рис. Одевался он тоже, как прежде: рабочий  комбинезон,  толстые  носки,
мокасины, фланелевая рубаха, меховая шапка и суконная куртка. Он не  ба-
ловал себя дорогими сигарами - самые дешевые стоили полдоллара, а  то  и
доллар штука, - а по-прежнему довольствовался самокрутками  из  дешевого
табака. Правда, он держал много собак и платил за них бешеные деньги, но
это была не роскошь, а необходимые накладные расходы; для успешного  ве-
дения дел ему требовалась быстрота передвижения. По этой же  причине  он
нанял себе повара. Не расчет, когда делаешь миллионные обороты,  тратить
время на то, чтобы разводить огонь и кипятить воду.
   Доусон бурно разрастался зимой 1896 года. Земельные  участки  Харниша
брали нарасхват, и деньги так и сыпались на него со всех сторон. Он  не-
медля вкладывал их в новые, еще более прибыльные предприятия. В  сущнос-
ти, его финансовые операции мало чем отличались от рискованной  биржевой
игры, и нигде такая игра не таила в себе столько опасностей, как на при-
иске россыпного золота. Но играл он не с закрытыми глазами.
   - Погодите малость, пусть весть о Клондайке дойдет до большого  мира,
- говорил он, сидя со старыми приятелями в салуне Лосиный Рог. - А  дой-
дет она только весной. Тогда ждите трех нашествий. Летом люди придут на-
легке; осенью придут со снаряжением; а весной, еще через год, сюда явят-
ся пятьдесят тысяч. Земли не видно будет, столько налетит чечако. А пока
что предстоит наплыв летом и осенью тысяча восемьсот девяносто  седьмого
года. Как же вы думаете готовиться к нему?
   - А ты? - спросил один из собеседников.
   - Я? Никак. Будь покоен, я уже приготовился. У меня с десяток артелей
работает на Юконе, вытаскивают бревна. Как только лед пройдет, они  при-
гонят сюда плоты. Хижины! Да им цены не будет весной! А доски! Две лесо-
пилки везут для меня через перевал. Получу их,  когда  вскроются  озера.
Если кому из вас нужны доски - пожалуйста! Могу сейчас принять  заказ  -
триста долларов за тысячу, нетесаные.
   Удобно расположенные земельные участки шли в ту зиму по цене от деся-
ти до тридцати тысяч долларов. Харниш оповестил путников по всем перева-
лам и дорогам, чтобы пригоняли сплавной лес; летом 1897  года  лесопилки
его работали день и ночь в три смены, поэтому бревен хватило и на  пост-
ройку жилищ. Хижины он продавал вместе с землей - по тысяче  долларов  и
выше, за двухэтажные деревянные дома в торговой части города брал от со-
рока до пятидесяти тысяч. Все нажитые деньги он тут же пускал в  оборот.
Снова и снова оборачивалось его  золото,  наращивая  капитал;  казалось,
все, до чего он ни дотронется, превращалось в золото.
   Та первая бурная зима на новом прииске многому научила Харниша. У не-
го была широкая натура, но он не был мотом. Он видел, как  свежеиспечен-
ные миллионеры сорят деньгами, и не понимал, ради чего они  это  делают.
Конечно, ему случалось под веселую руку играть втемную и  продуваться  в
пух и прах - вот как в ту ночь, в  Тиволи,  когда  он  спустил  в  покер
пятьдесят тысяч - все, что у него было. Но те пятьдесят тысяч  были  для
него только предварительной ставкой, настоящая игра еще  не  начиналась.
Другое дело - миллионы. Такое богатство не шутка, нечего  швыряться  им,
швыряться в буквальном смысле слова, усеивая пол салунов содержимым  ме-
шочков из лосиной кожи, как это делали пьяные миллионеры,  одуревшие  от
своих миллионов. Макманн, к примеру, который ухитрился  в  один  присест
прокутить тридцать восемь тысяч; или Джимми Грубиян, который  в  течение
четырех месяцев проживал по сто тысяч долларов,  а  потом  в  мартовскую
ночь, пьяный, упал в снег и замерз насмерть; или Бешеный Чарли,  который
владел тремя ценными участками и все пропил, прогулял и, решив уехать из
страны, занял на дорогу три тысячи долларов, однако в отместку  веролом-
ной красотке, очень любившей яйца, он, не  задумываясь,  истратил  почти
все деньги на то, чтобы скупить яйца, имевшиеся в Доусоне, - сто  десять
дюжин по двадцать четыре доллара за дюжину - и скормил их своим собакам.
