по двери,  по окнам,  через которые пытались выпрыгивать сонные кавалеристы.
Хлопцы ворвались во дворец.  Кто-то из пруссаков распахнул двери зала. И тут
же упал.  На этот раз выстрелил Кожевников.  И пока здесь,  при свете лампы,
стояли и сидели пленные с белыми от испуга лицами, в других, темных комнатах
и  переходах стреляли,  бились,  хрипели.  Пулемет замолк.  Павлов свое дело
сделал.
     Бой продолжался минут двадцать.  Потом в  зал набились распаленные боем
казаки.  Внесли своего убитого.  Это был казак из Даховской, молодой парень.
Еще четверых перевязывали. Сопротивление было жестоким.
     Повсюду зажгли лампы и свечи. Я приступил к первому короткому допросу.
     Увидев старшего офицера в погонах оберста, спросил:
     - Кто вы? Назовите себя.
     - Эрнст фон Шиммер, - четко ответил он. - Начальник военного управления
Беловежской пущи.
     - Кем назначены?
     - Штабом группы войск.
     - Точнее?
     - Генерал-полковником Шольцем.
     - Где находится его штаб?
     Шиммер сжал губы,  не ответил. Не хотели говорить и три других офицера.
Их всех увели.  Двое гражданских,  один с моноклем, все еще не оправились от
страха. Им разрешили сесть. Они втиснулись в кресла. Над ними встал огромный
волосатый Василий Васильевич,  и  они глаз не  могли отвести от  его шашки с
темными пятнами на блестящей стали.
     Щербаков шепнул мне на ухо:
     - Поляк тебя зовет.
     Я вышел в коридор. Врублевский тихо сказал:
     - Одного  я  знаю,  нас  знакомили в  Берлине.  Это  профессор Шенихен,
научный  руководитель  Берлинского  зоосада.   Вот  тот,   что  с  моноклем,
полнолицый. Он за зубрами приехал, имейте это в виду.
     - А второй?
     Врублевский пожал плечами. Не знал.
     - Я не хочу показываться, - сказал он. - Вы понимаете?
     Да.  Ведь  он  хочет  остаться  здесь.  И  пусть  никто  не  знает  его
причастности к событиям войны.
     Вернувшись к допросу,  я попросил Шенихена назвать себя. Он сделал это,
добавив,  что  является еще  и  руководителем центра  по  охране  памятников
природы.
     - В Германии?
     - Да, разумеется.
     - А здесь вы почему? На территории России?
     Он развел руками:
     - Зона действия немецких войск...
     - Выходит, что вы тоже воюете, профессор?
     - Nein,  nein!..  -  поспешно ответил он.  -  Я  гражданское лицо.  Мне
поручено  осмотреть царский  заказник и  дать  рекомендации новому  военному
управлению. Ничего более!
     Я перевел взгляд на второго пленника, худого, с одутловатым, нездоровым
лицом. Не дожидаясь вопроса, он поднялся и отрывисто представился:
     - Эшерих,  баварский лесной советник.  Моя роль та  же -  дать военному
управлению советы по Беловежской пуще.
     - Вы уже считаете ее немецкой?
     - Убедился,  что это не так. Военные часто ошибаются. Нам говорили, что
фронт за  двадцать шестым градусом восточной долготы по  Гринвичу.  А  здесь
глубокий тыл. Мы готовы принести извинения, господин... э... э... лейтенант.
И тотчас отбудем на родину.
     Снаружи раздались крики,  шум автомобиля,  выстрел,  второй.  И длинная
пулеметная очередь.  Все выбежали.  В предрассветной темноте было видно, как
бежали к дороге казаки.  Там вдруг ярко вспыхнуло,  и тут же раздался взрыв.
Пулемет уже молчал. От автомобиля полетели огненные клочья. Взорвался бак.
     ...Немецкий полковник все рассчитал,  но не увидел пулемета, за которым
еще лежал наш Павлов. И когда оберста и остальных офицеров повели к подвалу,
чтобы  запереть,  он  издали  крикнул шоферу,  притаившемуся в  машине,  тот
включил  мотор  и  с  зажженными фарами  направил  машину  прямо  на  людей.
Полковник быстро выхватил револьвер у  шагавшего за  ним казака и  вскочил в
автомобиль. Пока ослепленный фарами конвой пришел в себя, машина уже мчалась
к  дороге.  Немцы не  знали,  что  дорога перекрыта.  А  Павлов,  расчетливо
отпустив их  на две сотни саженей,  длинно ударил по автомобилю...  Немецкое
управление  Беловежской  пущи  погибло,   не  успев  разглядеть  свои  новые
владения.
