работал с мадьярами вместе,
нагляделся,  как возили и зубра, и оленя. Ну, а потом кто только не стрелял!
Голодно жить по деревням стало. Лесники били. Егеря тож. Из деревень народ с
ружьишками. Вы письмо-то читайте, там непременно об этом самом...
     - Вы сказали, что немцы бежали. Наши войска подходили к пуще?
     - Не-е, наши куда как далеко отошли. Подо Псков. Вот там они и дрались,
сказывают, с немцем, только уже назывались наши Красной Армией или гвардией,
я уж не припомню,  армия эта новую власть от немцев обороняла.  И Петроград.
Да  германцы и  сами воевать отказались,  это уж недавно.  Бросали винтовки,
домой уходили. Как у нас в семнадцатом. Вильгельма свово спихнули.
     - Но они всю Украину взяли, у Ростова стоят...
     - Точно,  стоят.  Однако, по всему видно, не долго простоят. В Германии
своя революция,  уйдут.  Али  погонят их  красные.  Там  тоже сила собралась
сильная.
     - Бои на Западном фронте все идут?
     - Фронтов тех -  тьма.  Ни единого тихого места в России нету. А теперь
вот еще Деникин за Дон пошел.
     - Как же вы ехали через такую беду?
     - Так и  ехал.  Кукушкой.  Из Бреста в  Питер,  там ой как голодно!  Из
Питера в Москву, значит, поехали, а оттудова на юг повернули. Бог сохранил и
от бандитов,  и от голоду. Седой только сделался. Дома помаленьку оклемался,
впервой за столько-то лет ситного хлеба поел.  И  вовремя.  Вечером стучатся
прикладами. Белые, значит, из Отрадной, от его превосходительства полковника
Шкуро. Давай, говорят, батя, пшеницу для нашего войска. И револьвер ко лбу.
     - Какого еще войска?
     - Называются они бело-зелеными, сидели в Баталпашинске, на Большой Лабе
и по Урупу.  Красных из-за угла постреливали.  Теперь это войско с Деникиным
на север отправилось, в горах потише будет. А хлебушек весь забрали, который
нашли, так что покедова мы тоже без ситного.
     Он вздохнул и умолк, этот седой, много переживший казак.


        "2"

     Я осторожно разрезал пакет.
     "Уважаемый друг,  - писал Врублевский. - Только что поговорил с пленным
казаком, и - удивительное дело! - он оказался земляком вашим, знаком с вашей
супругой. Собрался в дорогу, на Кавказ. Не могу пропустить такой удачи, пишу
вам с болью в сердце о нашей общей заботе -  о зубрах.  Их уже нет. В глухих
уголках Старинской и Гайновской страж осталось несколько десятков зверей, но
по их следам ходят люди с винтовками. Павшие не встают.
     После  вашего  отъезда  пущу  наводнили войска.  Немецкая администрация
пыталась охранять зубров,  разумеется,  для отлова и вывоза их.  Отправили в
Германию около тридцати зубров,  несколько экземпляров в Берлинский зоопарк,
но для сохранности других не оказалось ни средств, ни власти. Полагаю, что в
Европе  скоро  останется вольно живущим только одно  кавказское стадо.  Ваша
ответственность за этот вид неизмеримо возрастает.
     Имею  случай  уведомить вас,  коллега,  что  тридцать шесть  гатчинских
зубров,  в  разное время вывезенных из  пущи,  застрелены в  прошлом году на
потребу  самой  охраны.   По   имению  Аскания-Нова,   где  находится  стадо
зубробизонов,   тоже  прокатилась  волна  оккупации,  и  сегодня  там  кипят
гражданские битвы.  Боюсь, что гибриды пострадают. В Пилявинском парке зубры
исчезли.  Судьба беловежских зубров в  имении князя Плесса,  что  в  Верхней
Силезии, мне неизвестна.
     Все это страшно. Человечество, вовлеченное в самую долгую войну, походя
уничтожает одного из крупнейших и древнейших млекопитающих - зубров.
     Не  уверен,  что  письмо дойдет до  вас,  хотя мой  добровольный курьер
Крячко клятвенно подтвердил свое  желание доставить его  во  что  бы  то  ни
стало.
     Немецкая администрация пущи все больше теряет возможность управлять. Мы
вполне открыто создаем свою польскую администрацию,  в нее вошли гг. Вагнер,
обер-егери Рек и  Сафирняк,  г.Неверли,  знакомый вам по  1909 году,  и  ваш
покорный слуга.  Все,  что  мы  можем сделать,  -  это  отпугивать небольшой
охраной в  25  человек разных мародеров,  которые проникают в  пущу со  всех
сторон.