   Бутылка шампанского стоила от сорока до  пятидесяти  долларов,  банка
консервированных устриц - пятнадцать долларов. Харниш не  позволял  себе
такой роскоши. Он охотно угощал виски, по пятидесяти центов  за  стакан,
всех посетителей бара, сколько бы их ни набралось, но, несмотря на  весь
свой размах, он никогда не терял чувства меры и отдать пятнадцать долла-
ров за банку устриц считал верхом нелепости. С другой стороны, он,  быть
может, больше тратил на добрые дела, чем новоявленные миллионеры на  са-
мый дикий разгул. Католический патер, открывший больницу, мог бы расска-
зать о гораздо более щедрых дарах, чем первые десять мешков муки.  И  ни
один из старых друзей Харниша, прибегавших к его помощи,  не  уходил  от
него с пустыми руками. Ко пятьдесят долларов за бутылку шипучки?  С  ума
надо сойти!
   Впрочем, время от времени он еще, как бывало,  устраивал  кутежи,  на
которых царило самое бесшабашное веселье. Но делал он это из других  по-
буждений, чем раньше. Во-первых, этого ждали от него, потому что так по-
велось издавна. Во-вторых, теперь он мог не считаться  с  расходами.  Но
такого рода развлечения уже мало занимали его. Понемногу  им  овладевала
новая, неведомая ему дотоле страсть - жажда власти. Ему  уже  мало  было
того, что он куда богаче всех  золотоискателей  Аляски,  он  жаждал  еще
большего богатства. Он чувствовал себя партнером в грандиозной  игре,  и
ни одна из прежних игр так не увлекала его. Ведь, кроме азарта, она  да-
вала и радость созидания. Что-то делалось по его воле. Как ни  прельщали
его богатые залежи на реке Эльдорадо, для его деятельной натуры не  было
большей услады, чем зрелище двух работающих в три смены лесопилок, широ-
ких плотов, плывущих вниз по течению и пристающих к берегу в большом за-
тоне у Лосиной горы. Золото, даже уже взвешенное на весах,  в  сущности,
не было реальной ценностью. Оно только давало возможность, приобретать и
действовать. Лесопилки - вот подлинная ценность, наглядная и ощутимая, и
к тому же средство производить новые ценности. Они  -  сбывшаяся  мечта,
неоспоримое, вещественное воплощение волшебных снов.
   Вместе с потоком золотоискателей, летом того года наводнивших страну,
прибыли и корреспонденты крупных газет и журналов, и все  они,  заполняя
целые полосы, пространно писали о Харнише; поэтому для большого мира са-
мой заметной фигурой Аляски стал именно он.  Правда,  несколько  месяцев
спустя внимание мира приковала к себе война с Испанией, и Харниш был на-
чисто забыт; но на Клондайке слава его не меркла. Когда он  проходил  по
улица Доусона, все оглядывались на него, а в салунах новички глаз с него
не сводили, с благоговейным трепетом следя за каждым его  движением.  Он
был не только самый богатый человек в стране  -  он  был  Время-не-ждет,
первооткрыватель, тот, кто в почти доисторическую пору этой новой страны
перевалил через Чилкут, спустился по Юкону и стал  соратником  старейших
титанов Аляски - Эла Мэйо и Джека МакКвещена. Он был Время-не-ждет,  ге-
рой бесчисленных отважных подвигов, бесстрашный гонец,  издалека,  через
тундровую пустыню, принесший весть китобойной флотилии, затертой тороса-
ми в Ледовитом океане, быстроногий путник, в шестьдесят  дней  домчавший
почту из Серкла до Соленой Воды и обратно, великодушный спаситель целого
племени Танана в голодную зиму 1891 года, - словом, это был тот человек,
который потрясал воображение чечако сильнее, чем  любой  десяток  других
золотоискателей, вместе взятых.