     Я вернулся в зал и встретил вопрошающие взгляды господ советников.
     - Ваш оберст пытался бежать, - сказал я, - но неудачно.
     - Они... погибли?
     - Взорвался автомобиль.
     Воцарилось молчание. Шенихен глубоко вздохнул.
     - Продолжим наш разговор? - спросил я.
     Они с готовностью глянули на меня.
     - Каковы намерения у немецкого управления пущи?  Теперь у бывшего.  Что
вы хотели предложить им, профессор?
     - Прежде всего я намеревался ознакомиться с животными этого редкостного
заказника, в котором имел честь уже побывать до войны.
     - А потом?
     - Отобрать несколько зубров для зоопарков Германии.
     - Разве у вас нет этого зверя?
     - Есть, конечно, но прилив свежей крови... Опасность истребления в зоне
военных действий...
     - Вам,  конечно,  известно,  что  у  Гагенбека  живет  кавказский зубр.
Прекрасный материал для освежения крови!
     - Да-да!  Это ценное приобретение Гагенбека.  Но и беловежцы - не менее
ценные звери.
     - Вы могли купить их еще до войны.
     Шенихен только переглянулся с коллегой. Подумав, сказал:
     - Возможно,  что наши военные отнесли зубров к трофеям и потому позвали
нас.
     Тем временем рассвело.  Над лесом опустился густой белый туман.  Казаки
собирали оружие,  рассматривали уцелевший автомобиль.  Воспользоваться им мы
не могли, немецкий шофер погиб в перестрелке.
     Устроили завтрак. Пригласили к столу советников. Беседа за столом никак
не клеилась.  У Шенихена дрожали руки. Конечно, никто не собирался тащить за
собой через фронт этих ученых,  так легкомысленно согласившихся на поездку в
пущу.  Тем более никто не собирался убивать их только за то,  что они немцы.
Но они почему-то считали,  что казаки пленных не берут...  И страх застыл на
их лицах. Как можно спокойнее я сказал:
     - Война грозит бедой не только солдатам,  но и природе.  Кто выступит в
ее защиту, как не вы, ученые?
     - Да, да... - Они кивали головами, немедленно соглашаясь. - Зубров надо
охранять. Как и лес, где они живут.
     - Несколько дней назад австрийская рота устроила здесь охоту на зубров.
Мы наказали охотников.  Что же будет, если завтра сюда придут новые немецкие
роты?
     - Да, завтра... - Шенихен посмотрел на своего коллегу.
     - Что - завтра?
     - Сюда прибудет батальон баварской пехоты. В распоряжение нового - увы,
покойного - начальника управления пущи. Заверяем вас, что неприкосновенность
заказника мы будем защищать со всей строгостью и не позволим,  насколько это
возможно...
     - Откуда батальон?  Где он сейчас?  - Это было так важно, что я перебил
Шенихена.
     - В разрушенном Бресте.
     Положение наше осложнялось.  Уходить придется как можно скорей. Господа
советники встретят своих и  расскажут,  что  произошло.  Может быть,  судьба
первой немецкой администрации чему-нибудь научит вторую администрацию?..
     Теперь мы дорожили каждым часом.  Прозвучала команда "сбор".  Уцелевший
автомобиль оттащили в сторону,  облили бензином и сожгли. Врублевского нигде
не было.  Андросов сказал, что он уехал на Стражу и ждет нас там. Оставалось
проститься с советниками и приободрить их. Я вернулся в залу.
     - Мы уходим, господа, чтобы не превращать заказник в место новой бойни.
Вас не тронут,  вы остаетесь здесь и  как сможете объясните,  что произошло.
Позвольте мне надеяться, что вы исполните все, что сказали ранее. Не давайте
уничтожать зубров,  их так мало!  Честь имею!  Помните, мы можем встретиться
снова...
     - Вы уходите совсем? - спросил Эшерих.
     Я промолчал.
     - Прошу прощения.  -  Он покраснел.  - Я оговорился. Вы будете охранять
зверей в лесу?
     - Всегда и везде.  Война так же беспощадна к природе, как и к человеку.
Среди  моих  казаков  немало  настоящих егерей.  Они  не  дадут  природу  на
поругание. Пусть ваши солдаты усвоят эту несложную истину.
     Когда сотня уходила,  советники не  вышли из  зала.  Что происходило во
дворце на другой день, что стало с Беловежской пущей под немецким началом, я
узнал только спустя долгое-долгое время.
