ой
вечеринки в университете. Вообще я нахожу, что  для  стенографистки  она
слишком горда и независима. Лошадь верховую держит. По воскресеньям уез-
жает в горы. Ездит по-мужски, я сам видел. Да, она ни в чем себе не  от-
казывает; и должен сказать - не понимаю, как это у  нее  получается.  На
шестьдесят пять долларов в месяц? И еще она содержит больного брата.
   - С родителями живет? - спросил Харниш.
   - Нет, она сирота. Я слышал, что родители  были  состоятельные  люди.
Должно быть, это правда, иначе ее брат не мог бы учиться в  Калифорнийс-
ком университете. У отца было скотоводческое ранчо, но он  начал  играть
на акциях золотопромышленных компаний или что-то в этом роде и  разорил-
ся. Вскоре после этого он уехал. А мать ее давно умерла. Содержание бра-
та, понятно, стоит ей уйму денег. Он когда-то был здоровый, играл в фут-
бол, увлекался охотой, много ездил по горам и тому  подобное.  Несчастье
случилось с ним, когда он объезжал лошадь, а потом он заболел  ревматиз-
мом или еще чем-то. Одна нога так и осталась короче  другой  он  сохнет,
так что ходит он на костылях. Я их видел как-то раз на переправе.  Врачи
уже много лет мудрят над ним. Сейчас он, кажется, во Французской больни-
це лежит.
   Эти отрывочные сведения о мисс Мэсон еще более  подогрели  интерес  к
ней Харниша. Но личные отношения с ней, как сильно ни желал  этого  Хар-
ниш, никак не налаживались. Он часто подумывал о том, не  пригласить  ли
ее позавтракать вместе, но  против  этого  восставало  прирожденное  ры-
царство, свойственное пионерам Дикого Запада, и он ни разу  не  поддался
искушению. Честный, уважающий себя человек не должен приглашать в ресто-
ран свою стенографистку. Многие это сделали, - он достаточно  наслушался
сплетен в своем клубе; но к таким людям он относился с презрением, а де-
вушек жалел. Он считал, что мужчина имеет меньше прав на женщину,  кото-
рая служит у него, чем на просто знакомую или даже незнакомую. Несомнен-
но, не будь мисс Мэсон служащей его конторы, она давно побывала бы с ним
в театре или в ресторане. Но поскольку время  служащей  в  рабочие  часы
принадлежит хозяину, любые притязания на ее свободное время  равносильны
злоупотреблению властью. Так поступать может только человек грубый,  без
стыда и совести. Ведь это значит пользоваться тем, что заработок девушки
зависит от ее хозяина. Может быть, она принимает приглашения только  по-
тому, что боится рассердить его, а вовсе не из симпатии к нему.
   А ему-то уж тем более не пристало навязываться мисс Мэсон, - разве не
читала она эту злосчастную книгу о Клондайке? Хорошего она, должно быть,
мнения о нем, если даже с таким красивым, воспитанным молодым человеком,
как Моррисон, не желает водить знакомство. А помимо  всего,  ему  мешала
робость. Только женщин он и боялся в жизни, и всю жизнь боялся их. И да-
же сейчас, когда впервые в нем зародилась тоска по женской любви, он  не
сразу победил эту робость. Им все еще владел страх, что женщина подчинит
его себе, и он невольно искал предлогов не сближаться с Дид Мэсон.
 
 
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
 
   Судьба явно не благоприятствовала более близкому знакомству Харниша с
Дид Мэсон, и интерес, который она возбудила в  нем,  постепенно  угасал.
Иначе и быть не могло: он ворочал огромными делами, и биржевая игра, ко-
торую он вел со свойственным ему азартом, поглощала без остатка даже его
недюжинную энергию. Только этим и были заняты его мысли, и  образ  мило-
видной стенографистки малопомалу, почти незаметно для него самого,  сту-
шевался в его сознании. Первые слабые уколы сердечной  тоски,  толкавшие
его к Дид Мэсон, вскоре притупились. Он уже не думал о ней, как о женщи-
не, а только испытывал удовольствие от мысли, что в  его  конторе  такая
симпатичная стенографистка.