   Он обладал какой-то роковой способностью создавать себе рекламу.  Что
бы он ни делал, в какие бы рискованные приключения ни пускался под влия-
нием минуты - все неизменно одобряли его поступки. И постоянно из уст  в
уста передавался рассказ об очередном подвиге, совершенном им, - будь то
рассказ о том, как он первым прибыл на место во время тяжелейшего похода
на Датский ручей, как он убил самого большого медведя  на  Серном  ручье
или выиграл гонки байдарок в день рождения королевы Виктории, в  которых
принял участие случайно, заменив в последнюю минуту неявившегося  предс-
тавителя старожилов. Однажды в салуне Лосиный Рог состоялась  долгождан-
ная схватка с Джеком Кернсом, когда Харниш взял реванш  за  свой  давний
проигрыш в покер. Ставок не ограничивали, подымай хоть до неба, но  пре-
дельный срок установили - восемь часов утра. Харниш выиграл двести трид-
цать тысяч. Джека Кернса, успевшего за последние годы  нажить  несколько
миллионов, такой проигрыш разорить не мог, но весь прииск восхищался бе-
шеным азартом игры, и все журналисты, сколько их здесь собралось, посла-
ли в свои газеты сенсационные заметки.
 
 
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
 
   Всю первую зиму, несмотря на многочисленные источники доходов, Харниш
нуждался в наличных деньгах для своих финансовых операций.  Золотоносный
гравий, который оттаивали в шахтах, снова промерзал, как только его под-
нимали на поверхность, - поэтому он ничего не мог извлечь из своих отва-
лов, хотя золота там было на несколько миллионов. Только  весной,  когда
солнце прогрело породу, а вскрывшаяся река в изобилии снабжала разработ-
ки водой для промывки, у Харниша оказался излишек золота, который  он  и
поместил в двух только что открывшихся банках; тотчас же  и  дельцы-оди-
ночки и целые группы дельцов стали осаждать  его  предложениями  вложить
капитал в их предприятия.
   Но он предпочитал вести игру на свой страх и риск и вступал в объеди-
нения только ради защиты общих интересов капиталистов. Так, несмотря  на
то, что он сам всегда платил рабочим больше других, он записался в Ассо-
циацию владельцев рудников, возглавил начатую ими кампанию и успешно по-
давил растущее недовольство наемных рудокопов. Времена изменились. Былые
дни безвозвратно миновали. Наступила новая эра, и Харниш,  богатый  шах-
товладелец, защищал интересы своего класса. Правда, чтобы спасти  старых
друзей, теперь работавших на него, от дубинки объединившихся хозяев,  он
назначал их штейгерами и отдавал под их начало партии чечако;  но  делал
он это, повинуясь голосу сердца, а не рассудка. В сердце он  хранил  па-
мять о минувших днях, рассудок же понуждал его вести игру по новейшим  и
наиболее действенным методам.
   Но этим и ограничивались его связи с другими капиталистами: он  реши-
тельно отказывался быть партнером в чужой игре; он хотел в одиночку  ра-
зыгрывать свои карты и отвечать за высокую  ставку  своими  собственными
деньгами. Особенно привлекала его недавно основанная в Доусоне  фондовая
биржа. Он никогда не видел такого института, но быстро постиг  его  сущ-
ность и научился пользоваться им. Биржа стала для  него  новой  азартной
игрой, и зачастую, даже когда этого не требовали его  личные  финансовые
комбинации, он, по собственному выражению, мутил воду  просто  так,  для
баловства.
   - Это малость веселее, чем "фараон", - сказал он однажды, после  того
как биржу лихорадило всю неделю только потому, что Харниш  играл  то  на
понижение, то на повышение; когда он в конце концов открыл  свои  карты,
ему очистился такой куш, который для всякого другого был бы целым состо-
янием.
   Многие из тех, кому повезло на Клондайке, вернулись на юг,  в  Соеди-
ненные Штаты, чтобы передохнуть после жестокой битвы за золото у  Поляр-
ного круга. Но когда Харниша спрашивали, скоро ли он  уедет,  он  только
смеялся и отвечал, что уедет не раньше, чем разыграет все свои козыри. И
добавлял, что нужно быть дураком, чтобы бросить игру как раз в ту  мину-
ту, когда у него козыри на руках.
