длинные - шестнадцать дюймов в ширину, семь с половиной футов  в
длину; дно, сколоченное из планок, было поднято на шесть дюймов над оби-
тыми железом полозьями. На нартах, привязанные ремнями из лосиной  кожи,
лежали холщовые тюки с почтой, продовольствие и снаряжение для  погонщи-
ков и собак. Впереди нарт, вытянувшись в один ряд, лежали,  свернувшись,
пять лаек с заиндевевшей шерстью - все как на подбор, очень крупные, се-
рой масти. Внешним видом - от свирепой морды до пушистого хвоста  -  они
ничем не отличались от волков. Да они и были волки - ручные, правда,  но
все же волки по виду и повадкам. Две пары охотничьих лыж  были  засунуты
под ремни на самом верху нарт.
   Беттлз показал на один тюк, из которого выглядывал угол  заячьей  по-
лости.
   - Это его постель, - сказал он. - Шесть фунтов заячьих шкурок. Никог-
да ничем теплее не укрывается. Провалиться мне на этом месте, я  бы  за-
мерз под таким одеялом, хоть и не считаю себя неженкой. Но  Время-неждет
такой горячий, прямо геенна огненная!
   - Не завидую этому индейцу, - заметил доктор Уотсон.
   - Он загонит его насмерть,  будьте  покойны,  -  радостно  подтвердил
Беттлз. - Я-то знаю. Я бывал с ним на тропе. Никогда-то он не устает. Он
даже и не понимает, что такое усталость. Он может проходить целый день в
мокрых носках при сорока пяти градусах мороза. Кому еще  это  под  силу,
кроме него?
   Элам Харниш между тем прощался с обступившими его  друзьями.  Мадонна
непременно хотела поцеловать его, и хоть винные пары туманили ему  мозг,
он все же сумел избежать опасности, - правда, он поцеловал  Мадонну,  но
тут же расцеловался с тремя остальными женщинами. Потом он натянул длин-
ные рукавицы, поднял собак и взялся за поворотный шест.
   - Марш, красавцы мои! - крикнул он.
   Собаки с веселым визгом мгновенно налегли на постромки,  низко  приг-
нувшись к земле и быстро перебирая лапами. Не прошло и двух секунд,  как
и Харнишу и Каме пришлось пуститься бегом, чтобы не отстать. И так,  бе-
гом, люди и собаки перемахнули  через  берег,  спустились  на  скованное
льдом русло Юкона и скрылись из глаз в сером сумраке.
 
 
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
   По Юкону вела утоптанная тропа, прокладывать путь в  снегу  не  нужно
было, и собаки шли со скоростью шести миль в час. Харниш и Кама, не отс-
тавая, бежали наравне с собаками. Они сменяли друг друга, по очереди бе-
рясь за шест, потому что это была самая трудная часть работы  -  мчаться
впереди быстро несущихся нарт и направлять их. Тот, кто, сменившись, бе-
жал за нартами, иногда вскакивал на них, чтобы немного передохнуть.
   Это была нелегкая работа, но зато веселая.
   Они мчались по утоптанному снегу с предельной  скоростью,  пользуясь,
пока возможно, наезженной дорогой. Они знали, что ждет их впереди: когда
начнется сплошной снег, три мили в час и то будет хорошо.  Тогда  уж  не
ляжешь отдыхать на нарты, но и бежать нельзя будет. И  управлять  шестом
легко - все равно что отдых; зато трудно придется тому, кто будет шагать
впереди на коротких широких лыжах и прокладывать собакам путь по  нетро-
нутому снегу. Эта работа тяжелая, и ничего веселого в ней нет. А еще  их
ждут такие места, где нужно переваливать через торосы и, в  лучшем  слу-
чае, можно делать две мили в час. Не миновать и очень каверзных  перего-
нов, правда, коротких, но там и миля в час потребует нечеловеческих уси-
лий.
   Кама и Харниш молчали. Напряженный труд не располагал  к  разговорам,
да они и вообще не любили болтать на тропе. Изредка они обменивались од-
носложными замечаниями, причем Кама  обычно  довольствовался  ворчанием.
Иногда собака взвизгнет или зарычит, но по большей части нарты двигались
в полном безмолвии. Слышался  только  громкий  лязг  железных  полозьев,
скользивших по насту, да скрип деревянных саней.