     С ужасом наблюдаю,  как гибнут не только звери, но и лес, дающий зверям
пищу  и  приют.  В  первые  месяцы  оккупации  беловежского заказника  немцы
приступили к  рубке  леса.  Согнали сюда  пленных,  через резерват построили
узкоколейную железную дорогу,  пилили,  грузили и везли в Германию сосну, не
пощадили и старые,  многовековые боры, которые вы видели у нас. Говорят, что
на  запад  отправили более  четырех миллионов кубических метров самой ценной
древесины. Нетрудно представить, как эти перемены отразятся на жизни зверей,
которые  еще  удержались  в  глуши:  понижается  способность к  размножению,
появились болезни вырождения.  Не  могу  не  вспомнить слова Чарлза Дарвина,
записавшего у себя в книге: "Редкость формы есть предвестник вымирания ее".
     Пишу обо всем этом, чтобы поднять значимость вашего высокого призвания.
Пожалуйста,  берегите,  охраняйте кавказское стадо,  мой  друг.  Все,  кто в
России и  Польше озабочен судьбой животных,  надеются на  вас.  Желаю вам  и
вашей семье полного успеха в жизни".
     Прочитав письмо,  я  долго  молчал,  не  в  силах  объять картину беды,
нарисованную Врублевским.  "Все надеются на вас"... Лишь вчера я сомневался,
правомерно ли ныне охранять зверя на Кавказе? Экая слабость воли!
     За  дверью фыркала лошадь.  Это приехал Шапошников.  Он вошел уставший,
отяжелевший,  но,  увидев гостя,  улыбнулся и  с  чувством пожал руку Федора
Ивановича. Оказывается, они знакомы много лет.
     Оглядели друг друга, покачали головами. Стареем? Да, стареем...
     Я протянул письмо Христофору Георгиевичу.
     Не раздеваясь, он уселся поближе к лампе и углубился в чтение.
     - Что же осталось в пуще? - спросил я у Крячко.
     - Пеньки.  Они ведь,  немцы то есть,  брали только баланы*,  все прочее
оставалось.  Хламу на лесосеках -  ни пройти ни проехать.  Спешили, им не до
уборки. По узкоколейкам гнали, по воде. Ну, потом меня на консервную фабрику
работать перевели,  совсем я  ослабел в лесу.  Кормили по-научному,  лишь бы
ноги тащил. А с июля и того хужее: ихние командиры велели солдатам доставать
продовольствие на месте. Чего же на месте? Опять зубра да оленя. Перед зарей
каждый  божий  день,   слышим,   лопочут,   винтовки  разбирают.  И  в  лес,
продовольствие доставать.  Ваш  знакомый ходит,  руки ломает,  белый с  лица
сделается, а что он может? Сила на чьей стороне?..
     ______________
     * Баланы (местн.) - чистые стволы.

     Шапошников кончил читать. И решительно сказал:
     - Поеду в город. Надо что-то делать!
     - Выходит, к Деникину на поклон?
     - Антону Ивановичу,  генералу Деникину,  сейчас не до Кубани,  - сказал
Крячко. - Воевать Советы пошел. С песнями. Каждый пятый - офицер, вот так. А
на Кубани рада оставлена, к ним и надоть по этому делу.
     - Так тому и  быть.  Поеду.  А  ты,  Федор Иванович,  оставайся у  нас,
помогать будешь. В стражу запишем.
     - Нельзя,  Христофор,  детишки оголодают без меня. Да и соскучился я по
земле,  вот как соскучился -  силы нету!  Взялся на той неделе за косу, сена
корове накосить,  так,  веришь ли,  заплакал.  Отвык от косы.  Сижу и плачу.
Убивать наловчился за войну,  а  дело отцовское забыл.  Вы уж сами тут,  кто
помоложе. А я хлебушком займусь. Голод в России. Кому землей-то заниматься?
     Краем глаза я следил за Данутой. Она ходила по комнате и... собиралась!
Слова  Федора Ивановича об  Улагае,  уехавшем на  фронт,  послужили для  нее
пропуском  в  Псебай.  Опасность  отступила.  Дануту  ждал  огород,  который
прокормит семью даже в  голодную пору.  Корова,  за которой трудно ухаживать
моим старикам. Наконец, Мишанька, которому семь - время подготовки в школу.
     Здесь он  проходит совсем другую школу -  возмужания,  если  так  можно
говорить о  мальчике его возраста.  У него есть закадычный друг -  жеребенок
Казбич от Куницы;  гоняются целыми днями, даже отдыхают на траве рядышком, и
ревнивая Куница  с  одинаковой лаской обнюхивает обоих  и  даже  облизывает.