   Но если у него и оставались какие-то последние проблески надежды  от-
носительно Дид Мэсон, они все равно исчезли бы, оттесненные  грандиозной
ожесточенной войной, которую он объявил Компании берегового  пароходства
и Гавайско - Никарагуанско - Тихоокеанско-Мексиканской пароходной компа-
нии. Харниш и сам не ожидал, что заварится такая каша, и даже он потерял
душевное равновесие, когда  увидел,  какие  огромные  размеры  принимает
конфликт и какое множество противоречивых интересов переплелось  в  нем.
Вся пресса Сан-Франциско обрушилась на Харниша. Правда, одна-две  редак-
ции вначале намекали, что готовы за известную мзду взять его сторону, но
он решил, что для таких издержек нет достаточных оснований. До  сих  пор
газеты всегда писали о нем доброжелательно, чуть  иронически  расписывая
его подвиги; теперь он узнал, на какое  коварство  и  наглость  способна
враждебная пресса. Малейшее событие его жизни извлекалось на свет  божий
и служило предлогом для злобных вымыслов. Харниш искренне изумлялся  той
быстроте, с какой все, что он совершил и  чего  достиг,  получило  новое
толкование. Из героя Аляски он превратился в аляскинского хулигана, вра-
ля, головореза - словом, в отъявленного злодея. Мало того, самая оголте-
лая клевета и ложь так и сыпались на него. Он ни словом не начал на  эту
травлю и только один раз облегчил душу в присутствии нескольких репорте-
ров.
   - Можете писать любую пакость, - сказал он. - В  реке  я  видел  вещи
нестрашнее, чем грязное вранье ваших газет. И я вас, ребята, не  виню...
то есть не очень виню. Что же вам остается делать? Жить-то надо. На све-
те очень много женщин, которые, как вы, продаются ради куска хлеба,  по-
тому что ничего другого не умеют. Кто-нибудь должен делать черную  рабо-
ту. Вам за это платят, а искать работу почище - на это у вас  пороху  не
хватает.
   Социалистическая пресса с радостью подхватила эти слова и распростра-
нила их по городу, выпустив десятки тысяч листовок. А журналисты,  заде-
тые за живое, ответили единственным доступным им способом - не жалея ти-
пографской краски, разразились площадной бранью. Травля стала еще  ожес-
точенней. Газеты, обливая Харниша помоями, уже не брезгали ничем. Несча-
стную женщину, покончившую с собой, вытащили из могилы,  и  тысячи  стоп
газетной бумаги изводилось на то, чтобы выставить ее напоказ в  качестве
мученицы и невинной жертвы зверской свирепости Харниша. Появились солид-
ные, оснащенные статистическими данными статьи, в которых  доказывалось,
что начало своему богатству он положил  ограблением  бедных  старателей,
отнимая у них золотоносные участки, а последним камнем, завершающим зда-
ние, явился вероломный обман Гугенхаммеров в сделке с Офиром. В  передо-
вицах его клеймили как врага общества, обладающего культурой и  манерами
троглодита, как виновника финансовых неурядиц, подрывающих  промышленное
и коммерческое процветание города, как сугубо опасного  анархиста;  а  в
одной передовой статье совершенно серьезно говорилось о том, что висели-
ца была бы полезным уроком для Харниша и ему подобных,  и  в  заключение
высказывалось горячее пожелание, чтобы его огромный автомобиль  разбился
вдребезги вместе со своим хозяином.
   Но Харниш, словно могучий медведь, подобравшийся к пчелиному улью, не
обращая внимания на укусы, упорно лез за  медом.  Он  стискивал  зубы  и
ожесточенно отбивал нападения. Сначала он сражался  только  против  двух
пароходных компаний, но мало-помалу оказался в состоянии войны  с  целым
городом, потом с целым штатом и наконец с побережьем целого  континента.
Ну что ж, желаете драться - пожалуйста! Ведь он покинул Клондайк  именно
ради того, чтобы принять участие в такой азартной игре, какой  не  знали
на Юконе. Был у него и союзник - ирландец Ларри Хиган, молодой  адвокат,
который еще не успел создать себе имя и чье своеобразное дарование никто
не сумел оценить, пока Харниш не стал пользоваться его услугами, положив
ему очень высокое жалованье и сверх того награждая  поистине  княжескими
подарками.  Хиган,  унаследовав  пылкое  воображение  и  смелость  своих
кельтских предков, иногда заходил так далеко, что более  рассудительному
Харнишу приходилось обуздывать его.  Этому  Наполеону  юриспруденции  не
хватало чувства меры, и тут-то  очень  пригодился  трезвый  ум  Харниша.
