а.  Он  был
без шляпы, и на его румяном лице, обрамленном  белоснежными  волосами  и
такой же белоснежной бородой, лежал  мирный  отблеск  уходящего  летнего
дня. Харниш подумал, что в жизни своей не видел человеческого лица,  ко-
торое дышало бы таким безмятежным покоем.
   - Сколько тебе лет, дедушка? - спросил он.
   - Восемьдесят четыре, - ответил старик. - Да, сударь мой, восемьдесят
четыре, а еще покрепче других буду.
   - Значит, хорошо заботишься о своем здоровье, - предположил Харниш.
   - Это как сказать. Никогда не сидел сложа руки.  В  пятьдесят  первом
перебрался сюда с Востока на паре волов. Воевал по дороге с индейцами. А
я уже был отцом семерых детей. Мне тогда было столько лет, сколько  тебе
сейчас, или около того.
   - А тебе здесь не скучно одному? Старик перехватил ведерко другой ру-
кой и задумался.
   - Как когда, - ответил он с расстановкой. - Думается, я  только  один
раз заскучал, когда старуха моя померла. Есть  люди,  которым  скучно  и
одиноко там, где много народу. Вот и я такой. Я скучаю только, когда по-
бываю в Сан-Франциско. Но теперь я туда больше не езжу - спасибо, хватит
с меня. Мне и здесь хорошо. Я в этой долине живу с пятьдесят  четвертого
года - одним из первых поселился здесь после испанцев.
   Харниш тронул лошадь и сказал на прощание:
   - Спокойной ночи, дедушка. Держись. Ты  переплюнул  всех  молодых,  а
скольких ты пережил - и не сосчитать.
   Старик усмехнулся, а Харниш поехал дальше; на душе у него было удиви-
тельно спокойно, он был доволен и собой и всем миром. Казалось,  радост-
ное удовлетворение, которое он когда-то испытывал  на  снежной  тропе  и
стоянках Юкона, снова вернулось к нему. Перед ним неотступно стоял образ
старика пионера, поднимающегося по тропинке  в  лучах  заката.  Подумать
только! Восемьдесят четыре года - и какой молодец! У  Харниша  мелькнула
мысль: не последовать ли примеру старика? Но тут же он вспомнил о  своей
игре в Сан-Франциско и запретил себе думать об этом.
   - Все равно, - решил он, - к старости, когда я выйду из  игры,  посе-
люсь в какой-нибудь глуши, вроде этой, и пошлю город ко всем чертям.
 
 
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 
   В понедельник Харниш не вернулся в город; вместо этого он еще на один
день взял у мясника лошадь и пересек долину, чтобы обследовать брошенную
шахту. Здесь местность была суше и каменистей, чем там, где  он  побывал
накануне, а все склоны так густо поросли карликовым дубом, что  проехать
верхом оказалось невозможно. Но в каньонах было много воды и росли вели-
колепные деревья. Шахта явно была брошена владельцами, и все же он  пот-
ратил добрых полчаса, чтобы облазить ее со всех сторон. До того, как  он
отправился на Аляску, ему приходилось разрабатывать залежи кварца, и  он
радовался тому, что не забыл этой науки. Для него история  старой  шахты
была ясна как на ладони: разведка указала  место  на  склоне  горы,  где
предполагали месторождение золота; прорубили штольню;  но  месяца  через
три деньги кончились, старатели ушли искать заработков; потом вернулись,
опять принялись за поиски, - золото все манило их, уходя дальше и дальше
вглубь; так продолжалось несколько лет, и, наконец потеряв надежду, ста-
ратели покинули разработку. Их, наверное, давно  нет  в  живых,  подумал
Харниш, поворачиваясь в седле, чтобы еще раз взглянуть на груды  отвалов
и темный вход в шахту по ту сторону ущелья.
   Как и накануне, он блуждал по лесу без всякой цели,  гнал  лошадь  по
коровьим тропам, взбирался на горные вершины. Наткнувшись  на  поднимаю-
щийся в гору проселок, он проехал по нему несколько миль  и  очутился  в
узкой, окруженной горами долине, на крутых склонах были  разбиты  виног-
радники, видимо, принадлежащие десятку бедных фермеров. За виноградника-
ми дорога круто подымалась вверх. Густой чапарраль покрывал склоны, а  в
каждом ущелье росли гигантские пихты, дикий овес и цветы.
