выжидательно посмотрел на  нее  -  постесняется  она
признать, что ей это известно или нет?
   Но она ответила прямо, без обиняков:
   - Да, не нравится.
   - Я и сам знаю, что иногда хватал через край, - вот о чем  в  газетах
писали, - начал он, пытаясь оправдаться, - и я признаю, что приятели,  с
которыми я катался, - народ довольно буйный...
   - Я не о кутежах говорю, - перебила она его, - хотя и о них  мне  из-
вестно, и не могу сказать, чтобы мне это было по душе. Я имею в виду ва-
шу жизнь вообще, ваш бизнес. Есть женщины, которые охотно  вышли  бы  за
такого человека, как вы, и жили бы счастливо. Но это не для меня. И  чем
сильнее я любила бы такого человека, тем несчастнее была бы.  Я  и  сама
страдала бы и его сделала бы несчастным. Я совершила бы ошибку, и он со-
вершил бы ошибку; но он легче перенес бы это, потому что у него  остался
бы его бизнес.
   - Бизнес! - воскликнул Харниш. - А что плохого в моем бизнесе? Я веду
честную игру, без всякого надувательства, а этого нельзя  сказать  почти
ни про кого из дельцов, будь то заправила крупной корпорации или  хозяин
мелочной лавочки, обвешивающий покупателя. Я играю по правилам, и мне не
нужно ни врать, ни мошенничать, ни обманывать.
   Дид, втайне радуясь, что разговор принял другой оборот,  воспользова-
лась случаем, чтобы высказать Харнишу свое мнение.
   - В древней Греции, - начала  она  наставительным  тоном,  -  хорошим
гражданином слыл тот, кто строил дома, сажал деревья... - Она не  докон-
чила цитаты и сразу перешла к выводам: -  Сколько  домов  вы  построили?
Сколько деревьев посадили?
   Он неопределенно мотнул головой, так как не понял, куда она клонит.
   - Например, - продолжала она, - в позапрошлую зиму  вы  скупили  весь
уголь...
   - Только местный, - усмехнулся он. - Я тогда воспользовался нехваткой
транспорта и забастовкой в Британской Колумбии.
   - Но сами-то вы этот уголь не добывали? А вы подняли цену  на  четыре
доллара с тонны и нажили большие деньги. Это вы называете  бизнесом.  Вы
заставили бедняков платить за уголь дороже.  Вы  говорите,  что  играете
честно, а на самом деле вы залезли к ним в карман и обобрали их.  Я  это
знаю по опыту. У меня в Беркли комната отапливается  камином.  И  вместо
одиннадцати долларов за тонну угля я в ту зиму заплатила пятнадцать.  Вы
украли у меня четыре доллара. Меня вы этим не разорили. Но  есть  тысячи
бедняков, которым пришлось туго. По-вашему,  может  быть,  это  законная
спекуляция, а по-моему, это - чистое воровство.
   Харниша ее слова не смутили. Ничего нового она  ему  не  сказала.  Он
вспомнил старуху, которая продавала свое вино в горах Со нома и так  же,
как миллионы других обездоленных, была предназначена к  тому,  чтобы  ее
грабили.
   - Вот что я вам скажу, мисс Мэсон: отчасти вы правы, это  я  признаю.
Но вы давно знаете все мои дела, и вам отлично известно, что не  в  моих
привычках грабить бедняков. Я воюю с богачами. Они моя дичь. Они  грабят
бедных, а я граблю их. Это дело с углем вышло случайно. Я не бедных  хо-
тел прижать, а крупных воротил, и я прижал их. Бедняки нечаянно попали в
драку, и им досталось, только и всего.
   - Разве вы не видите, - продолжал он,  -  что  все  на  свете  просто
азартная игра? Все люди так или иначе спекулируют. Фермер спекулирует на
погоде и на выгодном сбыте своего урожая. Спекулирует и  Стальной  трест
Соединенных Штатов. Уйма людей только тем и занимается, что обирает бед-
няков. Но только не я. Вы это сами знаете. Я всегда охочусь за  грабите-
лями.
   - Вы меня сбили, - сказала Дид, - погодите, я сейчас вспомню.
   Несколько минут они ехали молча.
   - Я не могу объяснить вам словами, но мне самой это совершенно  ясно.
Понимаете, существует труд полезный и труд... как бы это сказать... бес-
полезный. Фермер пашет землю и производит хлеб. Его труд приносит  чело-
вечеству пользу. Он создает что-то нужное - выращивает хлеб, который на-
кормит голодных.