Действуя в одиночку, ирландец был обречен  на  провал,  но  направляемый
Харнишем, он на всех парах шел к богатству и славе. А совесть - и личная
и гражданская - обременяла его не более, чем самого Наполеона.
   Именно Хиган вел Харниша по лабиринту современной политической  игры,
рабочего движения, торгового и  промышленного  законодательства.  Именно
Хиган, неистощимый прожектер и выдумщик, открыл Харнишу глаза на баснос-
ловные возможности, которые могут быть использованы в войнах  двадцатого
века; а Харниш, со своей стороны, взвешивая, принимая или отвергая сове-
ты Хигана, разрабатывал планы кампаний и  давал  бой.  Побережье  Тихого
океана от Пыоджет-Саунда до Панамы бурлило и кипело, весь  Сан-Франциско
жаждал его крови, - казалось, у могущественных пароходных  компаний  все
шансы на победу. Никто не сомневался, что рано или поздно  Время-не-ждет
будет поставлен на колени. И тут он  обрушил  удар  на  пароходства,  на
Сан-Франциско, на все Тихоокеанское побережье.
   Началось с малого. В Сан-Франциско открылся съезд  общества  "Христи-
анский опыт"; в пакгаузе члены девятьсот двадцать седьмого отделения Со-
юза рабочих городского транспорта отказались  грузить  небольшую  партию
багажа, принадлежавшего делегатам съезда. Кое-кому проломили череп,  че-
ловек двадцать арестовали, и багаж был доставлен по назначению. Никому и
в голову не пришло, что тут действовала ловкая рука Хигана,  подкреплен-
ная клондайкским золотом Элама Харниша. Дело выеденного яйца не стойло -
так, по крайней мере, казалось. Но в защиту транспортников выступил союз
возчиков, а их поддержала вся федерация портовых рабочих. Шаг  за  шагом
ширилась забастовка. Повара и официанты  отказались  обслуживать  возчи-
ков-штрейкбрехеров и хозяев извозных предприятии. Служащие боен и мясни-
ки отказались работать на рестораны, владельцы которых были против заба-
стовщиков. Ассоциации предпринимателей объединили свои силы, но им  про-
тивостоял единый фронт сорока тысяч организованных рабочих  Сан-Францис-
ко. Бастовали пекарни ресторанов и возчики, доставляющие хлеб, бастовали
молочники и возчики, доставляющие молоко, бастовали рабочие птицеводчес-
ких ферм. Союз строителей безоговорочно поддержал бастующих. В Сан-Фран-
циско царил хаос.
   Но пока еще - только в Сан-Франциско. Хиган в совершенстве владел ис-
кусством интриги, и кампания, начатая Харнишем, развивалась  постепенно.
Могущественный Союз моряков  Тихоокеанского  побережья  предложил  своим
членам покидать суда, на погрузке которых работали штрейкбрехеры.  Когда
требования, предъявленные союзом, были отклонены, началась всеобщая  за-
бастовка моряков. Именно этого Харниш и добивался. Как только судно  ка-
ботажного плавания бросало якорь, на борт поднимались представители сою-
за и отсылали экипаж на берег. Судно покидали не только  матросы,  но  и
кочегары, механики, коки и стюарды. С каждым  днем  увеличивалось  число
бездействующих судов. Набрать команды из  штрейкбрехеров  не  удавалось:
члены союза были люди закаленные, прошедшие суровую школу морской жизни,
и когда они объявляли стачку - горе штрейкбрехерам, которые вздумали  бы
сорвать ее! Забастовка перекинулась и в  другие  тихоокеанские  порты  и
вскоре охватила все побережье. Морской транспорт остановился.  Шли  дни,
недели - забастовка продолжалась. Компания берегового пароходства и  Га-
вайско-Никарагуанско-Тихоокеанско-Мексиканская компания были  прижаты  к
стене. Борьба с забастовкой требовала колоссальных  издержек,  а  приток
прибылей прекратился; положение с каждым днем ухудшалось, пока хозяева в
один голос не возопили: "Мир любой ценой!" Но мир наступил только  после
того, как Харниш и его помощники, разыграв все свои карты и забрав  кон,
позволили обитателям изрядной части континента вернуться к своим обычным
занятиям.