   Через полчаса он выехал на открытое место, почти у самой вершины. Там
и сям, видимо, в зависимости от крутизны и плодородия почвы, раскинулись
виноградники. Харниш понял, что здесь шла ожесточенная борьба  с  приро-
дой; судя по многим признакам, перевес был на ее стороне; Харниш отметил
и чапарраль, захватывающий расчищенные места, и засохшие,  неподрезанные
лозы, и невыполотый сорняк, и ветхие изгороди, тщетно  пытающиеся  усто-
ять. Дорога, по которой ехал Харниш, вскоре уперлась в фермерский домик,
окруженный надворными строениями. За домом тянулись непроходимые  зарос-
ли.
   Увидев во дворе старуху, раскидывающую навоз, Харниш осадил лошадь  у
забора.
   - Добрый день, бабка, - сказал он. - Что же ты сама надрываешься? Или
мужчин в доме нет?
   Старуха выпрямилась, подтянула юбку и, опираясь на  вилы,  приветливо
посмотрела на Харниша. Он увидел ее руки - по-мужски натруженные,  узло-
ватые, загорелые, с широкими суставами; обута она была в грубые  мужские
башмаки на босу ногу.
   - Нету мужчин, - ответила старуха. - Как это ты сюда забрался? Откуда
тебя бог принес? Может, зайдешь, стаканчик вина выпьешь?
   Она повела его в просторный сарай, шагая тяжело, но уверенно и  твер-
до, как шагают мужчины, работающие на земле. Харниш разглядел ручной да-
вильный пресс и прочие нехитрые принадлежности виноделия. Старуха объяс-
нила, что везти виноград на заводы, расположенные в долине, слишком  да-
леко, да и дорога плохая. Вот им и приходится самим делать вино. "Им"  -
это значило самой старухе и ее дочери, сорокалетней вдове. Когда  внучек
был еще дома, жилось много легче. Но он умер, - уехал на Филиппины  вое-
вать с дикарями и погиб там в бою.
   Харниш выпил полный стакан превосходного рислинга, поговорил  немного
со старухой и попросил еще стакан. Да, живется  трудно,  можно  сказать,
впроголодь. Земля здесь казенная; они  с  мужем  взяли  ее  в  пятьдесят
седьмом, расчистили, обрабатывали вдвоем до самой его  смерти.  А  потом
она работала одна. Труда много, а толку мало. Но что будешь делать? Вин-
ный трест сбивает цены. Куда идет рислинг? Она сдает его на железную до-
рогу в долине, по двадцать два цента за галлон. А везти-то  как  далеко!
Туда и обратно - целый день уходит. Вот нынче дочь поехала.
   Харниш знал, что в ресторанах за рислинг похуже этого дерут по полто-
ра-два доллара за кварту; а старухе платят двадцать два цента за галлон.
В этом и состоит игра. Старуха принадлежит к разряду глупых,  обездолен-
ных, как до нее принадлежали ее отцы и деды; это они трудятся, они гонят
воловьи упряжки через прерии, расчищают земли, поднимают целину, работа-
ют деньденьской не покладая рук, платят налоги, провожают своих  сыновей
и внуков на войну - умирать за отечество, которое так трогательно  забо-
тится о них, что им предоставляется право сбывать свое вино по  двадцать
два цента за галлон. А это же вино подают ему в гостинице св.  Франциска
по два доллара за кварту - то есть восемь долларов за галлон. Вот  то-то
оно и есть.
   Между ценой на вино, которое делает эта старуха в  горах,  возясь  со
своим ручным прессом, и ценой, которую он платит за вино в гостинице,  -
разница в семь долларов и семьдесят восемь центов. Эта разница приходит-
ся на долю лощеных городских бандитов, затесавшихся между ним  и  стару-
хой. А есть еще целая орда грабителей, и каждый  старается  урвать  себе
кусок пожирнее. Называется это - железнодорожный  транспорт,  финансовая
политика, банковское дело, оптовая торговля, недвижимость, и  прочее,  и
прочее. Но, как ни называй, орда  свое  получает,  а  старухе  достаются
объедки - двадцать два цента. "Ну что ж, - со вздохом подумал Харниш,  -
дураки родятся каждую минуту, и некого тут винить: игра  есть  игра,  не
могут же все выигрывать; но только дуракам от этого не легче".
   - Сколько же тебе лет, бабка? - спросил он.
   - Да в январе семьдесят девять сравняется.
   - Небось, всю жизнь работала?
   - С семи лет. Жила в людях в штате Мичиган, пока  не  выросла.  Потом
вышла замуж. И работы все прибавлялось и прибавлялось.
   - А когда же отдыхать будешь? Старуха посмотрела на него,  но  ничего
не ответила, решив, очевидно, что это просто шутка.
