о  конца полевого сезона,  после чего им  предоставят двухмесячные
каникулы. Значит, мы снова будем вместе.
     Поздним утром,  часов в  одиннадцать,  нас разбудил нетерпеливый стук в
дверь. Я открыл. На пороге стоял запыхавшийся племянник Телеусова.
     - Приихалы!  -  почему-то по-украински проговорил он.  -  Идите швыдче,
кличут!
     - Кто приехал?
     - Якись генералы чи охфицеры. Вас шукають.
     Я упросил Дануту не уезжать без меня и бросился в зубровый парк.
     У  нашего  загончика поблескивали две  элегантные коляски парами,  а  в
стороне  стояли  кучкой  военные  и  курили.  Я  узнал  сильно  постаревшего
Шильдера,  принца Ольденбургского и  Андриевского.  Были здесь и  незнакомые
господа.
     - Что ж вы,  Зарецкий,  заставляете себя ждать?  -  Владимир Алексеевич
пожал мне руку, представил другим.
     - Как там Охота,  хорунжий? Стоит на том же месте? - Это спросил принц,
на одутловатом,  нездоровом лице которого,  кажется,  только и жили хитрые и
умные глаза.
     Я отвечал односложно,  как на рапорте,  и все порывался спросить, когда
же  прибудет самый высокий гость,  на  показ которому мы  привезли зубренка.
Шильдер опередил меня.
     - Сожалеем, Зарецкий, что такое дальнее путешествие с этим милым зверем
предпринято не очень своевременно. Наш государь император приехать в Гатчину
не сможет.  Он собирается в Европу.  А великий князь все еще болен. Мы здесь
как раз решали,  что делать с зубренком. И пришли к убеждению, что его лучше
переправить в Беловежскую пущу.  Она тоже принадлежит императорской фамилии.
Остается вызвать оттуда егерей для перевозки зубренка.
     Алексей Власович издали делал мне какие-то знаки. Я понял его и сказал:
     - Позвольте нам самим, ваше превосходительство.
     Шильдер подумал.
     - Ну,  если вы не возражаете...  В общем-то,  разумно.  У вас опыт. Да,
пожалуй, мы так и поступим. Что скажете, полковник?
     Андриевский согласно кивнул, басовито добавил:
     - Я  напишу  предписание.  Кавказский питомец будет  принят  в  пуще  с
должным вниманием.
     - Тогда нам остается пожелать казакам-молодцам благополучной дороги.
     Принц Ольденбургский вдруг предложил:
     - А если не в Беловежскую пущу, а в хороший зоопарк? Не лучше ли будет,
господа?
     - В какой именно, ваше высочество? - вкрадчиво спросил Андриевский. - В
Московский?..
     - В Гамбург, например, к Гагенбеку. Это лучший в мире зоопарк.
     - Но это все же Гамбург,  -  мягко возразил Шильдер.  - Пока что Россия
монопольно владеет дикими зубрами.
     - Ну и что? - уже раздраженно спросил принц. - Разве дело в приоритете?
Впрочем, я не настаиваю.
     - Будем считать,  что вы сняли свое предложение, - заметил Андриевский.
- Остается пуща.
     Гости заспешили, попрощались и уехали, оставив после себя запах хороших
папирос.
     Откровенно говоря,  я был разочарован.  Столько хлопот! Ведь можно было
прямо в Беловежскую пущу!
     Впрочем,  что ни делается,  все к  лучшему.  Я встретился с Данутой.  С
зубренком уладилось.  Пуща станет его новым домом, он вырастет, стадо примет
его, и кавказская кровь появится в равнинных зубрах. Все в порядке.
     Прошло еще три дня.  Все эти дни мы  виделись с  Данутой и  даже успели
побывать в  Зоологическом музее,  где я  показал ей  чучело зубра,  которого
убили во время последней охоты.
     - Пусть этот несчастный зубр останется последним,  убитым на Кавказе, -
сказала Данута.
     Увы!  Я  тут же вспомнил белые скелеты в лесу около реки Холодной.  Кто
знает, какой зубр и когда станет последним!
     На  четвертый день  сообщили,  что  вагон подан.  Опять явились казаки,
погрузили клетку с нашим путешественником, а еще через два дня мы уже шагали
за  транспортом,  перевозившим зверя по  долгой и  мокрой дороге из Бреста в
Каменец с его знаменитой пятнадцатисаженной башней над лесами.
     Темный,  нетронутый и  бесконечный лес заполнял равнину,  прерываясь на
понижениях знаменитыми ольсами с хмурыми елями и осинником,  где нога тонула
во  мхах чуть ли  не  по  колено.  Сосновые боры стояли по  песчаным буграм.