Мишанька ловит мамину лошадь,  подводит ее к толстому бревну,  вскакивает на
спину норовистой,  но с мальчиком удивительно спокойной Куницы, и без седла,
откинувшись корпусом -  по-казацки -  назад,  несется вскачь,  а жеребенок с
тонким ржанием бросается вдогонку...
     И  все-таки скоро школа,  нужно бабушкино внимание,  нужны сверстники -
всего этого Мишаньке не хватает на суровом кордоне.  Я  понял Дануту.  У нее
все взвешено и продумано.
     - Когда едем? - спрашиваю ее и встречаю благодарящий взгляд.
     Да, конечно, вместе. Одну ее в такую дальнюю дорогу отпустить нельзя.
     - Завтра. Если ты сможешь.
     - Я  с вами.  -  Христофор Георгиевич подымается и скидывает,  наконец,
куртку.  -  И  Федор  Иванович поедет.  Так-то  гурьбой будет спокойней.  За
старшего оставим тут  Кожевникова.  Алексей Власович тем  временем хотел  на
Умпырь податься,  посмотреть,  как там и что.  Вот Гузерипль только...  - Он
смотрел на меня.
     - Поеду туда из Псебая,  -  сказал я.  -  Действительно, пора проведать
Никотиных.
     - А Новороссийск у белых,  -  сказал Крячко.  -  Его превосходительство
генерал Покровский, сказывали, резню там устроил перед тем, как за Деникиным
податься.  В  газете было пропечатано про банкет,  где он,  генерал то есть,
держал речь об том,  что все они,  кто стрелял красных, уже вошли в историю,
терять им вроде нечего.
     - А насчет Таманской армии?
     - Известно.  Через горы пошла,  к  Туапсе,  там отбросила заслоны белых
грузинов, пробилась в Белореченск, потом вроде Майкоп взяла, но ее выбили, и
кто живой остался, тот к востоку ушел. Только мало кто ушел. Тиф у них.
     Если судьба сберегла Кухаревичей,  то  они уже в  горах.  Вспомнят ли о
Гузерипле?!


        "3"

     Хотя дни стоят жаркие,  сухие,  но,  как только солнце заходит за гору,
сразу  накатывает холод.  Осень.  Обильная и  тяжелая роса  укладывает траву
наземь. Ночью заморозки.
     Если в Псебае выпадала роса, то в Гузерипле осенними ночами все белело,
а как вставало солнце и теплело, так с ясеней и кленов начинал опадать лист.
Лениво,  неслышно покрутившись в  воздухе,  листья касались земли  и  лежали
невесомо,  приподняв сухие края.  Пробегала мышь -  и  даже тогда шуршало во
всеуслышание.
     На огороде все поднялось и  поспело.  Яблоки светились в темной листве,
просились в погреб. Отцвела и поникла картофельная ботва.
     Дома встретили нас так,  словно мы  с  того света вернулись.  Ужасались
моей худобе,  буйству крепенького Мишаньки, который въехал во двор на коне и
прямо с седла свалился на бабушку.
     Утром всей семьей мы  уже  работали на  огороде,  в  саду.  После обеда
солили  капусту,  сушили  картошку.  Через  несколько дней  уборка подошла к
концу, и тогда я сказал Дануте:
     - Теперь мне можно в горы.
     - Один?
     - Кухаревичи где-то там. Да братья Никотины со мной.
     - Будь осторожен, Андрюша! Такое время, такая жестокость!..
     И она заплакала.
     Ранним-ранним утром,  когда  белесый туман так  плотно укутал станицу и
горы,  что в  трех шагах ничего не замечалось и  даже звуки глохли рядом,  я
выехал из  дому.  Одетый по-зимнему -  в  рыжий полушубок,  шапку и  крепкие
сапоги, - я не ощущал холода, лишь пальцы, перевитые поводком, покраснели от
влажного утренника.
     Путь я выбрал такой, чтобы на Уруштене прежде всего отыскать Никотиных.
Мы вместе сделаем инспекторский объезд.
     Ни  одна  живая  душа  не  встретилась туманным  утром.  Длинная  тропа
открылась впереди только к одиннадцати, когда солнце осилило испарения земли
и съело туман.  Быстро теплело. При солнце сильнее чувствовалась осень - и в
позолоте кленов,  и  в  красноте боярышника.  Горьковатый запах старых дубов
перебивал все другие запахи.  При остановках я  слышал дробный стук падающих
желудей. Время откорма зверя.