   - В бога веруешь? Она утвердительно кивнула.
   - Тогда все тебе воздается, - сказал он; но в глубине души он не воз-
лагал больших надежд на бога, который  допускает,  чтобы  каждую  минуту
рождались дураки, и терпит шулерскую игру, затеянную для их ограбления -
от колыбели до могилы.
   - Много у тебя этого рислинга? Старуха глазами пересчитала бочонки  с
вином:
   - Чуть поменьше восьмисот галлонов.
   Харниш подумал, что такую партию ему девать  некуда.  А  может  быть,
удастся сбыть кому-нибудь?
   - Что бы ты сделала, ежели бы я взял у тебя все по доллару за галлон?
   - Померла бы на месте.
   - Да я не шучу.
   - Зубы вставила бы, крышу починила да  новый  фургон  завела.  Наш-то
совсем развалился, больно дорога плохая.
   - А еще что?
   - Гроб заказала бы.
   - Ну что ж, бабка, все твое будет - и гроб и что захочешь.
   Она с удивлением глянула на него.
   - Верно, верно. Вот тебе пятьдесят долларов задатку. Расписки  можешь
не давать. Это только с богатыми надо держать ухо востро, а то они, зна-
ешь, какие забывчивые - страсть! Вот тебе мой адрес.  Рислинг  сдашь  на
железной дороге. А теперь покажи мне, как отсюда выбраться. Хочу  влезть
на самую вершину.
   Харниш не спеша поднялся в гору, то  продираясь  сквозь  заросли,  то
пользуясь едва заметными коровьими тропами. С вершины открывался широкий
вид - в одну сторону на долину Напа, в другую - до самой горы Сонома.
   - Красота-то какая! - прошептал он. - Ох, красота!
   Чтобы не возвращаться той же дорогой в долину Сонома, он объехал вер-
шину кругом и осторожно спустился под гору. Но коровьи тропы  постепенно
исчезали, а заросли, словно назло, пошли все гуще и гуще,  и  даже  если
ему удавалось продраться сквозь чапарраль, он натыкался  на  ущелья  или
расселины с такими крутыми стенами, что лошадь не могла взять их, и при-
ходилось поворачивать обратно. Но Харниш не только не сердился -  напро-
тив, такое путешествие радовало его: он снова, как бывало, один на  один
сражался с природой. Под вечер он добился своего - выехал на тропу,  ко-
торая шла вдоль безводного ущелья. Здесь его ждала еще одна радость: уже
несколько минут, как он слышал собачий лай, и вдруг на голом склоне  го-
ры, над его головой, показался спасающийся от погони  крупный  олень,  а
немного позади мчалась великолепная шотландская борзая. Харниш придержал
лошадь и, затаив дыхание, жадно следил за животными, пока они  не  скры-
лись из виду; ноздри его раздувались, словно он сам бежал по следу, и он
опять, как в былые дни, когда еще не знал городской  жизни,  всем  своим
существом отдался во власть охотничьего инстинкта.
   Безводное ущелье сменилось другим, где узенькой лентой струился руче-
ек. Тропа вывела Харниша на лесную дорогу и дальше,  через  полянку,  на
полузаросший проселок. Кругом не виднелось ни  полей,  ни  человеческого
жилья. Почва была скудная, каменистая, кое-где камень выходил на поверх-
ность, но карликовый дуб и мансанита буйно разрослись  здесь  и  плотной
стеной стояли по обе стороны дороги. И вдруг из пролета в этой живой из-
городи, словно заяц, выскочил маленький человечек.
   Он был без шляпы, в заплатанном комбинезоне и расстегнутой  до  пояса
ситцевой рубахе. Лицо его покрывал красновато-коричневый загар, а  русые
волосы так сильно выгорели на солнце, что  казались  выкрашенными  пере-
кисью. Он знаком попросил Харниша остановиться и протянул ему конверт.
   - Если вы едете в город, будьте добры, отправьте письмо, - сказал он.
   - Пожалуйста. - Харниш положил письмо в карман. - Вы здесь живете?
   Но человечек не ответил; он пристально, с удивлением разглядывал Хар-
ниша.
   - А я вас знаю, - вдруг объявил он. - Вы Элам Харниш,  Время-не-ждет,
как вас называют в газетах. Правильно?
   Харниш кивнул.
   - Но как это вы попали сюда, в этакую глушь? Харниш усмехнулся:
   - Рекламирую бесплатную доставку товаров на дом.