Проезжая лесом, мы видели непроходимые участки с вечной тишиной и колдовской
хмарью.  Зубрам есть где укрыться.  Говорили,  что здесь их от четырехсот до
шестисот экземпляров.
     Наш Кавказ получил отдельную "квартиру" -  большой отгороженный участок
с  сараем  для  укрытия  от  непогоды.  К  нему  подсадили двух  одногодков,
потерявших матерей.  Они  выглядели массивнее Кавказа,  были светлее цветом,
менее  курчавы  и,  кажется,  менее  подвижны.  Зубрята подружились,  бегали
вместе,  играли. А через несколько дней, к великому нашему удивлению, Кавказ
стал дичиться даже Телеусова, вскормившего его.
     - Вот она,  благодарность, Андрей Михайлович! - сердился егерь. - Будто
я ему чужой, уже лоб выставляет, когда подхожу.
     - Это к лучшему,  Алексей Власович. Пусть остается диким. Все-таки дитя
природы.
     В пуще я познакомился с Врублевским, ученым, ветеринарным врачом, давно
работавшим здесь.  Он много расспрашивал меня о  флоре Кавказа,  о  зверях в
Охоте.  И  сам рассказывал и  показывал не меньше.  Выслушав мой восхищенный
рассказ о пуще,  Врублевский покачал головой. Мы совершили несколько походов
в глубь этого леса. Однажды он сказал:
     - Видите,  как  пусто под  деревьями?  Ни  подроста,  ни  зеленых веток
понизу. Обратите внимание: зелень начинается только на высоте оленьей морды.
И зубриной тоже.  Это свидетельство перегруженных участков. Здесь содержится
слишком много копытных. Им тесно и голодно. Их надо расселять. Но попробуйте
доказать это хозяевам заказника!  Ведь они охраняют зубра и  оленя для себя,
для охоты,  и, если их желания не совпадают с законами природы, тем хуже для
природы!  Нарушено природное равновесие.  Подумайте,  не  грозит ли подобное
Кавказу?
     Я вспомнил бесконечные наши луга и леса,  обилие тепла и влаги,  пышную
растительность, возможности кочевки для зверя и решительно ответил:
     - Нет,  не грозит. К счастью, мы не в центре Европы, а на окраине ее. У
нас другая опасность: истребление зверя. Слишком много желающих пострелять.
     - Но у вас существует охрана, - возразил Врублевский.
     Отвечать мне было нечего.  Сегодня она была, завтра ее может и не быть.
А Чебурновы и Лабазаны останутся.
     Дни,  проведенные в пуще, были полезными. Телеусов пропал, потом явился
со своим новым другом, тоже егерем, и сказал, что здесь, "как у нас".
     На прощанье Врублевский подарил мне книгу Гуссовского "Песнь о  зубре",
написанную в  XVI веке на латинском языке.  На русский язык -  в прозе -  ее
перевел профессор Яунис из Санкт-Петербурга.
     Не  без  жалости  оставили мы  Кавказа.  Как-то  сложится жизнь  нашего
питомца на новом месте? Увидим ли мы когда-нибудь его?!


                               Запись восьмая

                  Самая опасная операция. Судьба Лабазана.
                  Старый знакомый - барс. Болезнь Дануты.
          Саша Кухаревич и его жена. Приезд Филатова. В Гузерипле.
               Винтовка со сбитым бойком. У больного Ютнера.


        "1"

     Погрешив перед собой,  я  без  малого год не  открывал книги в  зеленом
переплете. Так сложились обстоятельства.
     Мы  с  Данутой  провели  два  счастливых  месяца  в  Псебае.  Почти  не
расставаясь,  мы исходили все предместья станицы. Я научил ее верховой езде,
стрельбе из винтовки и револьвера.  Учеником она оказалась способным,  тогда
как сам я, обучаясь у нее премудростям ботаники, не мог похвастаться особыми
успехами:  латынь давалась мне  трудно еще  в  институте,  так что я  путал,
скажем,  примулу патенс с  примулой верис и  никак не мог произнести длинное
название ромашки по-латыни  -  "триплеуроспермум",  чем  немало огорчал свою
умную жену. По вечерам мы вместе читали "Песнь о зубре". Славная книга! Язык
великого Гомера.

                  ...Лес вырастает у нас удивительно быстро,
                  Вряд ли где встретишь подобных лесных великанов,
                  Кто ж теперь скажет, что нас обделила природа?