     На Страже мы не задержались. Врублевский поехал с вами до границы пущи,
тогда как Андросов собрался уходить, как он выразился, "насовсем".


        "6"

     Погода  благоприятствовала нашим  планам.  Установились свежие ветреные
дни  без  ночных морозов и  без  дождей.  Леса  быстро желтели,  но  лист на
деревьях и кустарниках все еще держался, маскируя малоизвестные тропы.
     Не  знаю,  что  бы  мы  делали без Николая Сергеевича Андросова,  этого
знатока   Полесья   и   озерно-болотного  края,   вплотную  подступившего  к
Беловежской пуще!  Опытнейший следопыт,  он повел нас на восток кратчайшим и
самым безопасным путем.
     Уже в  десяти верстах от  Стражи Андросова сотня вытянулась цепочкой на
узкой тропе. Глухой бор стеной стоял по сторонам. Обозное имущество пришлось
переложить  на  вьюки,  повозки  бросили  еще  раньше.  Через  хлипкие  гати
переходили, ведя коней в поводу. Они храпели и косились на пузырящуюся грязь
по сторонам.
     Ближе к  вечеру подошли еще к  одной Страже,  вернее,  к  кордону.  Нас
встретил высокий,  хмуроватого вида  егерь  без  фуражки,  с  лысой головой.
Впалые  щеки  и   острый  подбородок  делали  его  похожим  на  постаревшего
Мефистофеля.  Николай  Сергеевич поздоровался с  ним  за  руку.  Врублевский
что-то сказал по-польски, и тот скептически улыбнулся. Спросил:
     - Пан офицер не ночует у меня? Или опасается погони?
     - За нами никто не гонится, но мы пойдем дальше, пока светло.
     - Воля ваша. Идите. Но там большие болота...
     Андросов сказал:
     - Это наш егерь, Бартоломеус Шпакович. Решил отсидеть войну дома. Бошей
не боится, но и стрелять не хочет. Так, Шпакович? Не найдут они тебя здесь?
     - Никак не найдут,  Николай. Хочешь - оставайся. Будем ночевать глубоко
в лесу. Не найдут.
     - Я воевать еду,  Шпакович.  - Андросов вскочил на коня, поднял руку. -
Поехали?
     - Трогайте. - И тоже поднял руку.
     Егеря еще немного поговорили,  теперь о дороге, о тропах, и простились.
Сотня втянулась в унылое мелколесье.  Мы стояли с Врублевским,  не зная, как
проститься.
     - Вам не страшно? - спросил я.
     - Конечно, страшно. Немцы бывают безжалостны. Равно с людьми и зверем в
лесу.  И  все-таки я  постараюсь сделать что  только возможно для сохранения
зубров. Может быть, они найдут мой опыт полезным и прислушаются к советам?..
     Он протянул руку.  Я  пожелал ему удачи,  вскочил в седло и пустил коня
рысью.  На  спуске оглянулся.  В  тени крупных сосен стояла,  чуть сгорбясь,
маленькая фигурка ветеринара. Такой одинокий...
     Потом на остановке я спросил у Андросова:
     - Что за человек Шпакович?
     - Редкостный  по  характеру.  -  Николай  Сергеевич  ухмыльнулся.  -  С
медвежьими  ухватками.   Всю  жизнь  один.  Бирюк.  Трудно  говорить  о  его
честности.  Но немцам он нас не выдаст, если пойдут по следу. Однако и к нам
любви не проявит. И к зубрам тоже.
     - Бьет потихоньку?
     - Замечалось,  когда нужду в мясе имел. Пуля у него верная, хоть оленя,
хоть зубра - ему все одно, жалости нет.
     Польский вариант Семена Чебурнова?!
     К  концу третьего дня  довольно быстрого хода  по  безлюдным местам наш
передовой отряд обнаружил впереди оживленное движение противника.  Вероятно,
мы  подошли к  тылам  еще  не  устоявшегося фронта.  Теперь самое  главное -
разведка.
     Сошлись на  том,  чтобы послать этой  же  ночью пять-шесть разведчиков,
конечно пеших,  через фронт и  договориться со своими об отвлекающем маневре
где-нибудь на  фланге прорыва,  о  времени и  месте  атаки.  Пошли  молодые,
отчаянные хлопцы.  Повел их  сам Андросов,  для которого этот хлюпающий край
был домом родным. Оказалось, что семья его живет - или жила? - именно здесь,
на  южном,  более  высоком  берегу  Бобровицкого  озера,  восточная  сторона
которого, по слухам, еще оставалась в наших руках.