   - Вот хорошо, что я сегодня написал письмо, а то бы я вас  не  встре-
тил. Я много раз видел ваш портрет в газетах. У меня хорошая  память  на
лица, сразу вас узнал. Моя фамилия Фергюсон.
   - Вы здесь живете? - снова спросил Харниш.
   - Да. У меня тут домик в зарослях, в ста ярдах отсюда, и родничок,  и
немного фруктовых деревьев и ягодных кустов. Зайдите посмотреть. А  род-
ничок мой - просто прелесть! Ручаюсь, что такой воды вы никогда  еще  не
пили. Пойдемте, я вас угощу.
   Харниш спешился и, взяв лошадь под уздцы, последовал за маленьким че-
ловечком, который проворно шел впереди по зеленому туннелю. Внезапно за-
росли кончились И открылся обработанный участок, если можно так  назвать
клочок земли, где дикая природа слилась воедино с делом  рук  человечес-
ких. Этот укромный уголок в горах был надежно защищен от  внешнего  мира
крутыми склонами ущелья. Могучие  дубы  свидетельствовали  о  плодородии
почвы; видимо, вследствие многовековой эрозии окрестных  склонов,  здесь
постепенно образовался слой жирного чернозема.  Под  дубами,  наполовину
скрытый густой листвой, стоял бревенчатый некрашеный  домик;  просторная
веранда с гамаками и креслами служила, по  всей  вероятности,  спальней.
Ничто не укрылось от зорких глаз Харниша. Он заметил, что огород  и  сад
разбиты не ровными квадратами, а в зависимости от почвы и что к  каждому
фруктовому дереву, к каждому ягодному кусту и даже к каждому овощу  под-
ведена вода. Повсюду тянулись крохотные оросительные канавки, по некото-
рым и сейчас бежали струйки воды.
   Фергюсон нетерпеливо поглядывал на своего гостя, ища на его лице зна-
ки одобрения.
   - Ну, что вы скажете?
   - Так только с детьми нянчатся, - засмеялся Харниш, но по глазам  его
видно было, что все ему очень нравится, и  маленький  человечек  остался
доволен.
   - Верно. Я здесь каждое деревце знаю, как будто это мои сыновья.  Сам
их сажал, выхаживал, кормил, поил - и вот вырастил. Пойдемте,  я  покажу
вам родничок.
   - Хорош, ничего не скажешь, - объявил Харниш, полюбовавшись родничком
и напившись из него.
   Хозяин и гость вошли в дом. Внутреннее убранство его удивило Харниша.
Так как кухня помещалась в пристройке, то весь домик  представлял  собой
один просторный кабинет. В середине комнаты стоял большой стол, завален-
ный книгами и журналами. Вдоль стен, от пола до потолка, тянулись  полки
с книгами. Харниш подумал, что еще никогда не видел,  чтобы  такое  мно-
жество книг было собрано в одном месте. На дощатом сосновом полу  лежали
рысьи, енотовые и оленьи шкуры.
   - Сам стрелял, сам и дубил, - с гордостью сказал Фергюсон.
   Но самым лучшим украшением комнаты был огромный  камин  из  нетесаных
камней и валунов.
   - Сам сложил, - похвалился Фергюсон. - И как здорово  тянет!  Ни  ка-
пельки не дымит, даже когда ветер с юго-востока.
   Харнишу все больше и больше нравился маленький человечек; к  тому  же
его разбирало любопытство: почему он прячется здесь, среди чапарраля, со
своими книгами? Человек он неглупый, это сразу видно. Так почему? Харни-
шу очень хотелось узнать, в чем тут дело, и он  принял  приглашение  ос-
таться к ужину; при этом он почти не сомневался, что хозяин его ест одни
орехи и овощи в сыром виде или придерживается еще какойнибудь сумасброд-
ной теории питания. За ужином, уплетая  плов  из  зайца  (подстреленного
Фергюсоном), Харниш заговорил об этом,  и  оказалось,  что  Фергюсон  не
признает никаких теорий: ест все, что ему хочется и сколько хочется, из-
бегая только таких блюд, которые на основании личного опыта  он  считает
вредными для своего желудка.
   Тогда Харниш предположил, что, быть может, его хозяин одержим религи-
озным фанатизмом; но на протяжении длительной беседы, коснувшейся  самых
разнообразных предметов, Харниш не обнаружил в Фергюсоне никаких призна-
ков одержимости. Поэтому, когда они, вдвоем вымыв и убрав  посуду,  усе-
лись поудобнее и закурили, Харнишу ничего не оставалось, как задать воп-
рос в лоб:
   - Послушайте, Фергюсон. С той минуты, как мы с вами познакомились,  я
все стараюсь нащупать, где у вас винтик не в порядке, на чем вы  свихну-
лись, но ни черта не могу найти. Что вы тут делаете?  Почему  поселились
здесь? Кем вы были раньше, чем занимались? Расскажите, кто вы такой.