                  Благоухают цветами опушки лесные,
                  Сельского люда места для забав и гуляний.
                  Прелести жизни тебе, человеку, природа
                  Щедро раскрыла, но где же твоя благодарность?..*
     ______________
     * Здесь и далее строфы из "Песни о зубре" даются в переводе Я.Порецкого
и И.Семежона.

     Единственно, в чем она отказала мне наотрез, - это поехать в глубь гор.
     В  Охоте за  этот год  к  худшему ничего не  изменилось.  Жалованье нам
присылали,  хотя и  нерегулярно,  высокие гости дважды грозились приехать на
охоту, но почему-то не приезжали. Обстоятельство не очень огорчительное.
     Зима прошла удачно,  звери сравнительно легко перенесли многоснежье. Мы
еще летом заготовили в трех зубровых урочищах более сорока стожков сена.  От
них к началу апреля не осталось и следа.
     Егеря из  Закана за осень успели пересчитать зубров в  бассейне Большой
Лабы,  на  восточной стороне Кубанской охоты.  Там  в  зиму ушло сто  десять
зверей,  из  них  двадцать три  одногодка.  Выходило,  что даже без основных
зубровых урочищ -  Мастакана и Умпыря - у нас насчитывалось уже двести сорок
пять зубров. Телеусов утверждал, что в этих двух районах он наблюдал чуть ли
не  триста зверей.  Если так,  то  но числу зубров мы совсем не отставали от
беловежцев.
     Ранней весной еще раз приехала Данута.  В  те дни я  находился в долине
Умпыря,  где продолжала царствовать зима. Мы жили с Телеусовым в достроенном
княжеском домике, ходили на разведку по долинам ближних рек, куда спустились
с  гор олени,  зубры и  даже серны.  Четверо плотников в  это время рубили в
лесу,  посреди долины,  новый  большой дом.  Мы  намеревались устроить здесь
постоянный егерский кордон.
     Во время одной из разведок в сторону Чертовых ворот мы обнаружили следы
браконьерской охоты.  А вскоре нашли и останки застреленного зубра. Вот тебе
и  последний...  Полузасыпанная снегом лыжня уводила от места преступления к
горе, напоминающей гнилой зуб.
     - Работа проклятого Лабазана!  - с несвойственной ему злостью выговорил
Алексей Власович.
     Мы переглянулись.  Мы не сказали друг другу ни слова,  но именно в  эту
минуту решили: дальше терпеть нельзя.
     - Вот только вернусь из Псебая...  - Я был оповещен о приезде жены и на
другой день собирался домой.
     - Ну и  ладно,  -  уже миролюбиво согласился мой друг.  -  А я покамест
попробую узнать, где этот бандит и кто с ним.
     - Ты думаешь, он не один?
     Вместо  ответа Телеусов показал на  лыжню:  в  одном  месте  след  едва
заметно раздваивался и тут же сходился.
     Четыре дня Данута ожидала меня дома.  Уж  чего только не передумала!  Я
нашел ее у своих родителей беспокойную,  побледневшую,  испуганную. Родители
встретили меня укоризненным молчанием,  порицая за  столь долгое отсутствие.
Но  уже  через час  атмосфера в  доме высветлилась,  послышался смех Дануты,
начались перекрестные расспросы,  обмен новостями. Сели обедать. За столом и
вовсе развеселились, даже вино пили.
     Среди новостей одна была совсем уж неожиданная. Отец сказал, не скрывая
удивления:
     - Знаешь ли  ты,  что старший из  Чебурновых назначен лесником?  Улагай
взял его к себе! Ходит по Псебаю гоголем.
     В  памяти  моей  всплыла картина лабинской встречи.  Не  тогда  ли  они
договаривались?..
     - А что слышно о младшем? - спросил я.
     - Его не видно,  -  сказал отец.  - Я специально справлялся. Неизвестно
где.
     Эта семейка всерьез беспокоила меня.
     Пять дней с  Данутой показались одним мгновением.  И  вот опять дорога,
станция,  последний поцелуй у вагона.  Когда поезд скрылся, я долго стоял на
перроне,  пытаясь понять,  что  же  такое случилось с  моей  милой женушкой,
какие-то почти неуловимые перемены.  В  поведении ее,  во взгляде,  в манере
говорить,  ходить,  задумываться было что-то новое. Я никак не мог разгадать
ее затаенного взгляда, улыбчивой нежности, странной недоговоренности, словно
бы знала она нечто такое,  чего не мог знать я.  И когда вернулся со станции
домой,  тоже  ощутил  атмосферу заветной  таинственности;  дважды,  когда  я
заходил в большую комнату, где сидели мои родители, они смущенно умолкали.