   Без всякого промежутка - точно сквозь стену прошел - Харниш перенесся
из шумного, разгульного Тиволи в другой мир - мир безмолвия и покоя. Все
замерло кругом. Река Юкон спала под трехфутовым ледяным покровом. Воздух
был недвижим. Справа и слева на лесистых  берегах,  словно  окаменевшие,
стояли высокие ели, и снег, плотным слоем покрывавший ветви, не  осыпал-
ся. В этой торжественной тишине единственной живой движущейся точкой бы-
ли нарты, и резкий визг полозьев еще сильнее подчеркивал царившее кругом
безмолвие.
   Это был мертвый мир, мертвый и серый. Погода стояла ясная, сухая - ни
тумана, ни мглистой дымки; и все же небо серым пологом простиралось  над
головой. Не тучи омрачали его, не было солнечного света, и  потому  день
казался ненастным. Солнце подымалось к зениту далеко на  юге,  но  между
ним и скованным льдом Юконом изогнулся горб земного шара. Река была оку-
тана вечерними тенями, и самый свет дневной походил на  долгие  сумерки.
Когда до полудня оставалось пятнадцать минут, в  широком  изгибе  Юкона,
где открывался вид на юг, над горизонтом показался верхний край  солнеч-
ного диска. Но солнце не подымалось отвесно, оно двигалось наискосок,  и
в двенадцать часов нижний край его едва оторвался  от  линии  горизонта.
Это было угрюмое солнце, тусклое, без блеска. Оно не излучало  тепла,  и
можно было, не щурясь, глядеть на него. Едва достигнув зенита, оно снова
начало уходить по косой за горизонт, и уже в четверть первого Юкон и бе-
рега его снова оделись сумраком.
   Люди и собаки неустанно мчались вперед. И Харниш и Кама обладали спо-
собностью дикарей утолять голод чем и когда придется: они могли наесться
до отвала в один присест, но могли и обходиться много часов  подряд  без
пищи. Собак кормили только один раз в день, и редко на долю каждой  при-
ходилось больше, нежели фунт вяленой рыбы. Они были очень голодны и в то
же время в превосходной форме. Подобно своему предку - волку,  они  при-
выкли довольствоваться скудной пищей и в совершенстве усваивать ее. Нич-
то не пропадало даром. Малейшая частица корма превращалась  в  жизненную
энергию. Таковы же были Харниш и Кама. Потомки  закаленных  в  лишениях,
выносливых праотцев, они сами показывали чудеса выносливости. Питание их
было сведено до необходимого минимума. Им требовалось очень немного  пи-
щи, чтобы поддерживать свои недюжинные силы. Организм усваивал  все  без
остатка.  Человек,  изнеженный  городской  жизнью,  проводящий  дни   за
письменным столом, исхудал бы и захирел от такого поста,  но  Харнишу  и
Каме это только прибавляло сил. Не в пример  горожанину,  они  постоянно
испытывали потребность в пище, легкий голод и поэтому  могли  насыщаться
во всякое время. Они жадно утоляли голод любой подвернувшейся  под  руку
пищей и не знали, что такое несварение желудка.
   К трем часам пополудни долгие сумерки сгустились в вечерний  мрак.  В
низко нависшем небе зажглись звезды, очень яркие и колючие, а люди и со-
баки без устали продолжали свой путь. И это не был подвиг одного дня,  а
только первый из шестидесяти таких дней. Бессонная ночь,  проведенная  в
салуне за танцами и вином, видимо, никак не отразилась на Харнише.  Тому
были  две  причины:  во-первых,  его  неистощимая  жизнеспособность,  и,
во-вторых, такие ночи повторялись не часто.  Опять-таки  -  человеку  за
письменным столом чашка кофе, выпитая  на  сон  грядущий,  повредила  бы
больше, чем Харнишу виски и танцы всю ночь напролет.
   Харниш путешествовал без часов, он "чувствовал" ход времени, угадывал
течение дня и ночи. Решив, что уже шестой час, он стал подыскивать место
для стоянки. Тропа у изгиба Юкона сворачивала к другому берегу. Не найдя
подходящего места, они пересекли реку, - она была шириной с милю,  -  но
на полдороге наткнулись на торосы  и  с  добрый  час  преодолевали  пре-
пятствие. Наконец они добрались до берега, и тут-то Харниш  сразу  нашел
то, что нужно: сухостойную сосну у самого края. Около нее  и  остановили
нарты. Кама одобрительно заворчал, и оба дружно принялись за работу.