   Фергюсон с явным удовольствием слушал Харниша.
   - Началось с того, - заговорил он, - что врачи  отказались  от  меня.
Они заявили, что жить мне осталось в лучшем случае полгода; и заметьте -
это после того, как я лечился в наших санаториях, ездил лечиться в Евро-
пу и на Гавайи. Меня лечили и электричеством, и  усиленным  питанием,  и
голодом. Не было процедуры, которой врачи не испробовали бы  на  мне.  Я
разорялся на них, а здоровье мое все ухудшалось. Болезнь моя  имела  две
причины: - во-первых, я родился слабосильным,  вовторых,  я  вел  ненор-
мальный образ жизни - слишком много работал, к тому же работа  была  от-
ветственная и напряженная. Я  занимал  должность  заведующего  редакцией
"Таймс-Трибюн"...
   Харниш мысленно ахнул: "Таймс-Трибюн" уже много лет  считалась  самой
крупной и влиятельной газетой Сан-Франциско.
   - ...и такая работа оказалась мне не под силу. Организм не  выдержал,
и в первую очередь сдали нервы. Мне приходилось подхлестывать себя  вис-
ки, а это еще пуще расшатывало нервы, да вдобавок еда в клубах и  ресто-
ранах... Болезнь моя заключалась в том, что я жил не так, как нужно.
   Фергюсон пожал плечами и запыхтел трубкой.
   - Так вот, врачи отказались от меня, а я отказался от них - и ушел на
покой. Это было пятнадцать лет тому назад. Еще студентом  я  приезжал  в
эти края на каникулы - охотиться. И как  стало  мне  совсем  худо,  меня
опять потянуло на лоно природы. Я все бросил, решительно все, и поселил-
ся здесь, в долине Сонома, - на языке индейцев это значит Лунная долина.
Первый год я прожил в сарайчике, потом выстроил дом и перевез сюда  свои
книги. Раньше я и понятия не имел, что такое счастье, здоровье. А теперь
- посмотрите на меня и посмейте сказать, что мне сорок семь лет.
   - Больше сорока вам никак нельзя дать, - искренне сказал Харниш.
   - А пятнадцать лет тому назад я выглядел шестидесятилетним стариком.
   Беседа продолжалась, и Харниш начал  понимать,  что  на  жизнь  можно
смотреть совсем иначе, чем он смотрел на нее до сих пор. Вот  перед  ним
человек, не озлобленный и не разочарованный, который смеется над горожа-
нами и считает, что они сумасшедшие; он не гонится за деньгами, и  жажда
власти давно умерла в нем. О дружественных чувствах горожан он  высказы-
вался весьма недвусмысленно:
   - Что они сделали,  все  друзья-приятели,  с  которыми  я  бог  знает
сколько лет встречался в клубах? Ведь, бывало, нас водой не разольешь. Я
никому из них не был должен, и когда я уехал, хоть бы один строчку прис-
лал, спросил бы: ну, как ты там, не нужно ли тебе чего? С месяц они друг
друга спрашивали: "Куда это Фергюсон девался?" Потом забыли и вспоминать
не стали. А ведь они отлично знали, что  никаких  доходов,  кроме  жало-
ванья, у меня не было и что я всегда забирал деньги вперед.
   - А как же вы сейчас живете? Вам ведь нужны наличные деньги на  одеж-
ду, на журналы...
   - Я немного работаю -  когда  недельку,  когда  месяц.  Весной  пашу,
осенью виноград снимаю, а летом всегда находится дело у фермеров. Мне не
много нужно, поэтому и работаю я немного. А вообще я больше  копаюсь  на
своем участке. Я мог бы кое-что писать для журналов и газет, но я  пред-
почитаю пахать землю и собирать виноград. Поглядите на меня, и вы пойме-
те, почему. Я стал твердым, как кремень. И мне нравится такая работа. Но
скажу вам прямо, к ней надо привыкнуть. Хорошо, если можешь целый  божий
день собирать виноград и вечером, возвращаясь домой, не валиться  с  ног
от усталости, а чувствовать только приятное утомление. Вот этот камин...
Я тогда был кисляй, малокровный, расслабленный алкоголик, не  хр