     Но  мысли  мои  теперь были  заняты не  только семейными делами,  но  и
предстоящим рискованным предприятием,  которое не могло быть отложено.  Пока
Лабазан не обезврежен, душе моей, совести не знать покоя.
     Вместе  со  мной  в  Умпырскую  долину  поехал  и  Кожевников,  суровый
бородатый друг.


        "2"

     В  Псебае с  крыш свисали длинные сосульки,  на  солнечном припеке снег
шумно оседал,  ручьи пробивались по  улицам,  леса мажорно шумели под теплым
ветром,  и всюду в них виделись обтаявшие следы зайцев,  лис,  мышей.  Все в
природе готовилось к весне, морозные ночи никого не пугали.
     Но  уже за  тридцать верст от  станицы,  на Уруштене,  весенние приметы
начисто  исчезали.  Тут  белел  нетронутый снег,  свирепо  ревел  в  ледяных
закрайках поток, а наши следы замела недавняя поземка.
     От местечка "Третья рота" тропа спускалась к  берегу Лабенка,  найти ее
сейчас могли только чуткие кони;  мы опустили поводья, лошади склонили морды
и  шли осторожно,  но  точно по  тропе.  Дважды мы  с  ходу пытались одолеть
перевал, но не могли пробиться из-за глубокого снега. Приходилось подумать о
ночлеге. Утро вечера мудреней.
     Кожевников потоптался возле коней,  прислушался к  крику сойки.  Что-то
заинтересовало его. Бинокль ощупал берега Лабенка и высокий перевал.
     - А ить наверху какой-то лихач бродит,  -  сказал он и засмеялся.  - За
нами, похоже, катится.
     С  перевала  вниз,  раскачивая  кусты  заснеженного жасмина,  спускался
человек.  Зигзагами,  от камня к камню, где на ногах, где лежа, толкая перед
собой  сугробы снега,  смельчак делал тропу.  Заметив нас,  он  пронзительно
засвистел.
     - Телеус! - закричал Кожевников. - Выручать бежит!
     Через полчаса мы пожимали руку бесстрашному егерю.
     - Пешком?
     - Не-е...  Коня  пустил назад с  первого перевала.  Он  у  меня ученый,
дойдет.  А я пешки сюда.  Знаю, как тяжко по снегу подняться с этой стороны.
Так что...  Ночуем,  братья,  здесь.  Утром пойдем. По готовому следу не так
трудно.
     Мы расчистили в кустах площадку и зажгли костер.
     - А с Лабазаном что-то стряслось,  - сказал Телеусов. - Я выследил его,
ночью бродил у  той горы.  Кровь нашел на  следу.  След такой,  будто лошадь
испугалась или споткнулась и  понесла,  он свалился,  побился на скалах,  но
сумел одолеть горы возле логова. Ползком полз.
     - Так ведь не один он. Помнишь?..
     - Как не помнить.  Второй-то,  похоже, ручкой ему помахал. Уехал на юг.
Добычу повез. Но это уже после Лабазанова падения. То ли лезгин сам приказал
ему ехать, то ли просто бросил, посчитав, что тот готов. Завтра узнаем.
     События  неожиданные.  Наша  задача  облегчается.  С  одним  уже  легче
управиться. Мы еще немного поговорили об этом и, угревшись у огня, заснули.
     Близко к полуночи нас разбудил испуганный храп лошадей. Они топтались у
потухающего костра и косили глазом на скальную стенку, которая подымалась за
густым жасминником.  Там светились два зеленых глаза.  И  не исчезли,  когда
Телеусов встал, чтобы успокоить лошадей. Барс?!
     - Смотри-ка,  он здоровается с нами, - засмеялся Телеусов. - Точно, наш
знакомец.  Кто же другой осмелится вот так-то оповещать о  себе?  Я  спробую
сейчас...
     Он  вынул из сумы кусок вяленого мяса,  накинул на себя плащ и  пошел к
зеленым огонькам на скале.
     - Винтовку... - тихонько напомнил Кожевников.
     - Пужать не хочу, - отозвался егерь.
     Чернеющая ночь висела над горами,  даже снег не светился.  Телеусов как
растворился в ней. Мы следили за глазами барса. Они пропали. Потом возникли,
но  уже  выше.  Зверь мяукнул,  однако без  угрозы.  Услышали,  как  Алексей
Власович что-то выговаривал зверю, как говорят со знакомым. И все смолкло. Я
взял винтовку и пошел через кусты к скалам. Мало ли что...