     Ночевал высоко в горах, где довольно скоро нашел добротно сложенный, но
пустой шалаш наших егерей.  Ни один из братьев не пришел и  к ночи.  Судя по
остывшему пеплу в кострище, они отсутствовали не первый день.
     Прождав до полудня,  я покинул этот неуютный ночлег. Следы коней повели
на запад. В низинах, кроме конских следов, я заметил отпечатки сапог. Почему
хлопцы не  в  седлах?..  Приглядевшись,  понял:  здесь прошло не менее шести
человек.  И четыре лошади.  Предчувствие опасности закралось в сердце.  След
вилял по лесу. Я пошел по следу, вверх, вниз, из распадка в распадок, так до
ночи -  и  только на  второй день понял,  что кружусь на одном месте,  как и
следы.  Они  просматривались все  более  свежо.  Никотины хорошо знали  свой
район,  запутаться не могли.  Что же тогда?  Водят кого-то, не желая указать
дороги? Иного объяснения не находилось. В плену у браконьеров?..
     Я повел Кунака на поводу,  удвоил осторожность,  тем более пихтовый лес
стоял сомкнуто,  далеко не усмотришь. След шел то по одному берегу ручья, то
по  другому,  потом  назад.  Вскоре  впереди посветлело,  распадок выходил в
долинку.  И  вот  тут  низовой ветер  донес запах неумело сложенного костра,
который много дымит.
     Стемнело.  Пристроив Кунака в  укромном месте,  я сбросил полушубок и с
винтовкой наперевес пошел вперед. Отволгший лист не шуршал под ногами. Ветер
загудел  в  кронах  пихты.  Ползком  подобрался  я  к  можжевеловой заросли,
приподнялся и увидел ниже по склону костер.
     Пять заросших, неопрятных лиц склонились над огнем. Ужинали. Пламя едва
освещало их.  Незнакомые, нездешние. Один седой, с породистым лицом. У троих
- винтовки меж ног.  Никотины сидели в стороне, связанные чуть ли не спина к
синие, и молча, неотрывно смотрели на жующих людей. Так могут смотреть очень
голодные люди.
     Я  пополз к  ним.  Помогла упавшая старая пихта.  Еще не  увядшей своей
вершиной она  почти достигала того места,  где  сидели пленники.  Маскировка
отличная.  Тем временем у костра поужинали, сидели и курили. В трех шагах от
Василия - он сидел вполуоборот ко мне - я зашептал:
     - Спокойно,  ребята.  Не оборачиваться.  -  И,  опасаясь, что не узнают
голоса, добавил: - Зарецкий, Зарецкий...
     Василий вскинул голову и тут же опустил ее.  По его губам я видел,  что
шепчет: понял и передавал мои слова брату.
     До  них  оставалось два шага,  один,  еще ближе.  Я  вжимался в  землю.
Высунул из  веток руку с  кинжалом,  достал кончиком до веревки на запястьях
Александра,  не  без  труда  перепилил.  Веревка упала.  Он  чуть  шевельнул
свободными руками,  но позы не переменил.  Кулаки его несколько раз сжались,
разжались  -  видно,  руки  затекли,  -  и  вот  уже  требовательная  ладонь
обернулась ко мне.  Рукояткой вперед я подал кинжал, отполз и огляделся. Как
только они освободят руки, я встану, и тогда...
     Один из  пятерых поднялся,  взял кусок вареного мяса,  нож и  подошел к
пленникам.
     - Чтоб ноги ходили, - сурово сказал он. - Подставляй рот.
     Ребята молчали.  Руки их,  свободные от  пут,  все так же  прятались за
спиной.
     - Завтра у вас последний день.  Кормлю тоже в последний раз. Не сумеете
вывести из гор до вечера - повесим, чтобы патронов не тратить.
     Здоровый мужик!  Из-под  грязного бушлата выглядывал морской китель без
пуговиц.  На голове -  шапка Василия.  Он стоял перед Никотиными и,  отрезая
куски мяса,  прямо с ножа совал им в рот. Саша и Василий покорно жевали, но,
когда "кормилец" засунул нож в  карман,  Василий коротким толчком сбил его с
ног. Еще секунда - и он сидел верхом на мужике. Приподняв его голову уже без
шапки, Василий ударил ею о камни.
     - Руки!.. - И, чтобы не подумали, что это игра, я выстрелил в костер.
     Брызнули искры,  сидевшие у  огня отпрянули,  на  какое-то  мгновение я
увидел черную дырочку маузера,  направленного мне в  лицо,  но не успел даже
испугаться.  Саша через костер прыгнул на человека и яростно,  со всей силой
ухватил его за горло.  Еще один,  волоча винтовку, полез от костра за кусты.