   Разделение труда строжайше соблюдалось. Каждый знал, что  должен  де-
лать. Харниш, вооружившись топором, срубил сосну. Кама при помощи второ-
го топора и одной лыжи расчистил снег, на два фута покрывавший  реку,  и
наколол льду для стряпни. Куском бересты разожгли костер, и Харниш  при-
нялся готовить обед, а индеец разгрузил нарты и выдал собакам  по  куску
вяленой рыбы. Мешки с провизией он подвесил на деревья, чтобы  лайки  не
могли достать до них. Потом он повалил молодую елочку, обрубил ветки  и,
утоптав снег подле костра, положил еловые ветки на утоптанное место. За-
тем он принес мешки, в которых хранилось сухое белье,  носки  и  меховые
одеяла. У Камы было два одеяла, у Харниша только одно.
   Они трудились размеренно, молча, не теряя ни минуты даром. Каждый де-
лал свое дело, не пытаясь переложить на другого хотя бы часть  необходи-
мой работы. Увидев, что льду для стряпни не хватает, Кама пошел наколоть
еще, а Харниш, заметив, что собаки опрокинули лыжу, водворил ее на  мес-
то. Пока закипал кофе и жарилось сало, он замесил тесто  и  поставил  на
огонь большой котел с бобами. Кама, вернувшись, сел на край подстилки из
еловых веток и принялся чинить упряжь.
   - Скукум и Буга драться хотят, - заметил Кама, когда  они  сели  обе-
дать.
   - Гляди в оба за ними, - ответил Харниш.
   На этом разговор сотрапезников кончился. Один раз Кама вскочил,  чер-
тыхаясь, и, размахивая суком, разогнал дерущихся собак. Харниш то и дело
подбрасывал кусочки льда в котел, где варились бобы.  После  обеда  Кама
подложил хворосту в костер, приготовил топливо на утро  и,  усевшись  на
еловые ветки, опять взялся за починку  упряжи.  Харниш  нарезал  толстые
ломти сала и заправил кипевшие бобы. Несмотря на сильный мороз, их мока-
сины промокли от пота, и так как уже незачем было покидать оазис из ело-
вых веток, они разулись и стали сушить мокасины перед огнем, надев их на
палки и время от времени поворачивая. Когда бобы наконец сварились, Хар-
ниш набил ими холщовый мешок в полтора фута длиной и три дюйма шириной и
положил его на снег, чтобы бобы замерзли. То, что осталось в  котле,  он
приберег для завтрака.
   В десятом часу они стали устраиваться на ночь. Усталые  собаки  давно
прекратили драку и грызню и спали, свернувшись клубком и прикрывшись пу-
шистыми волчьими хвостами. Кама расстелил свое одеяло и раскурил трубку,
Харниш скрутил цигарку, - и тут между путниками состоялся второй за весь
вечер разговор.
   - Миль шестьдесят отмахали, - сказал Харниш.
   - У-ум, отмахали, - ответил Кама.
   Сменив парки, в которых они шли днем, на клетчатые  суконные  куртки,
они с головой завернулись в заячий мех и мгновенно уснули. Звезды пляса-
ли и кувыркались в морозном воздухе, и многоцветные сполохи сходились  и
расходились по небу, точно лучи прожектора.
   Харниш проснулся до света и разбудил Каму. Северное сияние еще пламе-
нело на небе, но для путников уже начался новый день. Они позавтракали в
темноте поджаренным салом и кофе, разогретыми лепешками и бобами.  Соба-
кам не дали ничего, и они грустно смотрели издали, сидя на задних  лапах
и обвив хвостом передние. Иногда они поднимали то одну, то другую  лапу,
словно ее сводило от холода. Мороз стоял лютый - было не меньше шестиде-
сяти пяти градусов ниже нуля, и когда Кама запрягал собак, скинув  рука-
вицы, ему пришлось несколько раз отогревать онемевшие пальцы  у  костра.
Вдвоем они нагрузили и увязали нарты. В последний  раз  отогрев  пальцы,
они натянули рукавицы и погнали собак с берега вниз на тропу,  проложен-
ную по льду Юкона. Харниш считал, что уже около семи  часов,  но  звезды
все так же ярко сверкали, и слабые зеленоватые отсветы еще  трепетали  в
небе.
   Два часа спустя вдруг стало темно,  так  темно,  что  путники  только
чутьем угадывали тропу; и Харниш понял, что правильно  определил  время.