   Было замечено, что в ближайшие годы кое-кто из рабочих лидеров  выст-
роил себе особнячки и доходные дома или ездил за океан навестить  старую
родину, а непосредственно после забастовки на политической арене  появи-
лись новые "темные лошадки", к которым перешло городское  самоуправление
и казна города. Жители Сан-Франциско даже и не подозревали, в какой  ог-
ромной мере война Харниша с пароходствами содействовала засилью  полити-
канов в их городе. Но слухи о его деятельности - наполовину сплетни, на-
половину догадки - быстро просочились, возбудив против него всеобщую не-
нависть и злобу. Кстати сказать, он и сам не предвидел, что  его  набеги
на конкурентов возымеют такие последствия.
   Но он добился своей цели. Игра велась  азартно,  и  выигрыш  достался
ему: он растоптал пароходные компании и вполне легальными приемами  бес-
пощадно обчистил держателей  акций.  Разумеется,  помощники  Харниша  не
удовлетворились крупными суммами, которые он выплатил им: они сами поза-
ботились о том, чтобы закрепить за  собой  преимущества,  которые  впос-
ледствии дали им возможность грабить городскую казну. Что делать!  Когда
знаешься с разбойниками - без разбоя не обойтись. Но  совесть  его  была
спокойна. Он вспомнил слова, когда-то слышанные им из уст  старикапропо-
ведника: взявший меч от меча погибнет. Ну что ж, пришлось пойти на  риск
- и он уцелел. И не только уцелел, но и победил. Это игра, соперничество
между сильными противниками. А простаки не в счет. Они всегда остаются в
накладе. И всегда так было - как ни мало Харниш знал историю, этот вывод
казался ему бесспорным. Сан-Франциско хотел войны -  ну,  он  и  получил
войну. На то игра. Все крупные дельцы так и поступают, да и похуже  вещи
делают.
   - Не говорите мне про совесть и гражданский долг, - сказал он в ответ
на настойчивые вопросы одного репортера. - Если вы завтра уйдете из сво-
ей газеты и начнете работать в другой, вы будете писать то, что вам  ве-
лят. Сейчас вы распинаетесь насчет совести и гражданского  долга;  а  на
новом месте вы будете восхвалять жульническую  железнодорожную  компанию
и, вероятно, тоже взывать к совести и гражданскому долгу, вам - тридцать
долларов в неделю. За эту сумму можно купить. Но газета ваша стоит подо-
роже. Если отвалить, сколько она запросит, завтра же она переметнется  и
взамен одной подлости будет проповедовать другую. Но она никогда не  пе-
рестанет взывать к чести и гражданскому долгу.
   И все оттого, что каждую минуту родятся дураки.  Их  будут  надувать,
пока они терпят. А уж пайщики и пионеры лучше помолчали бы!  Теперь  они
хнычут, понесли убытки. А я что-то не слышал, чтобы они жали, когда сами
берут кого-нибудь за горло. На этот им  пришлось  раскошелиться,  вот  и
все. Нашли тоже чек! Да они, милый мой, корку хлеба у  голодного  эадут,
золотые пломбы у покойника изо рта вытащат, если  покойник  заартачится,
подымут визг, точно их режут. Все они хороши - и крупные воротилы и мел-
кота. Да вот взять хотя бы Сахарный трест: миллионное дело, а ворует во-
ду у Нью-Йорка, будто мелкий жулик, обвешивает казну на своих  фальшивых
весах. А вы толкуете про совесть и гражданский  долг.  Бросьте,  дорогой
мой!
 
 
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
 
   Приобщение к цивилизации не пошло Харнишу на пользу. Правда, он  стал
приличнее одеваться, немного пообтесался, речь его стала правильнее.  Он
до тонкости постиг самую суть биржевой игры, и никто не умел  с  большим
хладнокровием топтать ногами своих ближних. Кроме того, он привык к жиз-
ненным удобствам, а в жестокой и сложной борьбе с равными  ему  по  силе
противниками он отточил свой ум до остроты бритвы. Но зато в нем  появи-
лась несвойственная ему ранее черствость, от былой отзывчивости не оста-
лось и следа. О духовных благах цивилизации он не знал ничего и даже  не
подозревал об их существовании. Он превратился в  озлобленного,  бессер-
дечного циника.  Могущество  и  власть  оказали  на  него  свое  обычное
действие. Крупных эксплуататоров он остерегался, эксплуатируемых проста-
ков презирал и верил только в самого себя. Это  привело  к  непомерному,
противоестественному преклонению перед своим "я": окружающие не вызывали
в нем никаких теплых чувств, более того - он их и за  людей  не  считал;
ему оставалось одно - воздвигнуть алтарь своей личности  и  возносить  к
ней молитвы.