   - А потом железнодорожные компании, спекулянты и  прочие  преспокойно
отнимут у него этот самый хлеб, - вставил Харниш.
   Дид улыбнулась и жестом остановила его.
   - Погодите, не сбивайте меня. Ну, пусть его грабят, не оставив ему ни
крошки, и он умрет с голоду. Но та пшеница, которую он вырастил, ведь не
пропадет? Она существует. Понимаете?  Фермер  что-то  создал:  вырастил,
скажем, десять тонн пшеницы, и эти десять тонн существуют. Железные  до-
роги доставляют пшеницу на рынок, приближают к тем, кто будет  есть  ее.
Все это полезный труд. Как если бы кто-нибудь принес вам стакан воды или
вынул соринку из глаза. Что-то сделано нужное, что-то создано, как хлеб,
собранный фермером.
   - Но железные дороги бессовестно грабят, - возразил Харниш.
   - Значит, их работа только наполовину полезна. А теперь  поговорим  о
вас. Вы ничего не создаете. От ваших финансовых операций не появится ни-
чего нового. Вот хотя бы уголь - вы не добывали его, не  перевозили,  не
доставляли покупателю. Понимаете? Вот все это я и  называю:  сажать  де-
ревья, строить дома. А вы не посадили ни одного дерева, не построили  ни
одного дома.
   - Никогда не думал, что женщина может так  рассуждать  о  бизнесе,  -
пробормотал Харниш, с почтением глядя на нее, - И вы верно говорите.  Но
только и я не так уж не прав. Послушайте меня.  Я  приведу  три  пункта:
Пункт первый: жизнь наша коротка, и все, даже  самые  лучшие,  помирают.
Жизнь - сплошная азартная игра. Бывают игроки везучие и  бывают  невезу-
чие. Все садятся за карточный стол, и каждый норовит  обчистить  партне-
ров. Большинство проигрывают, потому что они родились  дураками.  И  вот
прихожу я и прикидываю: что мне делать? Я должен выбрать: идти к дуракам
или идти к грабителям. Если к дуракам, то я ничего не выиграю, даже пос-
ледний кусок хлеба у меня отберут грабители. Всю жизнь буду работать как
вол и так и помру на работе. И никакой-то радости мне не будет,  ничего,
одна только работа и работа. Говорят, труд - дело благородное.  Никакого
благородства в таком труде нет, поверьте мне. Ну, я и решил идти к  гра-
бителям и вступил в игру, чтобы заграбастать побольше. И что же? Все для
меня: и автомобили, и дорогие рестораны, и мягкая постель.
   Пункт второй: грабить вполовину, как железные дороги,  которые  везут
хлеб фермера на рынок, или грабить начисто, как я граблю  грабителей,  -
невелика разница. Да и грабить вполовину мне не подходит. В  такой  игре
скоро не разбогатеешь.
   - А зачем вам богатеть? - спросила Дид. - У вас и так Куча денег. Все
равно нельзя ездить в двух машинах зараз или спать в двух кроватях.
   - На это вам ответит мой третий пункт. Вот слушайте. И люди и  живот-
ные так устроены, что у всех разные вкусы. Заяц любит травку, а рысь лю-
бит мясо. Утки плавают, а куры боятся воды. Один человек собирает марки,
другой - бабочек. Есть люди, которые думают только о  картинах,  а  есть
такие, которым подавай яхты. Для одних на свете нет ничего лучше  охоты,
для других - скачек, для третьих - хорошеньких актрис. Кому что на  роду
написано. От этого никуда не денешься. Вот я люблю  азартную  игру.  Мне
это нравится. И я люблю игру крупную, чтобы уж выиграть так выиграть.  Я
родился игроком. Потому я и играю.
   - Но почему бы вам не делать добро вашими деньгами?
   Харниш засмеялся.
   - Делать добро! Это все равно что дать богу  пощечину:  ты,  мол,  не
умеешь править миром, так вот, будь любезен, отойди в  сторонку,  я  сам
попробую. Но я вообще богом не  шибко  интересуюсь  и  потому  подругому
смотрю на это дело. Разве не смешно ходить с кастетом и здоровенной  ду-
биной, разбивать людям голову, отнимать у них деньги, а когда денег  на-
берется много, вдруг раскаяться и начать перевязывать  головы,  разбитые
другими грабителями? Смешно? А ведь это и  значит  делать  добро  своими
деньгами. Время от времени какой-нибудь разбойник ни с того  ни  с  сего
становится добреньким и начинает играть в "скорую  помощь".  Что  делает
Карнеги? В Питсбурге он учинил такой разбой, что проломленных голов и не
счесть, ограбил дураков на сотни миллионов, а теперь по капельке возвра-
щает им деньги. По-вашему, это умно? Посудите сами.