Того достала моя пуля.  Остальные так и остались сидеть,  подняв над головой
руки. Они смотрели не на меня, а на винтовочный ствол.
     Как ловко,  с  каким проворством братья повязали той же  веревкой своих
мучителей! Они сопротивлялись, но под дулом винтовки быстро сникли.
     Четырех связанных мы усадили к костру, яйцом к свету.
     Никотины прежде  всего  забрали у  истязателей свою  одежду  и  обувку.
Привели коней.  Я  сходил да Кунаком.  В костер подбросили сучьев.  Теперь -
допрос.
     - Вы кто и как сюда попали? - Я начал с человека, который успел поднять
на меня маузер.
     - А вы по какому праву?..  -  начал было другой,  но вдруг умолк и стал
часто икать. Не пересилил страха.
     - Бандиты,  которые нападают на  егерей,  не  могут  говорить о  праве.
Отвечайте, кто вы?
     Упоминание о егерях, кажется, успокоило их.
     - Мы отбились от своей армии,  - последовал ответ. - Мы требуем вывести
нас из леса.
     - Они просились в Сочи, - сказал Василий. - Вынь и выложь им Сочи. Чего
они туда хотели?
     - Обыщите их, ребята.
     Немного бумажных денег царского времени, десяток золотых монет, курево.
А  в  поясном карманчике у одного -  воззвание Украинской рады,  подписанное
гетманом Скоропадским. И никаких документов.
     - От какой армии вы отбились?
     - Таманской.
     - Значит, вы из Красной Армии. А почему у вас это воззвание? Где взяли?
Кто командовал армией?
     Молчание. Потом наглое:
     - Хватит вопросов! Егерь, ну и занимайтесь своим делом!
     - Ладно, - сказал я. - Зубриное мясо в котелке. Убили зубра?
     - С этого и началось,  -  подхватил Василий.  - Изрешетили зверя. Мы на
выстрелы и пошли.
     - Зверь  напал на  нас,  -  сказал тот,  что  в  морском кителе.  -  Мы
защищались.
     - Почему вы хотели в Сочи? Там же белые!
     Молчание.
     - Вы офицер?
     - Я мичман, - гордо ответил пленный.
     - С какого корабля?
     - Мой корабль на дне морском. Вместе со всем флотом.
     - Хватит!  -  это опять рявкнул седоголовый и с ненавистью уставился на
меня.  По властному тону, по возрасту, он, несомненно, был старшим в чине. -
Развяжите, и мы уйдем без вашей помощи. Куда нам надо.
     Все ясно. В Псебае уже говорили о событиях на кораблях в Новороссийске.
Это моряки,  покинувшие корабль, когда пришел приказ взорвать его. Возможно,
националисты из  тех,  что хотели увести русский флот к  немцам,  лишь бы не
оставлять  кораблей  у  русской  революции.  Им  пришлось  вместе  со  всеми
матросами идти в  поход с Таманской армией.  При первой же возможности,  они
сбежали в  горы,  заблудились и одичали,  а потом пленили Никотиных.  Как их
передать властям?  Найдем ли красных партизан? А если не найдем - выведем за
реку  Белую,  и  пусть  сами  ищут  дорогу  в  горах.  Лишь  бы  подальше от
заповедника.
     - Сколько отсюда до Гузерипля?  -  спросил я у братьев, когда мы отошли
посоветоваться.
     - Верст двадцать пять. Туда поведем?
     - Не отпускать же молодчиков! И убивать нельзя. Мы не суд.
     Утром вышли с бивака в другом порядке: трое на своих лошадях, а четверо
связанных пешком, между лошадей. Седой коротко спросил:
     - Куда?
     Я  ответил,  что  выведем на  дорогу и  куда  глаза  глядят...  Это  их
успокоило.


        "4"

     Отыскалась знакомая тропа на  Гузерипль,  и  еще  засветло мы  достигли
егерской караулки.  Пленных заперли в сарае, по очереди дежурили у дверей. В
караулке затопили печь и приготовили ужин.
     Около полуночи Василия сменил на дежурстве Саша,  мы легли спать, но не
успели еще задремать,  как услышали выстрел,  второй,  окрик Саши, а далее -
уже  совсем непонятную для глухомани близкую и  короткую пулеметную очередь.
Над караулкой взвизгнули пули. Потом все затихло.
     Первым к выходу бросился Василий. Снаружи тотчас раздался повелительный
окрик:
     - Не выходить! Стреляю без предупреждения!..
     В замешательст