     Ранние сумерки накрыли тихое Полесье.  Сотня укрылась в густой сосновой
роще на бугре среди вересковых куртин. Казаки почистили коней, помылись сами
в холодном ручье, надели чистое белье. До возвращения разведчиков оставались
сутки или двое;  за  это время другие дозоры взялись осмотреть всю местность
вокруг лагеря, чтобы не наскочить на нежданного неприятеля.
     Первыми вернулись разведчики с юга. Они привели двух совершенно скисших
немцев -  артиллеристов.  "Языки" бормотали о  пощаде и на вопросы отвечали,
как  школьники заученный урок.  Сказали,  что  первые окопы только еще  роют
вдоль Огинского канала,  но одно селение,  Телеханы, на этом берегу канала у
русских,  у казаков.  Их побаиваются,  против селения выставлена,  но еще не
укреплена шестиорудийная батарея крупповских пушек в конных упряжках.
     - Девять  лошадей,  девять,  герр  офицер,  -  с  готовностью повторяли
пленные,  и  все мы  подумали:  что же  это за пушки,  если на каждую девять
коней?  Для прикрытия батареи пришел батальон пехоты,  но он почему-то начал
укрепляться севернее.  Немцы в этом районе такие же новички, как и мы. Фронт
еще не зарылся в землю.
     От  нас до батареи было верст семь по сухому и  лесистому месту,  тогда
как северная группа разведчиков,  вернувшись, доложила, что болота за озером
явно непроходимые. Значит, путь к фронту лежал южнее.
     Еще одна наша группа,  не замеченная противником, вышла к едва заметной
тыловой дороге вдоль  фронта и  понаблюдала за  ней.  Немцы передвигались по
дороге только днем,  ночью не  рисковали,  опасаясь заблудиться среди болот.
Разведчики перешли эту  дорогу  и  подобрались сажен  на  сто  еще  к  одной
батарее.  Пушки стояли в мелко отрытой позиции, дозоры охраняли пушкарей, не
рискуя отходить дальше сотни шагов. Подходящее дело: мы могли в конном строю
достать их, а потом и прорваться к каналу, за которым наши.
     Под утро вернулись Андросов и один из казаков.  Трое остались для связи
у наших.  Командир знакомого Тенгинского конного полка, занимавшего местечко
Телеханы,  писал мне,  что они могут сделать вылазку в четырех верстах южнее
места прорыва и  тем отвлекут немцев.  Мы  же  берегом озера,  через батарею
должны прорываться к  деревне Выгонощи,  на  ту сторону канала.  Против нас,
кроме батарейцев,  - полубатальон австрийцев в наспех отрытых окопах. Тут уж
кто кого...
     - Родных нашел? - спросил я у Андросова.
     - Из  деревни,  видать,  всех  выгнали,  подались  куда-то.  К  Пинску,
наверное.  А в хатах немцы,  много офицеров,  штаб какой-то. Но вид у них не
боевой, ходят лениво, видать, очень ухайдакались в болотах, пока наступали.
     Этой же  ночью сотня подтянулась по проверенной тропе к  самой дороге и
укрылась среди  рослой ольхи.  Один  взвод  подошел едва  ли  не  вплотную к
деревеньке из семи черных от времени хат.
     Едва стало светать,  как справа донеслась редкая, а потом и непрерывная
стрельба.  Деревня  ожила,  к  позициям  батареи  побежали немцы.  Раздалась
команда,  короткие стволы пушек повернулись на юг. К высокой сосне подбежали
два наблюдателя,  полезли. Там у них чернел помост: наблюдательный пункт. Но
они   успели   передать  только   предварительную  наводку.   Грохнул   один
пристрелочный выстрел,  и  тут же наблюдатели попрощались с  жизнью.  Хлопцы
сняли их, как глухарей, с близкого расстояния.
     Взвод  ворвался  в  деревню,   минут  двадцать  молча  хозяйничал  там,
уничтожил телефонистов,  орудийную смену,  штабных.  В  это  время мы  всеми
силами навалились на орудия.  И тоже успешно.  Как жалели,  что среди нас не
было  пушкарей!  Такие  пушечки!  Оставалось только сбить  замки и  взорвать
боезапас.  Впереди нас  ждали изогнутые окопы.  Солдаты из  них выскакивали,
метались,  не  понимая,  что такое происходит за  их спиной.  Это смятение и
погубило их.  Они  не  успели  повернуть в  нашу  сторону  пулеметы.  Черные
бешметы,  оскаленные лошадиные морды заполнили луг, казаки прыгали с коней в
окопы, завязывали рукопашную, тогда как наши три пулемета уже хлестали вдоль
луга и по флангам окопов, по землянкам и бегущим солдатам.