Это была предрассветная тьма, которая нигде не ощущается столь  отчетли-
во, как на Аляске, когда идешь по зимней тропе. Медленно, едва  приметно
редела тьма, и путники почти с удивлением увидели смутные очертания тро-
пы, засеревшей у них под ногами. Потом из мрака выступили сначала корен-
ник, затем вся упряжка и снежный покров по обе стороны тропы. На мгнове-
ние показался ближний берег и снова исчез, опять показался и уже  больше
не исчезал. Несколько минут спустя вдали замаячил противоположный берег,
и наконец впереди и позади нарт их взору открылась вся  скованная  льдом
река, слева окаймленная длинной грядой зубчатых гор, покрытых снегом.  И
все. Солнце не взошло. Дневной свет остался серым.
   В это утро дорогу им перебежала рысь под самым носом у головной лайки
и скрылась в заснеженном лесу. В собаках  мгновенно  заговорил  инстинкт
хищников. Они завыли, точно  волчья  стая,  почуявшая  добычу,  и  стали
рваться из упряжи. Харниш закричал на них, приналег на шест и  опрокинул
нарты в рыхлый снег. Собаки успокоились, нарты выровняли, и  пять  минут
спустя они уже опять мчались вперед по твердой, утоптанной тропе.
   За два дня пути они не видели на единого живого существа, кроме  этой
рыси, да и она так бесшумно скользнула на бархатных лапах и  так  быстро
исчезла, что ее легко можно было принять за призрак.
   В полдень солнце выглянуло из-за горизонта; они сделали привал и раз-
ложили небольшой костер на льду. Харниш топором нарубил куски заморожен-
ных бобов и положил их на сковороду. Когда  бобы  оттаяли  и  согрелись,
Харниш и Кама позавтракали. Кофе варить не  стали:  Харниш  считал,  что
время не ждет и нечего тратить его на такие роскошества. Собаки переста-
ли грызться и с тоской поглядывали на костер. Лишь вечером получили  они
по фунту вяленой рыбы, а весь день работали натощак.
   Мороз не ослабевал. Только человек железного здоровья и  выносливости
отваживался идти по тропе в такую стужу. Харниш и Кама, белый и  индеец,
оба были люди незаурядные; но Кама неминуемо должен был потерпеть  пора-
жение, потому что знал, что его спутник сильнее. Не то чтобы  он  созна-
тельно работал с меньшим рвением или охотой, но он заранее признал  себя
побежденным. Он преклонялся перед Харнишем. Сам выносливый,  молчаливый,
гордый своей физической силой и отвагой, он все эти достоинства  находил
в своем спутнике. Этот белый в совершенстве умел делать все то, что,  по
мнению Камы, стоило уметь делать, и Кама, видя в нем полубога,  невольно
поклонялся ему, хотя ничем не выказывал этого. Неудивительно, думал  Ка-
ма, что белые побеждают, если среди них родятся такие  люди.  Как  может
индеец тягаться с такой упрямой, стойкой породой людей? Даже индейцы  не
пускаются в путь, когда стоит такой мороз, хотя они  владеют  мудростью,
унаследованной от тысяч минувших поколений; а этот  Харниш,  пришелец  с
изнеженного Юга, - он и сильнее их и крепче; он смеется над их  страхами
и как ни в чем не бывало идет по тропе и десять  и  двенадцать  часов  в
сутки. Но напрасно он думает, что можно делать по тридцать  три  мили  в
течение шестидесяти дней. Вот повалит снег,  или  придется  прокладывать
тропу, или они наткнутся на непрочный лед вокруг полыньи - тогда увидит!
   А пока что Кама трудился наравне с Харнишем, не жалуясь, не  увиливая
от дела. Когда градусник показывает шестьдесят пять  ниже  нуля,  -  это
очень сильный мороз. Ведь точка замерзания воды по Фаренгейту - тридцать
два градуса выше нуля; значит, шестьдесят пять градусов ниже нуля -  это
девяносто семь градусов мороза. Что это значит, можно понять, если вмес-
то мороза вообразить себе жару. Сто двадцать  девять  выше  нуля  -  это
очень жаркая погода, но это всего только девяносто семь, а не сто  двад-
цать девять градусов тепла. Если вникнуть в то, что при низкой  темпера-
туре тридцать два градуса не вычитаются, а прибавляются, можно составить
себе понятие о том, в какой трескучий мороз Кама и Харниш путешествовали
от темна до темна и в самую тьму.
   Кама отморозил щеки, сколько ни растирал их, и они покрылись  черными
язвами. К тому же ему морозом прихватило верхушки  легких,  что  уже  не
шутка, - именно эта опасность прежде всего грозит тому, кто  надрывается
под открытым небом при шестидесяти пяти градусах ниже нуля. Но  Кама  не
жаловался, а Харниша никакой мороз не брал, и ночью ему было так же теп-
ло под шестью фунтами заячьего меха, как Каме под двенадцатью.
