил старшему в группе, которая
направлялась с ранеными через Псебай в Лабинск.
     Закончив писать,  сел  в  седло и  вдруг почувствовал такое облегчение,
какого не знал уже многие годы.
     Самое тяжелое, кажется, позади.

     Оставим  на  некоторое  время  записки  егеря  Зарецкого  и  попробуем,
сопоставив исторические факты,  глянуть на  положение зубров  пошире.  И  не
только на Кавказе.
     Лишь одну страницу из записей необходимо привести сейчас. Эта страница,
вернее,  две  отдельные записи помечены октябрем -  ноябрем двадцать первого
года и апрелем - маем двадцать второго.
     "Сразу же после листопада,  -  писал Андрей Михайлович - мы обследовали
весь  район  Умпыря,   Мастакана,  Большой  Лабы,  Алоуса  и  могли  назвать
количество зубров: здесь оставалось 28-29 голов. В те же месяцы Кожевников и
Шапошников  тщательно  просмотрели  район  Киши  и  Бамбака  до  Белой.  Они
обнаружили 10-12 голов. Пастухи, приходившие с юга, клялись, что в верховьях
Сочинки видели трех зубров. Неподтвержденное свидетельство я записал со слов
жителей станицы Баговской: там видели двух зубров за пределами заповедника.
     К  таким заявлениям мы  относимся с  недоверием.  Записываем только тех
зверей,  которых видели сами.  Общее количество зубров в заповеднике,  таким
образом, определяется в 40 - 50 голов. Горько признаваться, но их продолжают
бить. Братья Никотины нашли на Большой Лабе четыре зубровых скелета, потом в
другом месте - еще два.
     После  того  как  армейские части  потрепали бело-зеленых в  трех  боях
кряду,  отряды  Козликина и  еще  одного полковника,  Орлова,  избрали новую
тактику  ведения  войны:  разошлись мелкими  группами по  глухим  урочищам и
тревожили станицы,  хутора и  дороги кровавыми набегами.  Продовольствие они
пополняли охотой на всякого зверя.
     Надежды на  сохранение последних пятидесяти зубров  кавказского подвида
связаны с окончанием войны в горах".
     Вот так.  К  1922 году кавказский ареал зубров уменьшился до  площади в
пятьсот -  семьсот квадратных верст.  Но и в этом когда-то недоступном месте
гремели  выстрелы.  Умный,  понятливый зверь  окончательно потерял покой,  а
вместе с  покоем и  способность к размножению.  Зубры не были в безопасности
даже  зимой,  в  самых  глухих ущельях,  куда  уходили,  опасаясь человека с
винтовкой.  Потеряв обжитые пастбища, звери выходили за пределы заповедника.
И там нарывались на пули браконьеров.  Привыкшие к постоянному местообитанию
зубры сделались бродягами.  Рассыпались стада. Все меньше оставалось зубрят.
Все более неспокойными стали взрослые.
     Ни Шапошников,  ни Зарецкий еще не знали, что в Беловежской пуще зубров
уже нет. Последний был застрелен бывшим егерем пущи Бартоломеусом Шпаковичем
2 февраля 1921 года.
     Вряд ли этот человек знал, что убитая им зубрица была последней во всей
пуще, которая к тому времени отошла от РСФСР к Польше.
     Правда,  на  юге  Польского государства в  это время жили в  неволе,  в
имении Пилявино,  четыре полуручных зубра,  когда-то купленные в Беловежском
заказнике князем Плесе,  владельцем имения.  Перед войной там было семьдесят
четыре зубра.
     В  том  же  1921  году  очень  тяжелое  время  переживала наша  славная
Аскания-Нова,  уже  получившая  по  решению  Украинского  Совнаркома  статут
Государственного заповедника.
     Почти   два   десятилетия  в   Аскании-Нова   на   Украине   занимались
гибридизацией американских бизонов с  местным серым  украинским скотом  и  с
зубрами.  Ценнейшие  межвидовые  гибриды  зубробизонов и  зубро-бизоно-коров
удалось сохранить только частично, и в помещениях под охраной, а не в степи.
Стадо  в  десять голов...  Эти  гибриды имели очень небольшую долю  зубриной
крови. Ученые понимали, что надо как можно скорее прилить свежую кровь зубра
уцелевшим  гибридам,  но  в  обстановке разрухи,  всеобщей  нехватки  самого
насущного трудно  было  надеяться получить откуда-нибудь новых  животных.  К
чести ученых Аскании-Нова, они не теряли этой надежды и сохраняли гибриды до
лучших времен.
     В Крыму до 1917 года была царская охота. И зубры. Их не осталось.
     В Гатчинской охоте зубров истребили в начале 1918 года.
     А что с теми зубрами,  которых немцы вывезли из Беловежской пущи в 1915
году?  Жив ли  единственный горный зубр Кавказ,  который до войны оказался в
Гамбургском зверинце Гагенбека?
     Беловежские зубры,  отправленные в  Восточную Пруссию,  прожили до 1919
года.  После  этого и  для  них  настали тяжелые времена.  К  1921  году  из
семидесяти голов здесь оставалось менее десяти.
     Семь зу