   Он начал свертывать папиросу и чуть насмешливо, с любопытством  поко-
сился на Дид. Неприкрытый цинизм его теории, резкий тон и  резкие  слова
смутили ее и вынудили к отступлению.
   - Я не могу вас переспорить, и вы это знаете. Как бы  ни  права  была
женщина, она не может убедить мужчину, потому  что  мужчины  всегда  так
уверены в себе, что женщина невольно сдается, хотя она и не  сомневается
в своей правоте. Но ведь есть же и другое - есть радость  созидания.  Вы
называете свой бизнес игрой, пусть так. Но  мне  кажется,  что  все-таки
приятней что-нибудь сделать, создать, чем с утра до вечера  бросать  иг-
ральные кости. Вот я, например, когда мне хочется поразмяться или забыть
о том, что за уголь надо платить пятнадцать долларов, я берусь за Маб  и
полчаса скребу и чищу ее. И когда я потом вижу, что шерсть у нее блестит
и лоснится, как шелк, я  чувствую  удовлетворение.  По-моему,  такое  же
чувство должно быть у человека, который построил дом или посадил дерево.
Он может полюбоваться делом рук своих. Это он сделал, это плод его  тру-
да. Даже если кто-нибудь вроде вас придет и отнимет у него посаженное им
дерево, оно все-таки останется, и все-таки оно посажено им. Этого  вы  у
него отнять не можете, мистер Харниш, невзирая на все ваши миллионы. Вот
что я называю радостью созидания, которой нет в азартной  игре.  Неужели
вы никогда ничего не создавали? Там, на Юконе? Ну, хижину, что ли,  лод-
ку, плот или еще что-нибудь? И разве вы не помните, как приятно вам  бы-
ло, пока вы работали, и после, когда вы любовались тем, что вами  сдела-
но?
   Харниш слушал ее, и в его памяти вставали картины прошлого. Он  снова
видел пустынную террасу на берегу Клондайка, вырастающие на ней  бревен-
чатые хижины, склады, лавки и все прочие деревянные строения,  возведен-
ные им, видел свои лесопилки, работающие круглые сутки в три смены.
   - Тут вы немножко правы, мисс Мэсон, не спорю.
   Да, я сотни домов построил, и я помню, как гордился и радовался, гля-
дя на них. Я и сейчас горжусь, когда вспоминаю. А Офир? Ну самый что  ни
на есть дрянной лосиный выгон, а что я из него сделал! Я провел туда во-
ду, знаете откуда? Из Ринкабилли, за восемьдесят миль от Офира. Все  го-
ворили, что ничего у меня не выйдет, а вот вышло же, и я сам это сделал.
Плотина и трубы стоили мне четыре миллиона. Но посмотрели бы вы на  этот
самый Офир! Машины, электрический свет, сотни людей,  работа  -  круглые
сутки. Я понимаю, что вы хотите сказать, когда говорите, что хорошо что-
нибудь сделать. Я сделал Офир, и неплохо  сделал,  черт  меня  побери...
простите, я нечаянно, - но, право же, Офир был  прямо  загляденье.  Я  и
сейчас горжусь им, как в тот день, когда мои глаза в последний раз виде-
ли его.
   - И это дало вам больше, чем просто деньги, - подхватила Дид. - Знае-
те, что бы я сделала, будь у меня много денег и если уж я никак не могла
бы бросить эту игру в бизнес? Взяла бы да и купила здесь все южные и за-
падные безлесные склоны и засадила их эвкалиптами. Просто так - для удо-
вольствия. А если бы у меня была эта страсть к азарту, о которой вы  го-
ворите, то я бы все равно посадила деревья и нажила бы на  этом  деньги.
Вот как вы наживаете, но только иначе; вместо того, чтобы поднимать цену
на уголь, не увеличив ни на унцию запасы его, я создала бы тысячи и  ты-
сячи кубометров дров на голом месте, где раньше не было ничего.  И  каж-
дый, кто переправится через бухту, посмотрит на лесистые склоны и  пора-
дуется на них. А кто радовался тому, что по вашей милости уголь  подоро-
жал на четыре доллара?
   Теперь уж Харниш не находил ответа и молчал, а она выжидательно смот-
рела на него.
   - Вы хотели бы, чтобы я сделал что-нибудь  в  этом  роде?  -  наконец
спросил он.
   - Так было бы лучше для людей и для вас, - ответила она уклончиво.