   На вторую ночь пути, покрыв за день пятьдесят миль, они расположились
подле канадской границы. Весь остальной путь, за исключением  последнего
короткого перегона до Дайи, пролегал по территории Канады. Харниш  расс-
читывал достигнуть Сороковой Мили к вечеру четвертого  дня,  если  тропа
будет накатанная и не выпадет снег. Он так и сказал Каме. Но  на  третий
день немного потеплело, и они поняли, что недолго ждать снегопада, пото-
му что на Юконе снег идет только при потеплении. Вдобавок в этот день им
пришлось одолевать десять миль торосов, сотни раз они на руках  перетас-
кивали нагруженные нарты через огромные ледяные глыбы. Здесь собаки были
почти бесполезны, они только зря замучились, замучились и люди.  В  этот
вечер они прошли лишний час, чтобы хоть  отчасти  наверстать  потерянное
время.
   Проснувшись наутро, они увидели, что их одеяла на десять дюймов засы-
паны снегом. Собаки зарылись в снег и не проявляли ни малейшего  желания
вылезти из теплой норы. Свежевыпавший снег сулил тяжелую  дорогу:  нарты
уже не будут скользить быстро и легко, а людям придется по очереди  идти
впереди упряжки и лыжами уминать снег, чтобы лайки  не  увязали  в  нем.
Этот снег ничуть не похож на тот, который известен жителям Юга. Он твер-
дый, мелкий и сухой, совсем как сахар. Если  подбросить  его  ногой,  он
взлетает в воздух со свистом, точно песок. Из него нельзя лепить снежки,
потому что он состоит не из хлопьев, которые можно плотно скатать, а  из
кристаллов - крохотных геометрически правильных кристалликов. В  сущнос-
ти, это вовсе и не снег, а иней.
   Сильно потеплело, было всего лишь двадцать градусов ниже нуля, и пут-
ники обливались потом, несмотря на то, что подняли  наушники  и  скинули
рукавицы. До Сороковой Мили они добрались только на другой  день,  но  и
там Харниш не остановился  передохнуть,  -  он  забрал  почту  и  продо-
вольствие и немедленно отправился дальше. Назавтра, после  полудня,  они
сделали привал в устье реки Клондайк. За последние сутки они не встрети-
ли ни души и сами прокладывали тропу по снегу. Никто еще в эту  зиму  не
спускался южнее Сороковой Мили, и легко могло случиться,  что  Харниш  и
Кама окажутся единственными за весь год  путниками  на  проложенной  ими
тропе. В те времена на Юконе было безлюдно. Между рекой Клондайк  и  по-
селком Дайя. У Соленой Воды на шестьсот миль раскинулась снежная  пусты-
ня, и было только два пункта, где Харниш мог надеяться увидеть живых лю-
дей: две фактории - Шестидесятая Миля и Форт-Селкерк.  В  летние  месяцы
можно было встретить индейцев в устьях рек Стюарт и Белой, у Большого  и
Малого Лосося и на берегах озера Ле-Барж; но теперь, среди зимы,  индей-
цы, конечно, ушли в горы на охоту за лосями.
   В тот вечер, когда они сделали привал в устье Клондайка, Харниш,  за-
кончив работу, не сразу лег спать. Если бы с ним был кто-нибудь  из  его
белых приятелей, он сказал бы ему, что "нюхом чует"  богатство.  Оставив
на стоянке Каму, который забылся тяжелым сном под двойным слоем  заячьих
шкур, и собак, свернувшихся в снегу, он надел лыжи и взобрался на  высо-
кий берег, за которым начиналась широкая терраса. Но ели росли здесь так
густо, что мешали оглядеться по сторонам, и он пересек террасу и немного
поднялся по крутому склону горы, замыкающей ее.  Отсюда  ему  виден  был
Клондайк, впадающий под прямым углом с востока в Юкон, и величавый изгиб
к югу самого Юкона. Слева" ниже по течению, в сторону Лосиной горы,  под
яркими звездами белела река, которую лейтенант Шватка назвав  Белой.  Но
Харниш увидел ее задолго до того,  как  этот  бесстрашный  исследователь
Арктики перевалил через Чилкут и поплыл на плоту вниз по Юкону.
   Однако Харниш не глядел на горные склоны. Взор его