   Харниш изменился не только душой, но и телом; это был уже не тот  ат-
лет со стальными мускулами, каким он пришел сюда с Крайнего  Севера.  Он
слишком мало двигался, слишком много ел, а главное -  слишком  пристрас-
тился к спиртному. Мышцы потеряли упругость, и его портной  уже  не  раз
деликатно намекал ему на увеличивающийся объем талии. И  в  самом  деле,
Харниш успел отрастить себе изрядное брюшко. Городская жизнь не пощадила
и его лица - сухие, резкие черты расплылись, чуть впалые  щеки  округли-
лись, под глазами наметились мешки; шея потолстела, и уже ясно обознача-
лись первые складки будущего двойного подбородка. Исчез прежний  аскети-
ческий облик, приобретенный в изнурительном труде и нечеловеческих лише-
ниях; он погрубел, обрюзг. Все в нем  выдавало  человека  невоздержанной
жизни, себялюбивого и черствого.
   И люди, с которыми он теперь общался, были уже сортом пониже. Игру он
вел в одиночку, партнеров своих презирал почти поголовно, либо не  пони-
мая их, либо не питая к ним симпатии и, уж конечно, нисколько не  завися
от них; поэтому он не искал общества людей, с  которыми  мог  бы  встре-
чаться хотя бы в клубе АлтаПасифик. К тому же в разгар войны с  пароход-
ными компаниями, когда дерзновенные набеги Харниша причиняли  неисчисли-
мый ущерб всем дельцам, ему было предложено выйти из членов клуба.  Хар-
ниша это нисколько не огорчило, даже наоборот, и он с охотой перекочевал
в клуб Риверсайд, учрежденный политическими боссами Сан-Франциско и фак-
тически принадлежащий им. Он признавался себе, что эти люди  ему  больше
по душе: они проще, бесхитростнее и по крайней мере  не  важничают.  Это
откровенные разбойники, они, не таясь, хватают что  можно;  правда,  они
неотесанные, у них нет внешнего лоска, зато  они  не  лгут,  прикрываясь
маской елейной учтивости. К примеру, старшины клуба Алта-Пасифик просили
не разглашать исключение его из числа членов, а сами тотчас же уведомили
газеты. Те, разумеется, на все лады раздували эту  сенсацию,  но  Харниш
только посмеивался про себя, однако затаил злобу на кое-кого  из  членов
клуба, и им предстояло в далеком будущем испытать на  своей  шкуре,  что
значит попасть в грозные лапы клондайкского миллионера.
   Ураганный огонь, который газеты дружно вели по Харнишу,  длился  нес-
колько месяцев и живого места на нем не оставил.  Послушать  репортеров,
так вся его его прошлая жизнь была сплошной цепью злодейств и посмертных
грехов. Это превращение у всех на глазах в чудовище беззакония и зла ли-
шало Харниша всякой возможности сблизиться с Дид Мэсон, если бы даже  он
еще лелеял такую надежду; он был убежден, что она и глядеть на  него  не
захочет, и повысив ей оклад до семидесяти пяти долларов в месяц, он пос-
тарался как можно скорее забыть ее. О прибавке жалованья он  сообщил  ей
через Моррисона. Она поблагодарила Харниша, и на том все кончилось.
   Как-то в субботу, чувствуя себя утомленным и подавленным, он подумал,
что хорошо бы вырваться из города, и он уступил  внезапному  побуждению,
не подозревая, какое большое влияние эта  прогулка  окажет  на  всю  его
жизнь. Не желая сознаться самому себе, что его просто потянуло на свежий
воздух и невмоготу сидеть в четырех стенах, он придумал предлог для сво-
ей поездки в Глен Эллен: нужно посмотреть, что делается на кирпичном за-
воде, который ему подсунул Голдсуорти.
   Переночевав в маленькой гостинице, он в воскресенье утром взял верхо-
вую лошадь у местного мясника и выехал из деревни. До завода было  неда-
леко - он находился в низине, на берегу ручья Сонома. Впереди, между де-
ревьев, уже показались печи для обжига кирпича,