 
 
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
 
   Всю неделю служащие конторы чувствовали, что мысли Харниша заняты ка-
кими-то новыми грандиозными планами. Уже несколько месяцев, если не счи-
тать сравнительно мелких операций, он почти не интересовался делами.  Но
теперь он внезапно погрузился в глубокую задумчивость, часами просиживал
за своим письменным столом, не двигаясь и не  произнося  ни  слова,  или
вдруг срывался с места и уезжал в Окленд. При этом видно было, что  пла-
ны, с которыми он носится, доставляют ему много радости. В конторе стали
появляться люди, ни обликом, ни повадками не похожие на тех, с  которыми
обычно совещался Харниш.
   В воскресенье он все рассказал Дид.
   - Вы задали мне задачу, - начал он, - и, мне кажется, об  этом  стоит
поразмыслить. И вот я такое придумал, что вы ахнете. Это, как вы говори-
те, полезное, нужное дело - и в то же время самая что ни на есть  азарт-
нейшая игра. Я хочу разводить минуты, чтобы там, где раньше росла  одна,
теперь вырастали две. Что вы на это скажете? Ну,  конечно,  немного  де-
ревьев я тоже посажу - несколько миллионов. Помните, я сказал  вам,  что
будто бы ездил смотреть каменоломню. Так вот, эту каменоломню я  собира-
юсь купить. И все эти горы я куплю - отсюда до Беркли и в ту сторону  до
СанЛеандро. Могу вам сказать, что кое-что здесь уже мое. Но  покамест  -
молчок. Я еще успею много купить, раньше чем об этом догадаются. Я вовсе
не желаю, чтобы цены подскочили под самое небо. Видите вон ту гору?  Она
вся моя, все склоны, которые спускаются к Пиедмонту, и дальше вдоль хол-
мов, почти до самого Окленда. И все это пустяки по сравнению с тем,  что
я собираюсь купить.
   Он замолчал и с торжеством посмотрел на Дид.
   - И все это для того, чтобы на том месте, где росла одна минута,  вы-
росли две? - спросила она и тут  же  расхохоталась,  заметив  таинствен-
но-хитрое выражение его лица.
   Пока она смеялась, Харниш не сводил с нее восхищенного  взгляда:  Она
так по-мальчишески задорно откидывала голову, так весело заливалась сме-
хом, показывая все свои зубы - не мелкие, но ровные и крепкие, без  еди-
ного изъяна. Харниш был убежден, что таких здоровых, ослепительно  белых
и красивых зубов нет ни у кого, кроме Дид, - недаром он уже много  меся-
цев сравнивал ее зубы с зубами каждой попадавшейся ему на глаза женщины.
   Только после того как она перестала смеяться, он снова обрел дар  ре-
чи.
   - Переправа между Сан-Франциско и Оклендом работает из рук вон плохо.
Вы пользуетесь ею каждый день, шесть раз в неделю,  -  значит,  двадцать
пять раз в месяц, итого: триста раз в год. Сколько времени вы тратите  в
один конец? Сорок минут. А я вас переправлю в двадцать минут. Вот и  вы-
растут две минуты вместо одной. Скажете, нет? Я вам сберегу двадцать ми-
нут в один конец. Это выходит сорок минут в день, тысяча минут в  месяц,
двенадцать тысяч в год. И это только вам, одному человеку. Давайте подс-
читаем. Двенадцать тысяч минут - это ровно двести часов. Вот вы и  вооб-
разите себе: если тысячи людей сберегут по двести  часов  в  год...  это
ведь хорошо, как, по-вашему?
   Дид только молча кивнула головой; у нее даже дух захватило от гранди-
озной затеи Харниша, о которой он говорил с таким искренним  увлечением,
что увлек и ее, хотя она не имела ни малейшего  представления,  как  эта
затея может осуществиться.
   - Погодите, - сказал он. - Взберемся в гору, а когда мы будем  навер-
ху, я вам кое-что покажу, и вы все поймете.
   По узенькой тропинке  они  спустились  к  пересохшему  руслу  на  дне
ущелья, миновали его и начали подниматься к вершине. Лошади,  скользя  и
спотыкаясь, с трудом продирались сквозь густые заросли кустарника,  пок-
рывавшие крутой склон. Бобу это наконец надоело, и он  повернул  вспять,
сильно толкнув Маб; кобыла боком отскочила в заросли и  чуть  не  упала.