   Среди тысяч чечако, преклонявшихся перед Харнишем,  твердо  установи-
лось мнение, что это человек, не знающий страха. Но Беттлз, Макдональд и
другие старожилы качали головой и, посмеиваясь, говорили: женщины! И они
были правы. Он, как огня, боялся женщин с тех самых пор, когда восемнад-
цатилетним юнцом на пути в Аляску повстречался с женщиной  из  Джуно  по
прозвищу Королева Анна и та открыто и беззастенчиво навязывала ему  свою
любовь. В сущности, он и не знал женщин, для него они были загадкой;  он
родился на прииске, где женщины появлялись редко, сестер у него не было,
матери он лишился в раннем детстве - он вырос среди мужчин. Правда, пос-
ле того как он сбежал от Королевы Анны, он на Юконе видел женщин и водил
с ними знакомство. Это были первые женщины, отважившиеся перевалить  че-
рез Чилкут и пуститься по следам мужчин, открывших золото на Аляске.  Он
шел вместе с ними, но ни один ягненок так не дрожал перед волком, как он
дрожал перед своими спутницами. Только мужская гордость  удерживала  его
подле них; но женщины остались для него закрытой книгой, и, конечно,  он
предпочитал их обществу любую карточную игру.
   Теперь, став общепризнанным королем  Клондайка,  носителем  и  других
громких титулов, а именно: король Эльдорадо, король Бонанзы, барон  лес-
ной промышленности, князь золотых приисков, не говоря уже о самом  высо-
ком звании - звании Отца старожилов, - теперь он  пуще  прежнего  боялся
женщин. Он всегда был их баловнем, но никогда они так настойчиво не  го-
нялись за ним, как сейчас; и с каждым днем все больше  и  больше  женщин
приезжало в Доусон. Сидел ли он за обедом в доме приискового инспектора,
угощал ли вином посетителей на танцульке или давал интервью  журналистке
из нью-йоркской "Сан" - все представительницы прекрасного пола неизменно
вешались ему на шею.
   Только одна женщина не охотилась за ним - Фреда, танцовщица,  которой
он подарил десять мешков муки. Только с ней чувствовал он себя свободно,
потому что она никогда не пыталась увлечь его. И, однако, именно она еще
во сто крат усугубила его страх. Случилось  это  осенью  1897  года.  Он
возвращался с одного из своих молниеносных походов,  во  время  которого
обследовал ручей Гендерсон, впадающий в Юкон чуть  пониже  реки  Стюарт.
Зима застала его врасплох, и он с трудом пробирался все  семьдесят  миль
пути на утлой лодке сквозь густую ледяную кашу. Ведя лодку у самого при-
пая, он проскочил плюющееся льдом устье Клондайка, но успел заметить че-
ловека, который, видимо, в сильном волнении метался по берегу, показывая
рукой на воду. И Харниш увидел, что в самой гуще ледяной каши тонет оде-
тая в меха женщина. Воспользовавшись просветом в крутящемся  водовороте,
он в две секунды очутился на месте и, погрузив руки до плеч в воду,  ос-
торожно втащил женщину в лодку. Это была  Фреда.  И  ему  оставалось  бы
только радоваться ее спасению, если бы она, когда ее привели в  чувство,
не глянула на него сверкающими гневом синими глазами и не спросила: "За-
чем? Ах, зачем вы это сделали?"
   Это его озадачило. В ту ночь и еще несколько дней  подряд  он  против
обыкновения не засыпал как убитый, а долго лежал без сна,  вспоминая  ее
лицо, горящий гневом взгляд и снова и снова вдумываясь в ее слова.  Иск-
ренность их не вызывала сомнений. Горький упрек вырвался у нее из  самой
глубины души. Она в самом деле сердилась на него. И все  же  он  не  мог
найти разгадку.
   Когда он встретился с ней, она отвернулась от  него  с  презрением  и
злостью. Правда, потом она пришла к нему, просила у него прощения и  на-
мекнула, что один человек где-то, когда-то отнял у нее желание жить; ка-
ким образом отнял, она не сказала. Она говорила от  чистого  сердца,  но
бессвязно, и он понял только, что это случилось много лет назад;  и  еще
он понял, что она любила этого человека.
   В этом все горе - любовь. Все беды от нее. Она страшнее стужи и голо-
да. Против женщин он ничего не имел; сами по себе они очень  славные,  и
смотреть на них приятно; но вместе с ними приходит это страшилище -  лю-
бовь - и опаляет их, мутит разум, и тогда уж от них всего можно ожидать.