     Захрустел снег. Телеусов возвращался. Поравнявшись, улыбчиво сказал:
     - Мясо забрал.  Я,  правда,  не видел,  просто кинул ему, он спужался и
побег, а потом, слышу, вернулся и заурчал. Нашел, значит.
     - Думаешь, тот самый, хромой? Может, еще придет?
     - А что,  и придет! Скорее всего, издаля понаблюдает за нами. Вспомнил.
А может, и нечаянно нашел.
     - Живет поблизости. До того мостика всего саженей двести.
     - Интересно, поправил ногу ай нет?
     Мы потоптались немного, но барс, по-видимому, ушел или залег в потайку.
Лошади успокоились. Остаток ночи мы провели без просыпу. И утром, снимаясь с
ночлега,  не увидели и не услышали своего приятеля. Чтобы убедиться в ночной
догадке, Алексей Власович сходил на скалы. Мяса там не оказалось. Взял.
     - Помнит! - убежденно сказал Телеусов.
     - Почему так думаешь?
     - Зверь этот самый осторожный.  А мясо человеком пахнет,  не больно его
возьмет.  Страшно:  вдруг капкан? Тем более, опыт есть. А этот взял за милую
душу.  Все  потому,  что наш с  тобой запах не  вызвал у  него беспокойства,
доброту в памяти оживил.
     - Если голодный, тоже не постережется, - буркнул Кожевников.
     - И это правда. Но мне по-своему думать как-то сподручней. Приятно, что
дружок усатый завелся.
     - Слушай,  повторим опыт? Я пойду на мостик и положу приваду. Если барс
возьмет и от меня, значит, дело не в голоде.
     - А ну... - подзадорил Телеусов.
     Я  нарочно повалял подольше в  руках  кусок бараньего бока,  взятого из
дому,  и побрел вдоль берега.  Вот и мост.  Девственный снег покрывал старые
следы барса, когда он перешел на эту сторону до снегопада. Семь шагов сделал
я  по  опасной переправе,  мост скрипуче зашатался,  в  черную воду полетели
пушистые лохмотья снега с перильцев.  Дальше идти побоялся,  положил мясо и,
пятясь задом, сошел с хрупкого сооружения.
     - С перевала увидим,  раньше он побоится выйти,  - сказал Телеусов, уже
успевший оседлать коней.
     Часа полтора мы карабкались наверх и,  вконец измученные,  остановились
на верхней площадке рядом с мокрыми лошадьми. И сразу взялись за бинокли.
     Каково же  было наше удивление и  радость,  когда мы увидели барса!  Он
стоял перед входом на  мост,  но  неотрывно смотрел в  нашу сторону.  Видел,
конечно:  на  фоне неба фигуры просматривались четко.  Он  почему-то  лег на
живот и все смотрел и смотрел. Потом чуть приподнялся и пополз по мосту, как
кошка за мышью.  Взял мясо без раздумья,  капкана не боялся. Крутанувшись на
месте, спрыгнул с мостика и, уже не обращая на нас внимания, тут же, на моих
следах, стал жадно есть.
     - Ну, убедился? - Алексей Власович смотрел геройски.
     - Точно. Свой зверь. Дикий дальше некуда, а помнит добро.
     Только  вечером  мы  пришли  в  долину  к  своей  хижине.  Плотники уже
беспокоились, хотя Телеусов предупредил их, когда уезжал.
     До полудня другого дня не снимались,  дали отдохнуть коням,  отоспались
сами и лишь тогда,  проверив оружие и снаряжение,  поехали через Лабенок. На
войну.
     Едва успели подняться на  первый склон,  как увидели зубров.  На опушке
длинной  лесной  поляны  отдыхало три  стада.  Бурые  обсохшие туши  отлично
виделись на снегу.  Семьдесят три головы!  Похоже, они только что спустились
из лесу на горном склоне, тропы их пропахали снег по всему редколесью. Мы не
вышли из густого грушняка,  сторожко объехали стадо по-над ветром и подались
к месту недавней драмы.
     Свежий снег призакрыл следы разбойников,  но  Алексей Власович довольно
скоро нашел тот скальный прижим,  где,  по его предположению,  Лабазан - или
тот,  другой,  что  был  с  ним,  -  упал и  расшибся,  скатившись глубоко в
расщелину,  полную крупных камней.  Истоптанная конскими копытами покатость,
брошенные лыжи,  поломанные кустарнички, какая-то