     Все-таки это получился бой жестокий,  трудный для нас и губительный для
австрийцев и немцев. Более половины их, без оружия, казаки погнали к каналу,
заставили плыть на тот берег,  сами на конях бросились в  ленивую коричневую
воду.  Под  треск  винтовок с  нашего берега,  отрезавшего огнем левый фланг
противника,  мокрые,  облепленные тиной,  страшные,  с  шашками в руках,  мы
выбирались на глинистый вересковый берег и падали от усталости и напряжения.
     Вскоре я докладывал штабному капитану о прорыве сотни.  Прискакал есаул
от тенгинских земляков,  поздравил с успехом.  У них обошлось без потерь.  У
нас хуже... Девятнадцать раненых. Восемь убитых. И среди них урядник Павлов,
наш  славный  станичник,  самый  опытный  пулеметчик.  Достала его  все-таки
вражеская пуля.
     Вещи погибшего лежали передо мной.  И  среди них -  знакомые серебряные
часы, которыми он так дорожил.
     При первой возможности вещи были отправлены в Псебай.  Тогда же удалось
написать наконец письмо своим.  После более чем двухмесячного перерыва. Чего
только не передумали дома о моей судьбе!..


        "7"

     Казаков отвели  в  ближний тыл  на  отдых.  Неподалеку оказался и  штаб
тенгинцев.  Вот когда удалось узнать обо всем, что произошло за время нашего
блуждания  по   тылам  наступавших  немцев.   Немало  безрадостных  новостей
выслушали мы здесь.
     Немецкое наступление 1915  года  породило в  умах смятение и  неверие в
способности высшего командования вести войну до победы. Ничего не изменило и
назначение верховным самого царя.  И  хотя в Ставке произошло много перемен,
все более явно обнаруживались какие-то просчеты.  Не хватало оружия, одежды,
особенно снарядов.  Неслыханное дело:  немцы  превосходили русскую  армию  в
артиллерии!  Мы мало что знали об их намерениях, тогда как они знали о наших
планах едва ли не все.
     Офицеры  всерьез  обсуждали возможность создания какой-то  новой  силы,
толковали о неминуемой диктатуре, о гражданском правительстве или о верности
царю.  И  тут ощущался разброд.  При взгляде на  карту делалось не  по себе:
немцы угрожали Минску,  Риге, могли прорваться на дорогу между Петроградом и
Москвой.  Но и они,  кажется,  выдохлись окончательно.  Фронт стоял, стороны
укреплялись и, готовясь к зиме, зарывались в землю.
     В  ноябре казачьи полки отозвали к Могилеву.  Там располагалась Ставка.
Говорили о том, что нас решили держать на всякий случай.
     Прошло почти два месяца. Кончился декабрь. Невесело встретили мы новый,
1916 год.
     Лишь  февраль  порадовал  нас  всех:  Кавказская армия  взяла  у  турок
Эрзерум. В этой армии воевало много кубанцев, среди них наш Шапошников.
     Еще  через три  месяца пришла первая сводка о  наступлении Брусилова на
юге.  Вновь блеснули умением воевать:  взяли Черновицы, Станислав и вынудили
румын выйти из союза с немцами.  Как бальзам на раны!  В Ставке,  по слухам,
появился генерал Корнилов, бежавший из немецкого плена. О нем говорили как о
герое. Дикой дивизией, которая стояла рядом с нами, стал командовать донской
казак генерал Крымов. Что-то готовилось...
     В  Могилеве,  куда иной раз  удавалось выбраться,  я  отыскал городскую
библиотеку,  просмотрел много  довоенных и  свежих журналов.  Искал вестей о
Кавказской охоте.  Поиск  увенчался двойным успехом.  В  одном из  довоенных
номеров   "Вестника   Русского   географического  общества"   нашел   статью
Природоохранительной комиссии.  Это был страстный призыв к  общественности и
правительству сохранить  чудесные  уголки  России,  создать  заповедники.  А
вскоре наткнулся на  хронику,  касающуюся уже Кубанской охоты.  В  небольшой
заметке сообщалось: "На заседании Совета министров 27 февраля был подвергнут
рассмотрению   вопрос    об    учреждении    Кавказского    государственного
зап