Фреда - чудесное создание, здоровая, красивая и очень неглупая; но приш-
ла любовь - и вот уж ей жизнь не мила, она уезжает  на  Клондайк,  хочет
покончить с собой, а его ненавидит за то, что он вытащил ее из воды. Что
ж, до сих пор он не болел любовью, как не болел оспой; но его  постоянно
подстерегает эта болезнь, она не менее прилипчива, чем оспа, а протекает
куда тяжелее. На какие страшные и безрассудные поступки она толкает  лю-
дей! Вроде белой горячки, только еще хуже. И если  он  схватит  эту  бо-
лезнь, она может скрутить его, и он свихнется, как все. Ведь это  умопо-
мешательство, к тому же заразительное. Сколько мужчин до безумия влюбле-
ны в Фреду, и все они хотят жениться на ней. А она влюблена в кого-то на
другом краю света и даже не глядит на них.
   Но самый страшный, самый беспощадный удар нанесла ему Мадонна. Однаж-
ды утром ее нашли мертвой, с простреленной головой, в ее хижине. Она уш-
ла из жизни, не оставив ни объяснения,  ни  прощального  привета.  Пошли
толки и пересуды. Какой-то остряк, выражая общее мнение, сказал, что по-
койница недаром поторопилась, - время, мол, не ждет. Все знали  и  вслух
говорили о том, что Мадонна покончила с собой от несчастной любви.  Кор-
респонденты подхватили это, и опять Время-не-ждет, король Клондайка, за-
нял видное место среди сенсаций воскресных выпусков в  Соединенных  Шта-
тах. Газеты писали, что Мадонна, переехав из Серкла в Доусон, вела чест-
ную жизнь, и так оно и было. Здесь никто не видел ее в  салунах.  Сперва
она зарабатывала на жизнь стиркой белья, потом  купила  швейную  машину,
шила для золотоискателей походные парки, меховые шапки, рукавицы из  ло-
синой кожи. Когда на Юконе открылся первый банк, она поступила туда кон-
торщицей. Все это и еще другие подробности были известны, и о них  много
говорили, хотя никто ни в чем не упрекал Харниша, признавая, что он лишь
поневоле стал виновником ее безвременной кончины.
   Больше всего мучило его сознание, что это правда.
   Никогда не забыть ему последнего вечера, проведенного с ней. Тогда он
ни о чем не подозревал, но теперь, оглядываясь назад, он с  горечью,  до
мельчайших подробностей припоминал эту последнюю встречу в канун ее тра-
гической смерти. Теперь все стало ему ясно -  ее  спокойствие,  какая-то
умиротворенная отрешенность, словно все  житейские  тревоги  рассеялись,
отошли от нее, почти материнская ласка ее слов и движений. Он вспоминал,
как она смотрела на него, как смеялась, когда он рассказывал анекдот про
Мики Долана, по ошибке застолбившего участок в лощине Скукум. Она  смея-
лась весело, но сдержанно, не хохотала громко и заразительно,  как  ког-
да-то. Не то чтобы она была грустна или расстроена. Напротив, она  каза-
лась такой довольной, безмятежной! Она обманула его, и он, дурак, ничего
не заметил. Он даже решил, что она разлюбила его, радовался этому и  уже
предвкушал, какая между ними будет хорошая, крепкая  дружба,  когда  эта
злосчастная любовь наконец перестанет мешать им.
   Но вот он с шапкой в руках, уже открывая дверь, попрощался с  ней;  и
тут она вдруг наклонилась и поцеловала ему руку. Это очень удивило  его;
но тогда он только смутился, а теперь с ужасом вспоминал этот поцелуй, и
ему казалось, что он все еще чувствует на руке прикосновение ее губ. Она
прощалась с ним, прощалась навеки, а он ничего не понял. И в минуту про-
щания и весь вечер, с хорошо знакомым ему  хладнокровием  и  решимостью,
она глядела в лицо смерти. Если бы он только знал! Пусть любовная горяч-
ка пощадила его - он все равно женился бы на ней, мелькни  у  него  хоть
смутная догадка о том, что она задумала. Но и это не помогло бы: она бы-
ла горда и никогда не вышла бы за него, зная, что он женится на  ней  из
жалости. Ее ничто уже не могло спасти. Грозный недуг сразил ее, и с  са-
мого начала она была обречена на гибель.
   Правда, она не погибла бы, если бы и он, как все, заболел, но  он  не
заболел этим недугом. И если бы даже это случилось, он, вероятно,  полю-
бил бы Фреду или какую-нибудь другую женщину. Вот, к примеру, Дартуорти,
человек с образованием, который владел богатым участком на ручье Бонанза
повыше Находки. Все знали, что Берта, дочь старика Дулитла, по уши влюб-