Выровнявшись, она всей тяжестью налегла на Боба; ноги обоих седоков ока-
зались зажатыми между лошадьми, и, когда Боб ринулся под гору, Дид  едва
не вылетела из седла. Харниш одной рукой резко  осадил  Боба,  а  другой
поддержал Дид. С деревьев на них дождем посыпались сухие ветки и листья.
Таких приключений было еще несколько, прежде чем они,  запыхавшиеся,  но
веселые, одолели подъем. Гора, на которую они взобрались, немного высту-
пала вперед от линии хребта, вершина ее была безлесная, поэтому Харниш и
Дид могли обозреть почти весь окружающий ландшафт. Вдали, на плоском бе-
регу бухты, виднелся Окленд, по ту сторону бухты - Сан-Франциско;  между
обоими городами курсировали белые пароходики. Направо лежал Беркли,  на-
лево - деревушки, разбросанные между Оклендом и СанЛеандро. А внизу  под
ними раскинулись фермерские усадьбы и пашни Пиедмонта, волнами  спускав-
шиеся к Окленду.
   - Взгляните, - сказал Харниш, вытянув руку и  широким  жестом  обводя
окрестность. - Здесь живет сто тысяч людей. А почему бы не жить полумил-
лиону? Вот где вместо одного человека можно вырастить пятерых. Сейчас  я
вам все объясню в двух словах. Почему в Окленде не живет больше  народу?
Потому что плохое сообщение с Сан-Франциско; и кроме того,  Окленд  спит
мертвым сном. А жить в Окленде куда лучше, чем в Сан-Франциско. Вот я  и
думаю скупить все трамвайные линии Окленда, Беркли, Аламеды, Сан-Леандро
и так далее, чтобы у них было одно общее управление, но зато хорошее.  Я
могу наполовину сократить время, нужное на переправу: построю мол  почти
до Козьего острова и пущу по заливу настоящие катера вместо  этих  допо-
топных посудин. Тогда все захотят жить на этой  стороне.  Очень  хорошо.
Людям понадобится земля под стройку. Значит, я первым делом скупаю  зем-
лю. Сейчас она дешевая. Почему? Да потому, что здесь не город, нет хоро-
шего сообщения, мало трамвайных линий - никто даже не  подозревает,  что
скоро их будет много. Я их проложу. Тогда земля  сразу  подорожает.  Как
только люди увидят, что сообщение стало лучше и  переправа  короче,  мои
участки пойдут нарасхват.
   Земля вздорожает потому, что я проложу трамвайные  линии,  понимаете?
Тогда я продам землю и верну свои деньги. А трамваи будут развозить  лю-
дей и приносить большой доход. Дело верное. Да разве одно это! Тут  мил-
лионами пахнет. Я могу, к примеру,  похозяйничать  на  побережье.  Между
старым молом и новым, который я построю, - мелководье. Я  могу  углубить
дно и построить гавань, куда будут входить сотни судов.  Порт  Сан-Фран-
циско забит до отказа, там уже нет места. Если сотни судов  смогут  гру-
зиться и разгружаться у этого берега, да еще подвести прямо к  пристаням
три железнодорожные ветки, да пустить по  ним  товарные  составы,  тогда
начнут строить заводы здесь, а не в Сан-Франциско. А  под  заводы  нужна
земля. Значит, мне сейчас надо скупать землю, пока еще никто  не  знает,
когда кошка прыгнет и куда кинется. А на заводы потянутся десятки  тысяч
рабочих с семьями. Значит,  понадобятся  дома,  под  дома  -  опять-таки
участки. А я буду тут как тут: пожалуйста, покупайте у меня землю. Потом
десятки тысяч рабочих и их семьи будут ездить на моем трамвае, и  каждый
день я буду собирать с них десятки тысяч за  проезд.  Понадобятся  новые
лавки, банки, всякая всячина. И опять ко мне придут, потому что  у  меня
будет земля под любую стройку. Ну, что вы на это скажете?
   Прежде чем она успела ответить, он  уже  опять  заговорил,  одержимый
мечтой о новом городе, который он мысленно возводил на  Аламедских  хол-
мах, откуда начинался путь в Азию.
   - Знаете, я проверил: Ферт-оф-Клайд - вот где англичане строят броне-
носцы - наполовину уже, чем наш Оклендский рукав. А у нас только  старые
калоши стоят. Почему здесь нет таких верфей, как в Ферт-офКлайде? Потому
что оклендское городское управление из пустого  в  порожнее  переливает.
Тут нужен человек с размахом и нужна организация. Это я могу. Недаром  я
создал Офир. А завертится колесо - деньги так и хлынут со  всех  сторон.
Мое дело только начать. "Господа, - скажу я, - здесь